Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Колымские рассказы. Левый берег. Артист лопаты

Больно. Больно. Больно. Больно.
Вскрыл мне грудную клетку заржавленным тупым консервным ножом.
Как же больно, чёрт.

И как же трудно читать Шаламова. Это большой труд души.
И как же легко. Читая его, понимаешь на собственной шкуре, что значит лапидарный - высеченный в камне.
Страстная. Какая же страстная книга! Какой непреходящей, безысходной болью души написана. Обжигает, как удар, как плеть, как пощечина.
Очень люблю Шаламова.
Мой язык беден, мои мысли путаны, вероятно, я вообще недостойна писать о таком - о человеке, прошедшем ад, вернувшемся и рассказавшем об этом. О смертях, к которым автор весьма равнодушен, потому что сам на грани, на ниточке, на волосок от смерти. О несправедливости. Об унижении. О голоде. Об адском, выматывающем душу и тело труде. О побоях.
И о страсти. В полумертвом, в еле теплящемся жизнью теле осталась одна страсть - не погубить собственной души, не предать, сопротивляться на исходе сил, до конца, на последнем рубеже. Сопротивляться лагерю и его тлетворному растлению. Сопротивляться до конца, выжить, вернуться и донести правду в израненных, обмороженных руках.
Люблю. Люблю его рассказы и всё тут.
Хоть они о страшном, о больном, о невозможном, немыслимом. Всё равно они не безнадежны, дарят надежду. Разумом Шаламов пишет одно, а я сердцем читаю другое. Между строк.
Самые потрясающие рассказы, вершины русской прозы ХХ века - это "Шерри-Бренди" - про умирающего в пересылочном бараке великого русского поэта Осипа Мандельштама; "Последний бой майора Пугачева" - про побег из лагеря; "Сентенция" - про слово, которое измученный, иссушенный мозг внезапно вспомнил.

Я счастлива, что в юности я прочитала Шаламова, а сейчас к нему вернулась.

Невероятно тяжёлая книга, какой она и должна быть. О том, как человека ломали, унижали, заставляли голодать и работать, не давая восполнить сил, не давая спать. Проходить испытания каждый день, без какого-либо понимания зачем, за что и почему. История о том, как огромное количество людей живёт в страхе, в непонимании что происходит, что будет дальше, что будет завтра, что будет через час. Каждый держится за своё место, пытаясь спасти свою шкуру. Ужасно нелепые задания, даже без осознания, что они все делают. Некоторые ситуации просто ужасают, ты понимаешь что у людей не было времени и сил остановиться на секунду и посмотреть со стороны, осознать какую глупость они совершают. Как много недопонимания.

Книга выматывает, начинаешь чувствовать усталость. Она передаёт тебе все свои эмоции, хочется хватать еду, иди в тепло, боятся людей. Про эту книгу практически невозможно ничего рассказать кроме как пересказывать её или читать вслух, потому что она максимально сжата. Очень отчётливо передаёт ощущение которое испытывал автор и его окружающие, отчётливо показывает ужасы которые, не должны происходить и что к ним приводит.

Сборник зарисовок из жизни заключённых Севвостлага, написанный в период с 1954 по 1973 год, отражающий личный опыт автора, проведшего там шестнадцать лет.
Уже страниц через пятнадцать становится понятна неприязнь Шаламова к Солженицыну. На фоне "Колымских рассказов" Иван Денисович чалился в Диснейленде. Несмотря на близость историй, между подходом писателей есть принципиальная разница - персонажу Солженицына тяжело, но он не сломлен, а у Шаламова же герои примирились с безнадёжностью своей судьбы, либо уже потеряв, либо стремительно теряя человеческий облик. Не даром самый, пожалуй, некомфортный и показательный из очерков лишён убийств, расчленёнки или нечеловеческого унижения: Зэк, получив бесполезную посылку от жены, ограблен на входе в свой барак, и все его соседи радуются: одни тому, что не их ограбили, другие - потому что у героя теперь нет ничего, и он - как все, а некоторые - довольны, что рутина прервалась и хоть какое-то развлечение.

Ужасная книга. Ужасная. Это единственное слово, которое может ее описать. Смесь неприятных чувств – вот, что остается после нее: хочется вымыться и обожраться, не жить в этой стране, не жить совсем – и все-таки жить. Это наша версия ремарковской «Искры жизни», но еще более безнадежная. «Жизнь отвратительна!» – главный урок «Колымских рассказов».

Тут могут встрять защитники «нравственного искусства»: «Как же так, литература должна учить хорошему!» А вот «Колымские рассказы» ничему не учат. Это сгусток боли, он вне человеческой морали. Варлам Шаламов максимально жесток, более того – писатели утешительные вызывают у него неприятие. Скажем, он не выносит «Записки из Мертвого дома» Достоевского – за «облегченное описание» мест заключения. Не выносит «Отверженных» Гюго – за романтизацию главного героя, профессионального вора. Любая попытка смягчить и уж тем более найти человеческие черты в законченном уголовнике или кровожадном надзирателе – это преступление по Шаламову. Никаких «нас» нет. Есть «мы» – и «они».

Та самая вывеска, описанная Шаламовым. Кроме ненависти, ничего не вызывает.

В 1937 г. Шаламов загремел на пять лет по политической статье, а потом был осужден повторно… за то, что положительно отозвался об эмигранте Бунине (понимайте, как хотите). В итоге он провел в лагерях 14 лет, вышел только в 1951 г. Как это могло быть, не понимаешь. Можно лишь поражаться феноменальной живучести писателя.

«Колымские рассказы» – это скорее очерки-воспоминания, нежели художественная проза в обычном понимании. Нет сомнений в том, что все описанное Шаламовым было, он все замечал и запоминал (возможно, против воли), чтобы после рассказать наиболее закаленным читателям. Почти в каждом рассказе кто-то умирает/кого-то убивают, главный герой – обессилевший и вечно голодный человек, у которого единственная мечта – попасть в лагерную больницу. Счастье – получить дополнительный кусок хлеба. Вместо прошлого – зияющая черная дыра. Вместо будущего – пустота. Бесконечные унижения и избиения, отупляющий и тяжелый труд, нечеловеческие условия.

Многие наши авторы писали об ужасах лагерей, но никто не сможет сравниться с Шаламовым по уровню безнадеги. И дело не только в омерзительно реальных описаниях лагерного быта – нет. Лагерный быт так же хорошо описывал и Солженицын, но у Шаламова самое страшное – не внешнее. Самое страшное – это неизбежный душевный холод. На Колыме нельзя было оставаться человеком. Сама атмосфера лагеря уничтожает лучшие человеческие качества – стремление к любви и дружбе, благодарность, честность и совесть. Умный человек отупеет в лагере и опустится на уровень скотины. Человек добрый станет эгоистичным и злым, в каждом начнет видеть врага. А как иначе, если каждую минуту тебе грозит опасность, если тебя могут избить или убить, каждый норовит отобрать у тебя кусок хлеба, на тебя бросают собак и грозят револьвером? Нет и не может быть взаимовыручки. Местное АУЕ кажется страшнее надзирателей. Блатные – их писатель ненавидит больше всех, это финальная ступень расчеловечивания.

И особенно неприятно поймать себя на мысли, что на постсоветском пространстве ничего не изменилось. Казалось бы, Колыма осталась в прошлом, Сталина давно нет, но «Колымские рассказы» актуальны. Увы, но российская система исполнения наказаний мало чем отличается от своей предшественницы. Российскую тюрьму можно описывать словами Шаламова. Наша тюрьма – это карательный институт, причем он одинаково жесток к заключенным «легких» и «тяжелых» статей. Раз оступившийся человек выходит из тюрьмы разбитым физически и морально, и часто ему не дают даже шанса найти себя в обычной жизни. Наша исправительная система не исправляет, а уничтожает человеческое, уничтожает право человека на достоинство, и это ужасно, учитывая, что ее жертвами оказываются простые люди по мелким, в т.ч. политическим, статьям (от пристрастия сажать за политику мы так и не избавились).

Колымский лагерь с высоты птичьего полета.

Колыма Шаламова – это ад на земле. И жаль, что мы так и не смогли уйти от этого ада. Мы по-прежнему успокаиваем себя словами: «Со мной этого точно не случится, я же человек хороший, я ничего не нарушаю…» Но и в наше время поговорка: «От тюрьмы не зарекайся» – не утрачивает своей истинности.

*Зов Севера (по Шаламову) – процессы, свойственные северным регионам, меняющие людей и их нравственную систему ценностей в худшую сторону.

После прочтения книг про ГУЛАГ, Освенцим обычно не знаю , как и что написать в отзыв.

Автор сам прошел через Колыму, пробыв там 10 лет. Его рассказы оттого страшно реалистичны. Но он просто , без особых страстей, описал свои личные переживания, свой быт (если это страшное прозябание так можно назвать). Текст - сухая выжимка фактов. И это не описание страшного явления, которое происходило в 1930-1960 годах в СССР. Эти рассказы - жизнь одного конкретного человека в определенных условиях, в которые он был помещен.

Автор не брызжет обидой, обвинениями, осуждением большевиков. Он просто рассказывает о себе. О себе в лагере в Колыме. Его работа на несовместимых с жизнью золотых приисках ужасает. Люди страшно голодают, ходят в резиновых галошах на босу ногу в минус пятьдесят мороза, страдают от цинги, которой в остальном тогдашнем мире уже просто не было, забывают, что такое сахар и сгущенка. Воры в законе, настоящие преступники, убийцы живут в лагере намного вольготнее, чем простые интеллигентные люди, которые в силу своих убеждений не могут пойти на воровство, убийство. Но вынуждены делать это. Перед лицом хронического голода, холода и унижений, оказывается, человек очень сильно меняет свои взгляды. А потом себя ненавидит. Но поступить по другому не может. И их судить нельзя за это.

И все для того, чтоб страна вышла из кризиса за счет бесплатной рабочей силы, так решили сверху.

Не самая легкая книга. Но после прочтения понимаешь, что такие книги периодически нужно читать. Не так уж давно все это было. А значит, идея не забыта.

Есть ли предел человеческой боли? Не знаю.
Есть ли предел человеческой силе? После таких книг мне начинает казаться, что нет.

Всё, что описывает Варлам Шаламов - всё это за гранью людских возможностей, за гранью реальности. И это все было. От этого становится так страшно, что я не могу подобрать слова, чтобы это описать.
В такие моменты мне начинает казаться, что этот мир уже ничто не спасет, хочется закрыться и спрятаться от ужасов прошлого и настоящего. Но нельзя...
В первую очередь, ради таких людей, как автор этой книги, пронесший какой-то тихий, практически незаметный свет сквозь все лагеря и страдания, сохранивший его и щедро делящийся им с читателем даже в такой полной отчаяния книги. Нельзя никогда сдаваться ради него. Или ради тех, кого он упоминает: погибших, искалеченных, боровшихся, помогавших другим или выцарапывавших свою жизнь в нечеловеческих условиях.

Эта книга - гимн жизни.
Хрупкая ласточка памяти для Осипа Мандельштама. Ломкая, но решительная веха в борьбе отважных узников. Тонкая петля веревки отчаявшегося и оглушительный свист топора в морозном воздухе. Память о страшной термометрии Севера и сахарных звездочках в молочных консервах.

Да, это книга о палачах и убийцах, о смерти и боли.
Но помнить и читать её стоит не по этому. А вопреки.
Ради тех, кто выдержал и выжил. Для тех, кто был убит и уничтожен.
Вечная память.

Федя, алтайский подросток, единственный сын вдовы - судили за незаконный убой единственной козы, получил десять лет. «Мама, - писал Федя, - мама я живу хорошо. Мама, я одет по сезону…» 1959 год.

Над плачущими здесь не смеются. Это ледяной лагерный ад. Это незаживающая рана. Внутри все выжжено, опустошено, и дальше завтрашнего дня никто планов не строил. Это правда, глазами очевидца:
-пятидесятиградусный мороз, когда плевок замерзает на лету в неотапливаемых, сырых бараках, где во всех щелях изнутри намерзал толстый лед;

• голод, сводящий с ума;
• вши, которые не выпариваются в обеденных котелках;
• 16-часовой рабочий день в золотом забое, многокилометровый развод на работу, четырехчасовой сон. Человек засыпал в ту самую минуту, когда переставал двигаться, умудрялся спать на ходу или стоя;
• цинга, дизентерия, алиментарная дистрофия, туберкулез, отморожения – это мученье навек;
• побои, побои, побои;
• бесконечные унижения;
• одинаковые сны – пролетающие мимо, как болиды или как ангелы, буханки ржаного хлеба.

  Съедена селедка вместе с костями и шкуркой, съеден хлеб -500 граммов в сутки, выпит чай из тепловатой воды, зачерненной жженой коркой и надо одеваться – натянуть оборванную телогрейку, которая была одеялом, подвязать веревками подошвы к рваным буркам из стеганой ваты, которые были подушкой, обмотать обрывками тряпок пальцы. И надо торопиться, ибо двери вновь распахнуты и за проволочной колючей загородкой стоят конвоиры и собаки …

Варлам Шаламов, 58 статья, почти семнадцать лет лагерей. Лагерная империя на Северо-Востоке СССР, занимавшей территорию свыше 2 миллионов квадратных километров.
Это надо читать, чтобы помнить.

Ещё один сборник историй о жизни в ГУЛАГе, идеально подходящий для завершения знакомства с Шаламовым, поскольку, будучи написанным так же технично, как и другие произведения автора, имеет одно принципиальное от них отличие. "Артист лопаты" на контрасте с очень ядовитыми "Очерками преступного мира" и крайне нигилистическими "Колымскими рассказами" структурно построен по совершенно другому принципу, целью которого видится не лишить, а дать читающему надежду на то, что сохранить себя можно в самых страшных условиях.
Местные лагерные зарисовки не приходят, а начинаются в точке дна и разложения личности, но постепенно эмоционально и тонально начинают двигаться вверх. Среди деградации появляются человеческие поступки, крошечные победы человека над людоедской системой и даже специфический арестантский юмор, приводя к финалу, в котором герой, несмотря на все преграды, возвращается таки домой, дающему ощущение торжества и эффект сильнее, чем одно только нескончаемое перечисление людских страданий.

Однажды вечером, удобно устроившись на мягком диване после сытного ужина, я взял в руки "Колымские рассказы". Мне предстояло спокойное чтение в приятной неге. Но не успел я прочесть и пары строк, как электрический свет надо мной вдруг стал мерцать и гаснуть. Очертания предметов стали нечеткие, вокруг всё стало расплываться. Сначала пришла темнота и странная тишина, а вслед за этим поднялась метель за окном, которая за короткий миг высыпала на улицу тонны снега, после чего так же неожиданно прекратилась. Я подбежал к окну, не понимая что происходит, но привычный вид исчез. Здания, столбы, дороги - всё пропало. Теперь я видел лишь бескрайнюю ледяную пустыню перед собой. Не веря глазам, я хотел открыть окно и выглянуть, чтобы найти хоть что-то знакомое вокруг, но тут взгляд упал на термометр. С ним что-то случилось - он как будто весь съежился и показывал температуру, которая была непредусмотрена на нём - ниже 50 градусов.

Добро пожаловать в другую реальность...

Через некоторое время я оказался перед воротами, над которыми была прибита надпись: "Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести и геройства". Это был небольшой посёлок, обнесенный со всех сторон рядами колючей проволоки, с высокими вышками по периметру. Была ночь, и лишь скрип снега под ногами дозорных нарушал мертвую тишину. Я почему-то вдруг понял, что всё это невзаправду и я могу безбоязненно пройти куда пожелаю и никто меня даже не увидит. Мне захотелось узнать, чем живет этот посёлок, в котором, судя по табличке, живут работяги, беззаветно преданные труду, и я решил остаться здесь на несколько дней.

Странно, как этот мир непохож на мой. Вчера человека убили из-за свитера. Точнее просто зарезали как свинью. Даже не из-за денег, а из-за обычной вещи. Здесь деньги так не ценятся как у нас. И как я понял, валютой принято считать не рубли или доллары, а хлеб, чай, сахар. Дело в том, что здесь очень плохо кормят. Это больше похоже не на кормежку, а методичное, продуманное издевательство над человеческим организмом. Причем какой бы комплекции человек не был, какого роста и веса, ему полагается одна и та же порция жидкого супа и немного хлеба. Т.е. быть маленьким и невысоким даже лучше. И ведь если бы только кормили плохо... После такой жалкой пищи всех выгоняют на работы, которые продолжаются по 16 часов в день. И еще надо добавить сюда невероятный холод. Тут нет термометров, но привыкли определять по своим приметам - если, например, плевок замерзает на лету, значит ниже 55 градусов. Мне почему-то стало неловко, когда я вспомнил, как проклинал всё, когда мёрз полчаса при двадцати градусном морозе. И за свой сытый ужин... Здесь чуть ли не амброзией считаются хлебные крошки, которые тают во рту. А я и хлеб в последнее время почти перестал есть. Хлеб и хлеб..

За это недолгое время я видел как несколько человек падали на работах от усталости, кто-то потом так и не смог восстановиться, умирал от истощения. Один хотел покончить с собой, другой не только хотел, но и покончил. Здесь из людей тянут жилы до последнего. Оказывается перед начальством этого посёлка стоит определенный план, норма, которую нужно во чтобы ни стало выполнить. И планы обычно эти невозможны для таких обессиленных людей. И у каждого своя правда и задача - у начальства выполнить и перевыполнить, а люди - это не люди, а просто скот, рабочий инструмент, а у работяг цель - просто выжить, просто закончить живым еще один день. Далеко тут никто не загадывает, максимум – думают о завтрашнем дне, где бы разжиться лишней пайкой. Прошлого своего почти никто не помнит, оно им кажется каким-то нереальным, выдуманным, как будто его и не было вовсе. А будущего просто нет, многие понимают, что они будут не на что неспособные, даже если смогут когда-нибудь выбраться из-за колючей проволоки. Пока они просто считают калории. Не для того, чтобы похудеть, а чтобы ноги не протянуть. Откуда-то узнали, что ведро воды по калориям равноценно 100 граммам масла. Чудно.

А вообще, люди здесь очень похожи. Это практически зомби из фильмов, которые передвигаются механически, с бессмысленным выражением лица. Даже если кто-то когда-то был жизнерадостным, фонтанировал шутками или имел какую-то гордость, независимость, то теперь это всё исчезло, стёрлось. Эмоции у работяг практически не проявляются, обычные человеческие чувства, скорее всего тоже их не беспокоят. Всё отупело и огрубело, спрямилось до невозможности. Это всё из-за постоянного жестокого мороза, от которого по утрам просыпаются с примерзшими к подушке волосами. Мороз сковывает их мысли, отмораживает напрочь все эмоции, просто не позволяет думать. Даже душа скукоживается от холода. Если она вообще существует.

С тяжелым чувством я покидал этот посёлок, затерянный в снежной пустыне. Как это всё странно и дико… Напоследок я увидел как парнишка, лет 18-ти, старательно выводит буквы на листе бумаги. Я не удержался и заглянул ему через плечо. Это было письмо: "Мама, я живу хорошо. Мама, я одет по сезону..."

Варлам Шаламов мотался по лагерям всю жизнь. Как же так, может спросить дотошный читатель, ведь он был осужден только на три года? Ну да, на Колыме он был три года. А до этого — тирания отца в семье, а после этого долгие годы воспоминаний о том, что было… И самое страшное завершение жизненного пути: Дом престарелых для инвалидов, где и жить никак, и помирать страшно.

И всё же до последнего момента, даже когда нарушилась координация и речь, Шаламов писал стихи.

Но я сейчас не о стихах, а о «Колымских рассказах», в связи с которыми мы обычно и вспоминаем Шаламова. То произведение, которое даёт Шаламову право презрительно смотреть на Солженицына и спокойно подтверждать: «Привирает Александр Исаевич, ох привирает». Даже на Достоевского с его «Записками из Мёртвого дома» Варлам Тихонович взирает снисходительно. Было то время, да прошло. И политические преступники уже не те («Назвали Бунина русским классиком! За такое немедля на Колыму!»), и условия содержания изменились. Нравится читать фильмы ужасов, где герои медленно гниют в тяжёлых условиях быта, борются за корочку хлеба и убивают за неё же? Да какие «Голодные игры», вот они тут были, эти самые игры. Только фишка в том, что все они были не понарошку, не в воображении писателя, а с реальными людьми, которые от тяжёлой работы, постоянного давления, мороза и голода постепенно превращались в зверей.

Самое страшное не то, что государство медленно уничтожало этих людей, постепенно выдавливая из них последние жизненные соки. Ужасно то, что даже те, кто прошёл этот ад, сумели сохранить в себе мало человеческого. У Шаламова были его стихи и рассказы, хотя Колыма его сильно поломала. А что было у других политзаключённых? Что они делали, когда возвращались из ссылки обмороженные, оголодавшие, неверящие в людей, озлобленные? На работу их брать не хотели, люди смотрели косо и всё на свете подталкивало к настоящим преступлениям, чтобы выжить. Потом система выскакивала с радостным воплем: «Смотрите! Не зря мы его сажали! Он ворует-с! Убивает-с! Правильно мы сделали!» Причина и следствие перепутаны, но как это объяснить бабке Нюре и тётке Тане, рядом с которыми «уголовничек» живёт по соседству? Так что, может, с Колымы кто-то и вернулся в нормальный мир, вот только Колыма этих страдальцев так просто не оставила.

Каждый рассказ – маленькая история, чаще всего полная ужаса. Иногда пробиваются рассказы с лирической теплой ноткой… Но от этого ещё страшнее. Потом что ты, как читатель в тёплом уютном кресле, вдруг вспоминаешь, что это такие же обычные люди, как и мы с вами. Не душегубы, не злодеи, не Дарт Вейдер в чёрной маске. Они хотели жить, как нормальные люди, но им не дали такой возможности – как ветку обломили для букета в самый разгар её цветения.

После «Записок из Мёртвого дома» и перед Солженицыным — читать. Это наша история из первых уст.