Приключения Эмиля из Лённеберги

Ещё издали он увидел, что Ида сидит на корточках на скамейке у окна сарая и держит в руках бархатную шкатулку с крышкой, украшенной ракушками. Держит так бережно, словно это самая прекрасная вещь на свете и у неё такой никогда ещё не было. Папа Эмиля был на этот счёт другого мнения:
— Что за дурацкая вещь! Кому нужна такая старая бархатная шкатулка!
Ида не заметила папу, поэтому она не замолчала, а, наоборот, послушно повторяла слово в слово то, что Эмиль ей подсказывал из тёмного сарая. Папа Эмиля побледнел, когда услышал, что говорит девочка — ведь грубые слова вообще никогда не употреблялись в Катхульте, и они не стали лучше от того, что Ида произносила их своим нежным тоненьким голоском.
— Замолчи, Ида! — крикнул папа Эмиля.
А потом он просунул руку в окно и опять схватил Эмиля за шиворот.
— Эмиль! Как тебе только не стыдно! Учишь свою сестру ругаться.
— Вовсе нет! — возмутился Эмиль. — Просто я ей внушал, чтобы она не смела говорить «чёрт возьми». И заодно заставил её выучить ещё несколько слов, которые она никогда не должна произносить.

Рюлле и её шести подругам тоже не терпелось, чтобы их подоили, и теперь они громко и требовательно мычали.
— Раз здесь нет их хозяина, придётся уж нам выручать, — сказал Эмиль, сел на табуретку и сам стал доить — заметь, он всё умел, этот мальчик, — сперва Рюллу, а потом, по очереди, всех остальных коров. Он надоил тридцать литров, и мама спустила молоко в погреб, чтобы потом сделать сыр. Получилась большая головка вкусного сыра, и это доставило Эмилю немало радости.
А яйцо, которое хромая Лотта снесла по дороге домой, Эмиль тут же сварил и поставил на стол перед папой, который угрюмо ждал, чтобы ему подали ужин.
— Это тебе от хромой Лотты, — сказал Эмиль.
Потом он протянул папе стакан парного молока и добавил:
— А это от Рюллы.
Папа молча ел и пил, а мама, вооружившись лопатой Эмиля, смогла наконец посадить все хлебы в печь.

Мама Эмиля стояла у кухонного окна, поджидая своих. Когда она увидела на дороге целый караван, у неё глаза на лоб полезли. Впереди ехала телега — правил папа Эмиля, и разместились там Альфред, Лина, огромная свинья и хромая Лотта, которая громко кудахтала, радуясь только что снесённому яйцу. А за телегой поспешали семь коров. Шествие замыкал Эмиль верхом на Лукасе. Он размахивал деревянной лопатой, следя за тем, чтобы ни одна из коров не отстала.
Мама Эмиля пулей вылетела из дома, а за ней, не отставая ни на шаг, бежала сестрёнка Ида.
— Семь коров! — закричала мама Эмиля, подбегая к его папе. — Кто из нас сошёл с ума, ты или я?
— Не ты и не я, а корова, — пробурчал в ответ папа Эмиля. Однако так легко он, конечно, не отделался. Ему пришлось ещё долго всё объяснять, прежде чем мама взяла в толк, что же, собственно, произошло на торге.

Папа Эмиля тоже собрался в путь. Свинью погрузили на телегу, и хромая Лотта, покорно лежавшая в ящике, тоже получила там местечко, хотя папа Эмиля глядел на неё с неодобрением. А Рюлла — так звали корову — должна была, по общему мнению, пойти своим ходом. Но никто не поинтересовался, какого мнения на этот счёт сама Рюлла. Ты, наверно, много слышал про диких зверей. А слышал ли ты когда-нибудь про диких коров? Если нет, могу тебе сказать, что уж коли корова дикая, то при виде её даже настоящие дикие звери начинают дрожать мелкой дрожью и бегут куда глаза глядят. Рюлла всю свою жизнь была самой смирной и покладистой животиной, но, когда Альфред и Лина подошли к ней, чтобы привязать её к телеге, она вдруг вырвалась и так замычала, что все присутствующие застыли от ужаса. Возможно, она видела, как дрались парни, и решила, что на торге всё дозволено. Но так или иначе, она словно сбесилась, и приблизиться к ней было опасно для жизни. Сперва к ней попробовал подойти Альфред, потом папа Эмиля, но Рюлла, низко склонив голову, с диким мычанием гналась за ними, явно собираясь поддеть их рогами. Так что Альфреду и папе, чтобы спастись, пришлось петлять, как лисице. Многие вызывались помочь, но сладить с коровой никому не удалось.
— Какой ужас! — всё твердила Лина, видя, как парни один за другим спасаются бегством.
В конце концов папу Эмиля охватило бешенство.
— Плакали мои восемьдесят крон! — воскликнул он. — А теперь дайте мне ружьё, придётся её пристрелить.
Он готов был взвыть от досады, но другого выхода не было, бешеную корову держать нельзя. Это-то он понимал. И все это понимали, а поэтому хозяин Бакхорвы достал своё ружьё, зарядил его и сунул в руки папе Эмиля.
— Ты сам должен это сделать! — сказал он.
Но тут раздался голос Эмиля:
— Погоди, папа!
Я ведь уже говорила, что Эмиль был очень находчивым мальчиком. Он подошёл к папе и сказал ему:
— Раз ты решил её пристрелить, значит, тебе, наверно, и мне её подарить не жалко. Правда? — На что тебе бешеная корова? — спросил папа. — Разве что на львов с ней охотиться.
Но папа Эмиля знал, что у Эмиля лёгкая рука, и потому сказал, что, если Эмилю удастся доставить Рюллу в Катхульт, он получит её в подарок, будь она хоть трижды бешеной. Тогда Эмиль подошёл к крестьянину из Бастефаля, тому самому, который так долго не уступал Рюллу его папе и купил на торге остальных шесть коров, и сказал ему:
— Хочешь, я перегоню твоих коров до Катхульта?
Хутор Бастефаль был расположен в другом конце округа, и гнать в такую даль шесть коров было делом не из приятных. Крестьянин это понимал.
— Давай, гони! — обрадовался он и вынул из кармана брюк двадцатипятиэровую монетку. — А вот тебе за работу.
Теперь догадайся, что сделал Эмиль? Он побежал в хлев, вывел коров и погнал их к Рюлле, а как только она оказалась в стаде, она сразу умолкла и даже опустила глаза — было ясно, что она уже стыдилась своих диких выходок… Но как же ей было вести себя, бедняжке, когда её хотели одну-одинёшеньку угнать из родного хлева, разлучив с подругами, с которыми она привыкла коротать время? Она, естественно, разозлилась, но никто, кроме Эмиля, не понял почему. Оказавшись снова среди своих подруг, она покорно затрусила вместе с ними за телегой. А все присутствующие засмеялись и сказали в один голос:
— А малый из Катхульта, если разобраться, совсем не дурак!
Альфред тоже смеялся.
— Скотовладелец Эмиль Свенсон, — дразнил он Эмиля. — Теперь у тебя есть лошадь, хромая курица и бешеная корова. Не намерен ли ты обзавестись ещё какой-нибудь скотиной?
— Дай только срок, — невозмутимо ответил Эмиль.

Женщины и дети толпились вокруг и ревели что было мочи. А папа Эмиля и остальные крестьяне постарше, которым возраст уже не позволял ввязываться в драку, растерянно бегали взад-вперёд и беспомощно размахивали руками. Они не знали, как прекратить это побоище.
— Хватит, ребята, пора кончать, — уговаривали они драчунов, хотя и без всякого толка. — Будет ещё торг, приберегите силы!
Но парни так вошли во вкус, что ничего не слыхали, они хотели только драться, драться и драться!
Эмиль с досадой отбросил лопату.
— Лина, чем реветь, помоги-ка мне лучше, — сказал он. — Не забывай, что там, внизу, твой жених!
Я уже говорила, что Эмиль был очень находчивый. Послушай только, что он придумал! У него ведь был теперь насос, а воды в колодце хватало. Он велел Лине качать воду, а сам взялся за шланг. И тут из шланга вырвалась такая мощная струя, что любо-дорого было смотреть.
Когда эта холодная струя с силой ударила в клубок тел, все дерущиеся на мгновение замерли. И уж поверь мне, не прошло и минуты, как драка прекратилась. Один за другим вылезали из кучи парни. На их огорошенные мокрые лица нельзя было смотреть без смеха. Медленно поднимались они на ноги и, пошатываясь, расходились в разные стороны.
Имей в виду, на случай, если ты сам попадёшь в драку и тебе захочется её прекратить, — холодная вода действует куда лучше, чем деревянная лопата. Запомни это!
На Эмиля парни зла не имели. Буйство, овладевшее ими, прошло, они сами понимали, что на этот раз, пожалуй, и хватит.

Курица, которую крестьянин из Бастефаля приготовил к смерти, когда-то сломала ногу, кость у неё неправильно срослась, и бедняжка сильно хромала. Рядом с Эмилем стоял сынишка хозяев, и он сказал Эмилю:
— Вот дурак, отказывается от хромой Лотты! Она у нас рекордсменка, несёт самые крупные яйца.
И тогда Эмиль громко крикнул:
— Даю двадцать пять эре за хромую Лотту!
Все засмеялись. Все, кроме папы Эмиля. Он подскочил к Эмилю и опять схватил его за шиворот:
— Сколько дурацких дел ты можешь натворить за один день! Будешь сидеть в сарае двойной срок.
Слово что воробей: вылетит — не поймаешь. Эмиль предложил двадцать пять эре, и теперь ему надо было их отдать. Хромая Лотта отныне принадлежала Эмилю, как бы ни относился к этому его папа.
— Теперь у меня целое хозяйство, — сказал Эмиль Альфреду. — Лошадь и курица.
— Да, лошадь и хромая курица, — подтвердил Альфред и рассмеялся.
Эмиль сунул хромую Лотту в ящик и отнёс к остальным покупкам; у дровяного сарая уже лежали насос, лопата для хлебов и обтянутая бархатом шкатулка. Тут же стоял привязанный к столбу Лукас. Эмиль оглядел своё добро и остался доволен.

Но Эмиль приехал сюда не баловаться, а дела делать, и денег у него было столько, что просто голова кружилась. Не успев ещё соскочить с Лукаса, он тут же предложил три кроны за колченогую железную кровать, которая ему и даром была не нужна. К счастью, какая-то старушка согласилась отдать за неё четыре кроны, и таким образом Эмиль был спасён.
Но он не унимался, с яростью назначал свои цены на всё подряд и вскоре оказался владельцем трёх предметов: во-первых, шкатулки, обитой выгоревшим бархатом, с крышкой, украшенной маленькими голубыми ракушками; во-вторых, здоровенной деревянной лопаты, которой сажают хлеб в печь; и в-третьих, старого ржавого насоса. Я должна тебе сказать, что никто во всей Лённеберге не дал бы за него и десяти эре, но Эмиль тут же выкрикнул: «Двадцать пять!» — и ему вручили насос. — Караул! — в ужасе завопил Эмиль. — На что он мне!
Но было уже поздно. Хочешь не хочешь, а злополучный насос принадлежал теперь ему.
Подошёл Альфред, потрогал шланг и расхохотался:
— Хозяин насоса Эмиль Свенсон! Поздравляю. Только объясни, на кой тебе эта штука?
— А вдруг нагрянет гроза, ударит молния, загремит гром и начнётся пожар? — ответил Эмиль.
И в тот же миг действительно гроза нагрянула, молния ударила и гром загремел, во всяком случае, так сперва решил Эмиль. Но оказалось, это нагрянул всего лишь его папа, он схватил Эмиля за шиворот и принялся так его трясти, что у него волосы выбились из-под кепки.
— Ах ты, негодник! Совсем от рук отбился! — кричал папа Эмиля.
Он ходил вокруг хлева, приглядывая подходящую корову, когда к нему подлетела запыхавшаяся Лина. — Хозяин, хозяин! — кричала она, еле переводя дух. — Эмиль сюда прискакал, он купил насос!.. Вы ему разрешили?
Ведь папа Эмиля и понятия не имел, что у мальчика завелись свои деньги. Он думал, что это ему придётся платить за то, что сторговал его сын. И потому нечего удивляться, что он побледнел как полотно и даже задрожал всем телом, когда услыхал про насос.
— Пусти, пусти! Я уже заплатил за него! — кричал Эмиль.
В конце концов ему кое-как удалось объяснить разгневанному отцу, что разбогател он, отворяя ворота на дороге у хутора.
Отец обрадовался, что Эмиль проявил такую находчивость и сам заработал несколько крон, но считал, что всё равно не дело тратить их без толку.
— Я не позволю тебе швырять деньги на ветер, — строго сказал он. И потребовал, чтобы Эмиль тут же показал ему всё, что купил.

Вот такие-то ворота преграждали и дорогу, ведущую через Катхульт, но, поверь мне, Эмилю не удалось ещё заработать ни эре, потому что Катхульт был в такой глухомани, что никто туда никогда не ездил ни по каким делам. Один только хутор был за Катхультом, как раз тот самый хутор Бакхорва, где сегодня устраивали торг.
«Значит, всем, кто туда поедет, не миновать наших ворот», — подумал хитрый Эмиль.
За тот час, что Эмиль простоял у изгороди, он заработал ни много ни мало целых пять крон и семьдесят четыре эре. Представляешь? Телеги ехали одна за другой, и Эмиль едва успевал притворить ворота, как их уже надо было снова распахивать. Крестьяне были в тот день в отличном настроении, и к тому же они торопились попасть на торг и были рады, что можно не останавливаться в пути. В благодарность за услугу все кидали Эмилю в кепку монетки — кто две, а кто пять эре. А некоторые даже раскошеливались на блестящую десятиэровую монетку, хотя потом, наверно, простить себе этого не могли.
Только хуторянин из Кроксторна разозлился, когда Эмиль захлопнул ворота перед его гнедой кобылкой.
— Эй, малый, чего затворяешь? — крикнул он.
— А как же я их открою тебе, если сперва не закрою? — удивился Эмиль.
— Да в такой день ворота должны стоять распахнутыми! — ещё пуще разъярился возница.
— Дураков мало! — возразил Эмиль. — Пусть эта рассохшаяся скрипуха хоть раз в жизни мне послужит.
Хозяин Кроксторна замахнулся кнутом и не кинул Эмилю ни эре. Когда все, кто отправился на торг, проехали через Катхульт и стоять у ворот больше не было смысла, Эмиль вскочил на Лукаса и поскакал на хутор Бакхорву таким галопом, что монетки в его кармане зазвенели, забренчали и зазвякали.

Уж кто-кто, а Эмиль умел вырезывать из дерева разные штуки. И он занимался этим даже чаще, чем ему хотелось. Оно и понятно. Вот посиди так часто, как он, в сарае, тоже начнёшь вырезать из чурочек разные забавные фигурки, чтобы не умереть со скуки. Одним словом, за год у него скопилось ни много ни мало — 365 деревянных фигурок, то есть столько, сколько дней в году. А это значит, что он баловался и проказничал весь год напролёт, не зная ни отдыха, ни срока, и зимой, и летом, и осенью, и весной, а я читала подряд все синие тетрадки, исписанные его мамой, и потому совершенно точно могу сказать, чем он занимался в тот или другой день. И когда я тебе об этом расскажу, ты убедишься, что Эмиль не только валял дурака и безобразничал. И если уж начинать о нём рассказывать, то надо быть честной и говорить обо всём, и о его хороших поступках тоже, а не только об его ужасных проделках, которые, к слову сказать, не всегда были такими уж ужасными, а иногда даже вполне безобидными.