Do Not Say We Have Nothing

В те дни деревня могла через каждые несколько недель переходить из рук в руки — от коммунистов к националистам, а от тех к японцам. Легко можно было принять брата за предателя, а возлюбленного — за врага; бояться, что ты сам родился не в тот момент истории. Но в чайных кто угодно мог обменяться песнями, кто угодно мог поднять чашу вина и выпить за истинную и вечную любовь. «Люди знали, что семья и родство — это по-настоящему, — говаривала Большая Матушка. — Они знали, что когда-то существовала и обычная жизнь. Но никто не мог им объяснить, почему, вот так вот просто и вообще безо всякой причины, все, что было для них дорого, взяли и стерли в порошок».

Тишина овладела нашими мыслями и бушевала внутри у нас с мамой, словно океан.

Лилин, она ведь на много десятилетий тебя старше.
"А что меня не старше?" - подумала я.

Люди могут пойти за наваждением; могут увидеть нечто столь завораживающее, что и не подумают обернуться. Я боялась, что мама, как прежде отец, забудет, зачем ей возвращаться.

Например, этот символ означает "ворота", но още это ключ - то есть строительный материал для прочих слов и понятий. Если сквозь ворота падает свет или солнце, то получается "пространство". Если в воротах - конь, то это" нападение", а если в воротах рот, то получается "вопрос". Если внутри - глаз и пес, то получается "тишина".

Устыдившись, что так много ее уходит впустую, я завинтила кран.

Булавочные головки дождя блестели у нее на шарфе.

Думаю, порой такое бывает - смотришь на человека и понимаешь, что внутри он полон слов. Возможно, он и держит их за зубами от боли или от замкнутости - или, может, от хитрости. Возможно, эти слова заточены до бритвенной остроты и жаждут пустить кровь.

Люди не созданы, чтобы парить в воздухе. Если мы не будем знать веса наших тел, если не будем чувствовать силу притяжения, то забудем, кто мы, утратим себя - и сами даже не заметим.

То,о чем никогда не говорят вслух, и так оно под конец и оказывается тут, в дневниках и тетрадках, в укромных местах.

И как жеменя напугал ее плач - тихие причитаня,от которых все рассыпалось на куски. Мне показалось, что она повторяет: "Помоги мне, помоги". Я ужасно испугалась, что, если коснусь ее, боль Ай Мин вольется в мое тело и навсегда станет моей собственной. Мне было этого не вынести. Я отвернулась от нее. Ушла в свою комнату и закрыла за собой дверь.

Раз в год отец водил нас в филармонию. Хороших мест нам никогда не доставалось, но папа говорил, что это неважно; важно быть там, существовать в зале, где обновляют музыку, какой бы старой та ни была.

На музыке держалисьсводьбы, рождения, обряды, труд, марши, скука, противостояние и смерть; музыка и рассказы даже в такие времена служили убежищем, выездной визой куда угодно.

Радио доносило мелодичный голос Председателя на улицы, и в дома, и даже под столы, где Воробушек, как ему казалось, просидел в ожидании целую вечность, и объвляло новое начало, коммунистическое общество и рождение Китайской Народной Республики. Слова эти обвили, словно нити, все до единого стулья, тарелки и запястья, все тележки и всех людей и стянули их жизни воедино, в новый порядок.

Пятая симфония Шостаковича. Шостакович написал эту симвонию в 1937 году, в разгар сталинского террора, когда было казнено больше полумиллиона людей - в том чиле и ближайшие его друзья.

Цзянпу

В деревне, где я выросла, ночное небо было как вечность.

Рассказы становилисьвсе длиннее и длиннее, а я делалась все меньше и меньше. Когда я это сказала бабушке, она чуть не лопнула со смеху. И ответила мне: "Но ведь так устроен мир, разве нет? Или ты что, думала, что больше целого света?" Еще она спрашивала: "Ну сто, готова? Следующая история будет такая длинная, что ты забудешь, что вообще на свет родилась".

Не воплотить желанья свои, но о них позабыть. Вот что считается мудрым.

Книжная лавка "Опасные высоты"

Не мое, осознала она, влюбляться в того, кто будет ждать. Полствободы мне всегда будет мало.

Хотя, в общем и целом, все, что хвалят в один голос, обычно нелепица и чепуха.

— Просто таке було тоді життя, — зрештою відповіла вона. — Люди втрачали одне одного. Тебе могли відіслати за п’ять тисяч кілометрів без надії на повернення. У кожного в житті було стільки таких людей — тих, кого відіслали. Така була гіркота життя, але водночас і свобода. Не можна було жити всупереч реальності тих часів, але все ж можна було зберегти приватні мрії, от тільки вони мали такими і залишатися — гранично, жагучо приватними. Треба було щось зберегти для себе, але щоб це вдалося, слід було відвернутися від реальності. Це важко пояснити, якщо виростав не тут. Люди просто не мали права жити там, де хотіли, любити тих, кого хотіли, і робити те, що хотіли. Усе вирішувала Партія. Коли почалися протести, студенти просили чогось дуже простого. Спочатку не йшлося про те, щоб змінити систему чи скинути владу, а тим більше партію. Йшлося про свободу самому вирішувати, де жити, і робити те, що любиш. Усі ці роки наші батьки були змушені вдавати. На те, щоб побачити майбутнє в іншому світлі, потрібен час. Але ми думали, що все може початися з цієї першої частини.

Я вже стільки всього в цьому житті бачила, що знаю, коли жереб кинуто. Так звані вороги народу — це ті, кому просто не поталанило, от і все. Сьогодні зрадник Шень Цунвень, завтра — Ґо Можо. Якщо їм заманеться прийти по тебе, вони прийдуть, і немає жодного значення, що ти читала чи що не читала. Книжки в тебе на полицях, дорога тобі музика, твої минулі життя — усі ці деталі лише привід. За давніх часів євнухів підштовхувала до боротьби за владу лише злоба і заздрість. Може, ми й живемо за нової епохи, але люди за один день не змінюються.