
Интеллектуальный бестселлер - читает весь мир+мифы
Amatik
- 373 книги

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Если книга Александра Баунова посвящена концу режима Франко, то роман Лидии Сальвер – его началу.
Главная героиня – неюная женщина за 60 – расспрашивает свою мать о ее молодости, то есть, о тридцатых годах прошлого века. Тогда юная Монсе жила в бедной испанской деревне, а в стране начиналась Гражданская война. Брат главной героини и ее будущий муж были буквально одержимы политикой, и противоречия между ними (один коммунист, второй анархист) были сильнее, чем их ненависть к Франко.
Впрочем, перед нами не просто история одной семьи или даже одной деревни. Параллельно с общением, повествовательница читает роман француза Бернаноса (это реальный писатель), ставшего свидетелем происходящих в Испании событий. Он дает трезвую и горькую оценку происходящего, и его свидетельства придают совсем иной масштаб частной истории. Пытаясь разобраться в истории родины предков и истории своей семьи Сальвер фиксирует, как быстро менялись люди в меняющихся обстоятельствах, как плодились доносчики, как расправлялись с людьми без суда и следствия.
Книга написана сухо, словно писательница берет название за руководство к действию. Однако она крайне интересна как с фактологической точки зрения, так и как отправная точка размышлений о диктатуре и жизни людей, угодивших в кровавую мясорубку.

Хорошая книга. Такая простая, обычная, в меру ироничная. О жизни простых людей в крайне тяжелые времена.
В последнее время тема иллюзорности свободы, равенства и братства меня преследует буквально в каждой взятой книге. Невольно погружаешься всеми мыслями в эти темы.... И после долгих раздумий к своему великому разочарованию приходишь к мысли о бессмысленности всего этого. Большинство людей действительно хотят жить спокойно, тихо, стабильно. Пусть даже под гнетом. И отчетливо видишь и понимаешь насколько нестабильны мысли и поступки толпы, если посягнуть на их привычный образ жизни.
Поэтому вопрос о том, насколько уместно пытаться расшатать устои и задать другой вектор направления народу неоднозначен. И чем больше я читаю о событиях тех времен, тем больше понимаю, что страдает простой народ. Он страдает в любой ситуации. И под гнетом, и во времена смуты... Стоит ли того то количество смертей, грязи, гнили и предательства, сколько выливается в такие времена? Понятно, что мы сами - самое большое зло. Понятно, что все это проявляется в людях и в мирное время, просто немного замаскировано и не так массово. Но стоит ли это тормошить настолько, что мы люди теряем моральный облик и становимся хуже животных? И берем единственный вектор - истреблять себе подобных.
Вот на такие мысли меня натолкнула очередная книга о простых людях, которые жили, трудились, верили, надеялись, любили, разочаровывались, умирали... Книга о временном историческом интервале, в котором уместилось столько, что дышать становится трудно. Гордые, сильные, слабые, податливые... Реалисты и мечтатели... Такие же люди как и мы с вами. Даже обидно... Годы идут, поколения сменяют поколения, а все остается как прежде.

Признаюсь, книга превзошла мои ожидания – название предвещало нечто нудно-плаксивое (думаю, в магазине я бы даже не взяла книгу с таким названием с полки), однако подозрения не подтвердились, – роман, за который автор получила Гонкуровскую премию 2014 года, оказался чтением серьёзным и увлекательным. Огорчили разве что многочисленные опечатки во встречающихся в тексте испанских словах с диакритическими знаками (и то, что француженка Лиди́ вдруг стала Лидией), но это к автору отношения не имеет и тех, кто испанским не владеет, никоим образом не смутит.
Роман повествует о событиях нескольких месяцев 1936 года в Испании времён Гражданской войны. Читатель знакомится с двумя свидетельствами о событиях, одновременно происходивших в одной испанской деревне («оливки да бабы»), революционной Барселоне и подвергшейся франкистской чистке Майорке. Автор совмещает рассказ своей матери о тех событиях с пересказом политического эссе известного французского писателя Жоржа Бернаноса "Большие кладбища под луной" (перевод на русский вышел в 1988 г., доступен в интернете). И главная ценность романа – то, каким удивительным образом контрастируют воспоминания этих двоих, и то, как в этом контрасте, противопоставлении, каждое становится насыщеннее.
За голову Бернаноса Франко назначил цену, потому что тот нашёл в себе мужество («как ни трудно даётся ему это разоблачение, ещё труднее оставаться безмолвным наблюдателем») рассказать миру о том, что на самом деле происходило на Майорке летом 1936 года, «назвать по имени грядущее зло», описать зверства фалангистов, хладнокровные расстрелы тысячи людей, о которых он не сразу, постепенно, к своему ужасу узнаёт. Будучи католиком, он разоблачает испанскую католическую церковь, ни словом не осудившую расправу с беззащитными людьми, более того, лёгшую «подстилкой под военных», подло благословив чистку, «слепую, догматичную и близкую к Террору»: «каких бы преступлений ни совершали католики, (…) все они мгновенно обелялись и прощались (…) вечерней молитвой», «договориться с испанскими Небесами оказалось легко». И вот, пока Бернанос осознаёт и пытается донести до мира катастрофу, происходящую в Испании, и, чувствуя своё бессилие, бежит во Францию, а затем в Южную Америку, юная мать автора, Монсеррат или просто Монсе переживает совсем другую историю.
Летом 1936 года Монсе оказывается в революционной Барселоне, в кратком и прекрасном «анархическом межвременье». Всеми замалчиваемое, оно становится для неё «чистым чудом», когда открывается настоящая жизнь и несётся с бешеной скоростью, переворачиваются с ног на голову все чувства и «сердца взмывают ввысь, к небесам». Автор описывает атмосферу эйфории, царящей на улицах, и счастья, разлитого в воздухе, среди спорящей, держащей пламенные речи и жгущей как мусор пачки банкнот, пёстрой толпы молодых людей, приехавших со всех концов света. Джордж Оруэлл тоже станет одним из этих молодых людей и опишет в эссе «Памяти Каталонии» ту Барселону («Главное же – была вера в революцию и будущее, чувство внезапного прыжка в эру равенства и свободы»). Счастье является Монсе в таком концентрированном виде, «будто вся радость её жизни сосредоточилась в этих нескольких днях», что семьдесят пять лет спустя воспоминание о том лете оказывается чуть ли не единственным, что осталось от всей жизни в её поражённой склерозом памяти.
Такой читателю предстаёт война, которую Бернанос и Монсе пережили одновременно, «он – с ужасом и омерзением, она – в лучезарной радости». Война эта закончилась для Испании годами диктатуры Франко, для Бернаноса – разочарованием и жизнью за пределами Европы, а для Монсе – бегством на протяжении многих недель пешком во Францию, в грязи, холоде и голоде, с ребёнком в простыне за спиной, в веренице женщин, детей и стариков, чтобы в новой стране «учиться по-новому жить и вести себя, не плакать» (вот откуда название).
Автор же подводит читателя к важному выводу. Описывая в романе все крупные политические течения того времени – коммунистов и анархистов (Диего vs Хосе), франкистов, – несогласие которых и «привело в конечном счёте к катастрофе», она даёт понять, что, кто бы ни победил, кто бы ни предстал в исторической перспективе «злом» или «добром», «правым» или «неправым», все эти лагеря суть одно – как франкисты с их чистками, так и республиканцы, позирующие «для потомков в разрушенных ими церквях и перед трупами убитых ими монахинь». И время то оказывается подлым для всех, «кто опасался гнёта, каков бы он ни был, и слушался своей совести, а не доктринёров с той или другой стороны». «Решительно, все фанатизмы на одно лицо и все друг друга стоят» – заключает Лиди Сальвер.
Post scriptum добавлю, что роман изобилует нецензурными словами и нарочными речевыми ошибками, нужными для живой передачи рассказа малообразованной, да ещё и говорящей на неродном французском языке испанки (каталонки) Монсе, а также не лишён иронии, особенно в описании доньи Пуры – старой девы, фанатичной католички и сторонницы Франко («единственного исключения в её эротической карьере»). Так, в одном небольшом романе автору удаётся совместить трагедию войны, романтику юности и ироничность повествования, и это прекрасно.

Стало быть, можно вот так запросто убивать людей, и смерть их ни у кого не вызывает ни малейшего сострадания, ни малейшего возмущения? Можно убивать людей, как крыс? Не испытывая никаких угрызений совести? Да еще и похваляться этим? В каком безумии, в каком помрачении рассудка можно списывать на «правое дело» подобные мерзости?

Нет ничего более упрямого, ничего более цепкого, чем надежда, особенно если она беспочвенна, надежда живуча, как сорная трава.

Я слушаю мать и в который раз спрашиваю себя, ведь с тех пор, как она рассказывает мне о том необычайном лете, один и тот же вопрос неотступно меня преследует, я спрашиваю себя: Что осталось в ней от того времени, невообразимого сегодня, когда люди жгли пачки банкнот, чтобы выразить свое презрение к деньгам и порождаемому ими безумию? Только воспоминания или нечто большее? Растворились ли в жизни ее тогдашние мечты? Осели на дно ее существа, как оседают крошечные частички на дно стакана? Или еще горит язычок пламени в ее старом сердце, как мне бесконечно хочется верить? Во всяком случае, я замечаю вот уже несколько лет, что моей матери глубоко плевать на те малые деньги, которые у нее есть, и она раздает их направо и налево, — расточительность эту врач относит на счет ее болезни, так же как и расстройства памяти и речи, бесчисленные, чтобы не сказать беспрестанные.
Но мне хочется думать, что врач не прав, что еще мерцает в ней трепещущий огонек, еще теплы угли того августа 36-го, когда деньги жгли, как жгут мусор.














Другие издания
