Laughter in the Dark

Девочка была сперва красненькая и сморщенная, как воздушный шарик, когда он уже выдыхается. Скоро она обтянулась, а через год начала говорить. Теперь, спустя восемь лет, она говорила гораздо меньше, ибо унаследовала приглушенный нрав матери, – и веселость у нее была тоже материнская, – особая, ненавязчивая веселость, когда человек словно радуется самому себе, тихо развлекается собственным существованием.

Густое счастье ее первой любви было неповторимо.

Каким-то образом путь от натурщицы до фильмовой дивы показался очень коротким.

Наконец он встал, подошел к ней, посмотрел на ее сморщенную розовую пятку с черным квадратом пластыря, – когда она успела наклеить? – посмотрел на золотистую кожу нетолстой, но крепкой икры и подумал, что может убить ее, но расстаться с нею не в силах.

Он чувствовал, как она идет сзади, и боялся ускорить шаг, чтобы не потерять счастия, и боялся шаг замедлить, чтобы счастье не перегнало его.

Вот и вся история, и на том бы мы ее и оставили, кабы в самом повествовании не было пользы и удовольствия; и хотя на надгробном камне довольно места для сокращенного, в мшистой обложке, изложения человеческой жизни, а все-таки всегда хочется знать подробности.

Если бы мне сказали, что за это меня завтра казнят, - подумал он, - я все равно бы на нее смотрел.

Не все ли равно куда? – думал он. – Куда ни поезжай, от этой муки не избавишься.

«А вы довольны собой?» – спросил Горн с любопытством.
Дорианна усмехнулась: «Нет, настоящая актриса никода не бывает довольна».

«А если я женат, – спросил Кречмар, – ты со мной больше не будешь встречаться?»
«Мне какое дело? Надувай ее, ей, должно быть, полезно».