Дом с мезонином. Повести и рассказы

Есть рассказы, которые не просто повествуют — они проживаются вместе с героем, проникают глубоко, оставляя после себя долгий, тихий отклик. "Архиерей" Антона Павловича Чехова стал для меня именно таким произведением: сдержанным, почти невесомым, но очень личным и пронзительным.

В центре — архиерей Пётр, человек на грани двух миров: церковного величия и человеческой тоски. Страстная неделя, служба, болезнь, возвращение к воспоминаниям… Всё это складывается в тонкое полотно одиночества. Даже в окружении людей Пётр остаётся один. Его сан — не только почёт, но и стена, делящая жизнь на "до" и "после", на радость и долг, на простую человеческую близость и недосягаемое служение.

Самая трогательная линия — встреча с матерью. За девять лет разлуки между ними выросла пропасть: его высокое положение пугает и смущает её, она не знает, как обращаться к сыну, теряется в церковных традициях и этикете. В этих неловких, простых моментах — вся горечь утраченного времени и невозможности быть по-настоящему рядом. Пётр вспоминает детство, простую деревенскую жизнь, и в этих воспоминаниях чувствуется тоска по свободе, по простоте, по себе прежнему.

В рассказе звучит не только тема одиночества, но и внутренний конфликт — между долгом и личными мечтами. Пётр мечтает о лёгкости, о возвращении в прошлое, но понимает: обратной дороги нет. Его обязанности становятся грузом, а вера — не всегда утешением. Особенно остро Чехов показывает, как велика разница между истинной духовностью и внешней, формальной религиозностью: прихожане, унижающиеся ради милости, и в то же время — холодные и равнодушные внутри.

"Архиерей" — это не рассказ-ответ, а рассказ-вопрос. О смысле выбранного пути, о цене служения, о возможности быть счастливым, сохраняя верность себе. Для меня это произведение стало напоминанием: даже самые высокие идеалы могут быть тяжёлым грузом, а настоящая близость не всегда возможна — даже с самыми родными.

Вот бывает, один человек, как говорят нынче, душнило, своим стремлением везде и всегда четко следовать предписанным правилам, загоняет общество в состояние страха. Потому что каждый понимает, что вот он сейчас пойдет и настучит куда надо и тебя сгребут за холку и на нары или сразу в Сибирь, если ты что-то сделаешь не по правилам) Забавно, что сегодня в обществе гораздо чаще встречаются случаи обратного эффекта, когда в приличное общество попадает какое-нибудь бесстыдное и некультурное существо и все, уж даже не знаю из каких именно побуждений, подтягиваются за ним в сквернословии, распущенности и прочих атрибутах так называемого "чиила".
И получается парадокс. Всегда и везде четко следовать инструкциям, предписаниям и указаниям не всегда хорошо и даже иногда совсем неправильно. На фоне такого вот человека в футляре, любой разгильдяй окажется симпатичнее и вызовет больше сочувствия и понимания. В наше время грань между человеком в футляре и человеком порядочным и следующим правилам очень тонка. Ну а Антон Павлович в своем времени смог вычленить и показать нам именно такого человека в футляре, о котором даже никто не пожалел после его скоропостижной кончины. Наоборот, все вздохнули с облегчением. Человек в футляре - прямо противоположная крайность человеку без принципов. А крайность это всегда плохо. Ищите золотую середину, дамы и господа!)

На первый взгляд рассказ кажется совсем простым и о простом.

Казалось бы совсем неинтересная ограниченная женщина. Но если попробовать посмотреть на Оленьку с другой стороны, то вдруг понимаешь, что на самом деле она человек, одержимый даром любви и заботы. Она не умеет жить интересами только своими, для полноты жизни ей непременно нужен кто-то, кого бы она искренне любила и о ком бы она заботилась. Она как катализатор, который сам не принимает участия в реакции, но полностью ей способствует.

Насколько интересно жить с таким человеком? Не зна-а-а-аю… Мне, наверное, было бы скучно.
Но кому-то другому наверняка было бы и приятно, и тепло, и ласково.
Можно ли осуждать Оленьку за её ограниченность? Наверное, можно. Но нужно ли?..

Вот обо всём этом мы и поговорим на апрельском заседании клуба любителей чтения КЛюЧ г. Валдай, где в параллель с этим рассказом Чехова обсудим ещё и повесть Гоголя «Старосветские помещики» — должно быть интересно.

Подобный сюжет уже использовался Чеховым для написания рассказов. По делам службы судебный следователь Лыжин и уездный врач Старченко едут в небольшое село Сырню на вскрытие покончившего с собой страхового агента Лесницкого. Непогода сорвала их планы управиться в этот же день, и им приходится разделиться. Следователь остаётся в земской избе на ночлег, а доктор отправляется к знакомому фон Тауницу. Но ближе к ночи Старченко возвращается за Лыжиным, которого пригласил фон Тауниц. На следующий день вьюга разгулялась так, что не было никакой возможности вернуться в Сырню. Только на следующий день с утра они отправятся на вскрытие. Казалось бы, нехитрый сюжет , но, благодаря гениальности Чехова, в нём заложено большое количество смыслов, историй различных человеческих судеб.

Если доктор мужчина средних лет, то следователь, всего два года назад закончивший учёбу, поэтому больше похож на студента. Для опытного Старченко с самоубийством всё ясно. Он возмущается лишь местом его совершения - «Стреляться в земской избе - как это бестактно!... Пришла охота пустить себе пулю в лоб, ну и стрелялся бы у себя дома, где-нибудь в сарае». У доктора готов диагноз – «Эти истерики и неврастеники большие эгоисты… Когда неврастеник спит с вами в одной комнате, то шуршит газетой; когда он обедает с вами, то устраивает сцену своей жене, не стесняясь вашим присутствием; и когда ему приходит охота застрелиться, то вот он стреляется в деревне, в земской избе, чтобы наделать всем побольше хлопот. Эти господа при всех обстоятельствах жизни думают только о себе. Только о себе!»

Для следователя понятна разница в прежних и нынешних самоубийцах, если раньше «порядочный человек стрелялся оттого, что казенные деньги растратил, а теперешний - жизнь надоела, тоска... Что лучше?» По ходу рассказа именно размышления и переживания Лыжина Антон Павлович покажет наиболее подробно.
В земской избе их встречает сотский Лошадин, мужчина лет шестидесяти, который последние тридцать лет занимает эту хлопотную должность в деревне, название которой он проговаривает, как «цоцкай». (Примечание. Сотский в России выборное (обычно от 100 дворов) должностное лицо от городского посадского населения (XVI- XVIII вв.), государственных крестьян (кон. XVIII в. - 1861 г.) и всех категорий крестьян после реформы 1861 г. для выполнения общественных, а также полицейских обязанностей).

Старый, сгорбленный, очень худой Лошадин рассказал Лыжину историю своей жизни. Что был достаточно зажиточным – «были две лошади, три коровы, овец штук двадцать держал, а пришло время, с одной сумочкой остался, да и та не моя, а казенная, и теперь в нашей Недощотовой, ежели говорить, мой дом что ни на есть хуже». А на вопрос следователя, отчего он так обнищал отвечает старой российской историей, что сыны водку пьют шибко – «Так пьют, так пьют, что сказать нельзя, не поверишь». И показывает Чехов на примере сотского, как по-разному люди переживают несчастье. Один, такой как Лошадин, впрягся в тяжёлые обязанности деревенского сотского. Другой, как самоубийца Лесницкий, не справился с обрушившейся на него бедой. Лошадин подробно объяснил Лыжину, как барин, отец Лесницкого, в своё время нарушил завещание своей сестры, сжёг его в печке. Только доставшаяся ему земля на пользу не пошла «на духу лет двадцать не был, его от церкви отшибало, значит, и без покаяния помер, лопнул. Толстючин был. Так и лопнул вдоль». У сына же его, молодого барина Лесницкого отняли всё за долги, дядя его пристроил в страховые агенты, но подобная участь не удовлетворила его. Видимо, поэтому он и покончил с собой. Весьма ярко выражается Лошадин по поводу изменения человеческой участи – «У Мокея было четыре лакея, а теперь Мокей сам лакей. У Петрака было четыре батрака, а теперь Петрак сам батрак».

Лыжин ещё очень молод, он весь наполнен планами и мечтами. «Родина, настоящая Россия - это Москва, Петербург, а здесь провинция, колония; когда мечтаешь о том, чтобы играть роль, быть популярным, быть, например, следователем по особо важным делам или прокурором окружного суда, быть светским львом, то думаешь непременно о Москве. Если жить, то в Москве, здесь же ничего не хочется, легко миришься со своей незаметною ролью и только ждешь одного от жизни - скорее бы уйти, уйти. И Лыжин мысленно носился по московским улицам, заходил в знакомые дома, виделся с родными, товарищами, и сердце у него сладко сжималось при мысли, что ему теперь двадцать шесть лет и что если он вырвется отсюда и попадет в Москву через пять или десять лет, то и тогда еще будет не поздно, и останется еще впереди целая жизнь». А пока приходится ложиться спать в черной половине земской избы, так как в светлой господской комнате лежит труп Лесницкого. Но уснуть ему так и не дал приехавший за ним доктор Старченко. А у фон Тауница, всего в трёх верстах от Сырни он был поражён сказочным превращением своего пребывания из ужасной промозглой черной половины земской – «куча сена в углу, шорох тараканов, противная нищенская обстановка, голоса понятых, ветер, метель, опасность сбиться с дороги, и вдруг эти великолепные светлые комнаты, звуки рояля, красивые девушки, кудрявые дети, веселый, счастливый смех». Надо сказать, что размышления Лыжина мешали ему веселиться, так как он продолжал думать - «кругом не жизнь, а клочки жизни, отрывки, что всё здесь случайно, никакого вывода сделать нельзя; и ему даже было жаль этих девушек, которые живут и кончат свою жизнь здесь в глуши, в провинции, вдали от культурной среды, где ничто не случайно, всё осмысленно, законно, и, например, всякое самоубийство понятно, и можно объяснить, почему оно и какое оно имеет значение в общем круговороте жизни. Он полагал, что если окружающая жизнь здесь, в глуши, ему непонятна и если он не видит ее, то это значит, что ее здесь нет вовсе».

Ещё больше характеризует молодого следователя сон, который приснился ему в эту ночь. «…будто Лесницкий и сотский Лошадин шли в поле по снегу, бок о бок, поддерживая друг друга; метель кружила над ними, ветер дул в спины, а они шли и подпевали:- Мы идем, мы идем, мы идем… Вы в тепле, вам светло, вам мягко, а мы идем в мороз, в метель, по глубокому снегу... Мы не знаем покоя, не знаем радостей... Мы несем на себе всю тяжесть этой жизни, и своей, и вашей...» Впечатления, пережитые за вечер, произвели на Лыжина очень сильный эффект – «И он чувствовал, что это самоубийство и мужицкое горе лежат и на его совести; мириться с тем, что эти люди, покорные своему жребию, взвалили на себя самое тяжелое и темное в жизни - как это ужасно! Мириться с этим, а для себя желать светлой, шумной жизни среди счастливых, довольных людей и постоянно мечтать о такой жизни - это значит мечтать о новых самоубийствах людей, задавленных трудом и заботой, или людей слабых, заброшенных, о которых только говорят иногда за ужином с досадой или с усмешкой, но к которым не идут на помощь...» Здесь Антон Павлович приводит фразу, что у Лыжина – «Точно кто стучит молотком по вискам», которая напоминает о его же выражении из рассказа «Крыжовник» - "За дверью счастливого человека должен стоять кто-нибудь с молоточком, постоянно стучать и напоминать, что есть несчастные и что после непродолжительного счастья наступает несчастье". Так что мысли молодого следователя не дают ему успокаиваться только на мечтах о популярности и успешной карьере.

Фраза - «Есть, конечно, и добрые, да что с них возьмешь, только насмехаются и разные прозвания. К примеру, барин Алтухин; и добрый, и, глядишь, чверезый, в своем уме, а как увидит, так и кричит, сам не понимает что. Прозвание мне такое дал. Ты, говорит... Администрация!»

Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 393

Тяжёлый рассказ от безысходности положения жены главного героя. Вышла она замуж за него сорокавосьмилетнего, когда самой всего семнадцать лет исполнилось. Родила ему двух сыновей. И вот спустя двадцать лет после свадьбы оказалась в тяжелейшем положении – «не жена, не хозяйка, даже не прислуга, а скорее приживалка, бедная, никому не нужная родственница, ничтожество...» Муж её за человека не принимает - «О чем женщина может думать? Ни о чем. Я женщину, признаться, не считаю за человека». Этого мужа, Жмухина Ивана Абрамовича, отставного казачьего офицера, соседи прозвали печенегом. Вернее, прозвал его так один проезжий землемер, который одну ночь провёл на хуторе, «остался недоволен и утром, уезжая, сказал ему сурово: "Вы, сударь мои, печенег!"

Справка - Печене́ги — союз тюркоязычных кочевых племен, сложившийся предположительно в VIII—IX веках. Тактика печенегов была проста. Они стремительно нападали на селения, вызывали панику, убивали защитников, набивали добычей свои мешки и исчезали. Они не ставили перед собой задачу обживать захваченные территории.

Сюжет рассказа незатейлив. Жмухин в вагоне поезда знакомится с частным поверенным и приглашает его переночевать на свой хутор, так как деревня, куда тот должен отправиться с утра, находится всего в девяти верстах. Здесь-то мы и встречаем сыновей Жмухина, один 19-ти летний, другой – подросток, которые были заняты тем, что один подбрасывал курицу, а старший стрелял из ружья. «- Это мои учатся стрелять влёт, - сказал Жмухин».

Описание дома ужасное. Из двух половин. В одной «зала», а рядом спальня хозяина, в другой половине «была кухня, в которой стряпали, стирали, кормили работников; здесь же под скамьями сидели на яйцах гусыни и индейки, и здесь же находились постели Любови Осиповны и ее обоих сыновей». Этой схемы расположения достаточно, чтобы понять, как организована жизнь на этом хуторе. Жмухин – тут царь и бог, остальные на «птичьих» правах.

Гость отказывается от предложенной хозяином выпивки и закуски, сказав, что он вегетарианец. Жмухин пытаясь понять, для чего тогда нужны домашние животные, слышит в ответ, что всех их надо отпустить, чтобы они были на свободе, то есть стали снова дикими. Хозяин не возражает, но резко не соглашается по поводу свиней – «Ведь свинья, ежели пустить ее на волю и не присмотреть за ней, все вам попортит в один день. Свинья и есть свинья, и недаром ее свиньей прозвали...»

Вообще для Жмухина наступила такая пора в жизни, когда он почувствовал приближающуюся смерть. Для того и в город ездил, чтобы заверить у нотариуса завещание. И сейчас, разговаривая с гостем, ему хочется «поговорить о чем-нибудь важном и серьезном и любил подумать; да и хотелось на старости лет остановиться на чем-нибудь, успокоиться, чтобы не так страшно было умирать. Хотелось кротости, душевной тишины и уверенности в себе, как у этого гостя, который вот наелся огурцов и хлеба и думает, что от этого стал совершеннее; сидит он на сундуке, здоровый, пухлый, молчит и терпеливо скучает, и в сумерках, когда взглянешь на него из сеней, похож на большой булыжник, который не сдвинешь с места. Имеет человек в жизни зацепку - и хорошо ему».

Когда Жмухин ненадолго выходит из залы, к частному поверенному со своей просьбой обращается Любовь Осиповна. Она беспокоится о судьбе своих сыновей, которые сидят на хуторе, ничему не учатся, отец их никуда не определяет, а сама она не знает к кому обратиться. Особенно поражает, что Жмухин родных сыновей брезгует, не пускает их в комнаты. Вернувшийся хозяин обрывает её – «Ничего ты, мать, не понимаешь, и не твое это дело… Не приставай к гостю со своими разговорами дикими. Уходи, мать!» Думаю, что даже печенеги были внимательнее к своим детям, а этот Жмухин просто дикарь какой-то…

Ночь, проведённая на хуторе, превращается для гостя в муку, так как хозяин не даёт ему спать, постоянно вовлекая в свои разговоры-размышления. «Он любил пофилософствовать, оставаясь с самим собой, в тишине, и тогда ему казалось, что он очень серьезный, глубокий человек и что на этом свете его занимают одни только важные вопросы. И теперь он все думал, и ему хотелось остановиться на какой-нибудь одной мысли, непохожей на другие, значительной, которая была бы руководством в жизни, и хотелось придумать для себя какие-нибудь правила, чтобы и жизнь свою сделать такою же серьезной и глубокой, как он сам. Вот хорошо бы и ему, старику, совсем отказаться от мяса, от разных излишеств». Чехов показывает эту случайную встречу двух абсолютно противоположных людей, с удивительными подробностями описывая стремление хозяина выговориться, порассуждать обо всём, что его мучает, не даёт спать, и деликатность гостя, не способного остановить этот словесный поток, не дающий ему уснуть.

Между тем, истории, рассказанные в ночной тишине хозяином, тоже ужасны по своей сути. Совершенно дикая история про вдову-княгиню, которую казаки высекли за то, что она по ночам своими стонами и причитаниями на могиле мужа-князя не давала им спать. Про приказчика, который не платил зарплату рабочим и был избиваем ими, так как помещик давал ему десять рублей, чтобы экономить на зарплате и принимать каждую неделю новую партию работников. Подобного рода рассказы не дали заснуть гостю. А, когда Жмухин добил его рассуждениями о том, что он свою жену ни в грош не ставит и за человека не считает, частный поверенный, сославшись на духоту, вышел ночью во двор дома скорее всего от того, что хозяин его достал своими соображениями и высказываниями.

Дальше была длинная ночь, гроза, дождь стучал по крыше… Но старик-хозяин так и не дал гостю заснуть, потому что ему «захотелось важных, серьезных мыслей; хотелось ему не просто думать, а размышлять. И он размышлял о том, что хорошо бы, в виду близкой смерти, ради души, прекратить эту праздность, которая так незаметно и бесследно поглощает дни за днями, годы за годами; придумать бы для себя какой-нибудь подвиг, например, пойти бы пешком куда-нибудь далеко-далеко, отказаться бы от мяса, как этот молодой человек».

И гость не выдержал этот непрекращающийся поток рассуждений хозяина. «Его бледное, помятое лицо выражало досаду и усталость; видно было, что он замучился и только кротость и деликатность души мешали ему высказать на словах свою досаду». Он попросил дать ему лошадь и стал торопливо одеваться. И, как не сдерживал себя частный поверенный, кротость не позволяла ему как землемеру когда-то обозвать хозяина печенегом, всё-таки «в воротах вдруг не вытерпел, приподнялся и крикнул громко и сердито:- Вы мне надоели!»

Фраза – «С женой скука, одна глупость. Да и с детьми не лучше, смею вас уверить. У меня их двое, подлецов. Учить их тут в степи негде, отдать в Новочеркасск в ученье - денег нет, и живут они тут, как волчата. Того и гляди, зарежут кого на дороге».

Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 384

С сюжетом одного из самых известных рассказов Чехова я до настоящего времени знакома не была и совершенно не предполагала, что это на самом деле история адюльтера. Измена, не ведущие ни к чему отношения на стороне, тайные встречи на съёмных квартирах, обман близких, угрызения совести. И все это в декорациях конца XIX века (рассказ написан в 1896 г.), а казалось временами, что речь идет вполне себе о нашем повседневно настоящем. Одно только упоминание породы собачки (Шпиц) сбивает с толку – отчего не примета современности? По-моему, за прошедшее столетие (да уже и более) ничего не поменялось: по-прежнему существуют безответственные бабники и ловеласы, не гнушающиеся короткими интрижками на стороне от семьи, а также заскучавшие от семейной жизни барышни. И те, и другие вечно находятся в поисках новизны и остроты ощущений с новыми партнерами, ошибочно принимая некоторую увлеченность, возможно, даже и влюбленность, за истинное чувство. Впрочем, этот первоначальный пыл обычно весьма быстро улетучивается, оставляя после себя лишь очередное разочарование. Подобные отношения не приводят и не могут привести ни к чему серьезному, ибо основаны исключительно на эгоистическом желании каждого удовлетворить исключительно свои собственные банально физиологические потребности, не заботясь о чувствах желаниях, стремлениях партнера. На мой взгляд, на ялтинском курорте произошла встреча именно таких индивидуумов. И конечно, несмотря на случившееся все же продолжение, такие отношения могли привести только к страданию. Поведение дамы с собачкой (Анны Сергеевны) – классический пример того, как не надо действовать в отношениях с мужчиной. Впрочем, только в том случае, когда женщина желает серьезного к себе отношения со стороны мужчины, а Дама с собачкой, по-видимому, желала больше чувственных наслаждений без оглядки на последствия. Однако, как и всякая женщина, она по неволе эмоционально привязалась к своему партнеру, тогда как он после скоропалительной интимной связи потерял к ней былой интерес, и в момент ее душещипательного слезливого откровения бессовестно грыз арбуз, сплевывая семена. Чехов шедеврально в короткой форме передал всю гамму красок этих на самом деле никому ненужных и нелепых отношений, написав так, что от чтения не оторваться.

Бросить всё. И перечитать Чехова : он стоит десятков новых книг.

"Моя жизнь"- любимая моя чеховская драма...со всеми характерными чеховскими чертами: меланхолия, поиск своего пути на грешной земле, иллюзии и разочарования, любовь-как подарок и неизбежная потеря...И вместе с тем в "Моей жизни" есть что-то особенное для меня, я периодически возвращаюсь к ней.

Россия, "которую мы потеряли"... Конец 19 -го века, провинция. Аристократия погрязла в словоблудии, массово от не хрен делать, мягче говоря- от праздности- созидает любительские спектакли...Народ грязен,забит, дремуч...И там, и тут -налицо стремительное вырождение.

Мисаил Полознев- сын городского архитектора. За годы службы...ему невыносимо претит просиживание штанов и переписывание никому ненужных бумаг в различных учреждениях, и он принимает экстраординарное решение- стать простым разнорабочим, дабы добывать свой хлеб честным трудом. Естественно, его выходка повлечёт за собой бурную реакцию местного общества...Но что поделать, если это -его путь?

Меланхоличная, рефлексирующая, горько-мечтательная повесть с каким-то осенним обаянием. На этот раз я решила посмотреть экранизацию 1972г. Фильм, на мой взгляд, не идеален, но бесспорно хорош Любшин в роли ГГ, застенчиво-обаятельный и молчаливый, а также великолепна Терехова в роли роскошной Маши Должиковой.

P.S . Конечно, вырывать из контекста-не очень показательно, но всё же.

Одна коротенькая сцена между Мисаилом и Машей пронзительнее целых томов любовных романов. Чехов...что сказать.

Каждый раз когда мне приходится ставить грустную оценку какому-то произведению классика, я прихожу в замешательство, потому что иногда эта оценка не соответствует ни моим ожиданиям, ни ожиданиям других читателей, ни, возможно, ожиданиям самого классика, который выразил какую-то очень глубокую мысль, а я её просто по своему невежеству не смогла углядеть. Однажды я уже поставила негативную оценку одному широко известному произведению Чехова, и тут же на меня налетели обидчики. Поэтому сейчас я воздержусь, но запишу краткий спойлер, который потом, может и станет разгадкой для меня. В этом коротком рассказе писатель предлагает нам следующую историю. Некий доктор уездного городка едет на вызов к одной якобы тяжело больной молодой даме. По дороге ему разворачивается грустная картина - завод, серость, безысходность бытия на лицах рабочих, одним словом - бедность. Доктор прибывает по адресу в богатый дом хозяев этого завода. На контрасте к заводу доктору является богатая обстановка, и семейство с примитивной жизнью. Молодая дама бесконечно охает, страдает бессонницами и излишним весом. По сути она неглупа, но засиделась в болоте и молодость лет давно просит замужества и активности. Но видимо, маман настолько припеклась к единственному дитятку, что замуровала дочку в постель.

Приезд доктора и небольшой разговор с ним стал неким свежим ветерком для молодой дамы.

Доктор, испытывая брезгливость к этому безвкусному и пассивному бытию, поел в компании бывшей гувернантки, которая забила болт на все происходящее вокруг и тупо наслаждалась жизнью.

Неприятный осадок остался после прочтения. С одной стороны Доктор подмечает всю убогость безвыходной бедности рабочих и всю убогость «безвыходного» богатства семейства. Однако:

Не намекает ли тут автор, что по большому счету доктор чхать хотел на проблемы и рабочих и их собственников? Так чем же он лучше той самой гувернантки?

Ну а идея социал демократии, которая просвечивает в этом рассказе мне несимпатична.

Короче говоря, для меня весь этот рассказ - просто эпизод из жизни какого-то доктора. Но классика есть классика. Некоторые вещи требуют время.

Часть 1.

Набоков однажды заметил, что мир Чехова в рассказе "Дама с собачкой" чем-то схож с волновой теорией мира.
Быть может, Набоков потому называл этот рассказ одним из лучших в мировой литературе, что он, словно мир, легко и прозрачно, по-Блейковски отражённый в голубой капле росы, светло и трагично отражает весь сложный мир любви, души и жизни?

Звёздный вечер цвёл нежной сиренью: звёзды доверчиво и прозрачно дрожали, словно бы там, в тёмной, сердцекружительной высоте, ветер робко тянулся к ним тонкими, бледными пальцами, но они призрачно проходили сквозь звёзды, сжимая прохладную, шелковистую пустоту.
Карий шум волн доцветал на бледном берегу, и был похож на нежную, грустную розу, лежащую на коленях у одинокой женщины.
Если любовно присмотреться на волны, то можно заметить как пена сквозится в сумерках волн лёгким рассыпчатым снегом.
В этот миг, чувствуешь себя ангелом, сидящим где-то на лунном островке ночи, вдали от жизни и людей, смотря на сладостно стихший, по-осеннему дотлевающий мир.
Ах, но волны и правда цветут! Они таинственно повторяют тихие спирали лепестков розы.
Вот, лиловый, бледный лепесток волны оторвался и упал на песок, поцеловав мои ноги.
Я здесь часто бываю одна, на берегу вечернего моря...
Кузнечики так славно тикают в нежном тумане цветов, в пене цветов... время течёт голубою и тихой рекой, унося моё сердце лёгкой кувшинкой.
Тонкие стрелки травы, словно тёплые тени голосов кузнечиков так хорошо бегут куда-то вдаль, не по кругу, как затравленный зверь в тёмной клетке, - ах, часы любовного томления, ожидания, надежды, так мучительны!, - а раскованно, весело, словно бы время освободили для любви, и оно течёт и дышит во все стороны, и к небу и в стороны, и даже в меня.

Моя Эммочка, мой нежный, белый шпиц, лежит у моих ног и смотрит на луну, которую, как нежное дитя, на своей груди укачивают волны.
Ночь, Офелией плывёт в тёмном потоке времён, прижав к груди своё дитя - любовь, ненужную миру.
А есть ли в мире любовь? Эммочка, есть любовь?
А что, если мир, жизнь, и есть любовь, но мы выпали из этого мира, жизни живой, её красоты, мы противопоставили себя жизни, и даже бога противопоставили жизни и любви, и он, тот, кто зовётся любовью, обречён со слезами на глазах, наказывать... точнее, в муке бессилия глядеть с высоты на то, что мы сделали с любовью и богом на Земле.
За какие грехи мы наказаны с тобою, Эммочка? Разве ты счастлива? Ну перестань, перестань лизать мою руку. Если я на тебя замахнусь, ударю тебя, ты ведь и тогда будешь лизать её?
Ладно, не бойся, ты ведь знаешь, что я не обижу тебя.
Ты сыта, в тепле и заботе... но человеку мало этого сытого счастья. У него ещё есть нравственный рудимент крыльев - любовь, но он не знает, что с ней делать: съесть её - нельзя, взлететь - не может... и мы в пароксизме любовного томления робко и грустно летаем во снах искусства, разбиваясь; мы поедаем глазами, губами, нежное тело и лицо любимого человека, боясь и не смея впустить его тело - в себя, ближе к сердцу: знаешь, я иногда думаю, что ребёнок однажды в раю появился в женщине от её метафизического бессилия любовно съесть, вобрать своего любимого в себя, ощутив его сладкое, цветущее тепло изнутри, в животе, рядом с сердцем...

Посмотри, как сладко море дышит, как вздымается грудь моря! Это таинственная сила любви, луны, невесомо, незримо притягивает её к себе, в высоту, к звёздам... ах, так и кажется, ещё чуть-чуть, и море, ночь, что плещется под моими ногами, невесомо приподнимется, оторвётся от земли, и замрёт меж небом и землёй, и дно волшебно просияет ласковым посверком нового, незакатного дня!
Как похожа должно быть одинокая Земля с белой луной, прогуливающаяся у голубого моря дня, на нас с тобою, Эммочка..
Почему мне так больно и грустно, Эмма? Хочешь свободы? Вот оставлю тебя здесь, среди ночи и звёзд, и уйду.
Я видела тут на причале славных иностранцев: стройный итальянец - дог, томный испанец - пиренейский мастиф... а есть и простые, свободные в своём диком счастье - дворняжки.
Возьмёт один такой "морячок" тебя с собой в морское путешествие на корабле... Помнишь как у Бодлера? "Голубка моя, умчимся в края, где всё как и ты, совершенство..."
Ты посетишь Гранаду, Рио, Сейшелы... ты узнаешь новый мир и любовь, и крылья парусов расцветут за твоими плечами.

Боже, как мне зябко и больно в душе, Эммочка! Так больно, что я её, душу, чувствую как дыхание, которое мы замечаем лишь когда нам не хватает воздуха. Странно это: в душу не верю, а иногда чувствую её...
Любовь для меня - как воздух, а дышать мне нельзя, и я умираю.
Я словно живу на странной и грустной планете, где заканчивается воздух любви.
Мне сегодня снилось, что ко мне, нырнув в голубую ночь, плыл таинственный ангел, расправив крылья широкими плавниками.
Он подхватил меня, покорно и тихо опускающуюся на дно, расправив руки крестом, и прильнул губами к моим губам: он подарил мне глоток поцелуя и воздуха: тёплый глоток жизни, сердца!

Сегодня так грустно тикают кузнечики... время замкнулось, оступилось, и словно пошло, полетело, желая что-то или кого-то догнать...
Мы так привыкли наслаждаться пением кузнечиков, что не видим трагедии в их голосах.
На днях я читала в парке "Даму с камелиями" Александра Дюма, услышала кузнечиков, встала и подошла к траве, взволнованная красотой пения, опустилась на колени с улыбкой, и увидела... ад: я опустилась на колени прямо в ад.
Паук нежно пеленал в простыню паутины кузнечика, он насиловал кузнечика, робко и судорожно сопротивляющегося, а другой кузнечик сидел на цветке, не убегал, хоть ему было безумно страшно, и кричал, молил о помощи... и вот этим звуком, криком, болью, я наслаждалась.
Как безумно и страшно жить на этой земле, Эммочка!
Моё сердце кричит, стонет, а люди... улыбаются в ответ, мой муж гладит меня, рассказывает какой-то пошлый анекдот.
Я умираю, вечность, небо во мне умирает, а он не видит этого; лживые люди, пекущиеся о вечности за гранью этой жизни, не только не видят этого, но и не замечают насилия над душой, её криков и судорог.
Его мерзкие, холодные руки на моей груди, лице... как пальцы паука.
Они осуждают мои мечты, они считают грехом, если я освобожусь от "паука".
Они паточно и лживо говорят о вечности, которую я ненавижу... а чем, скажите, буду я жить в этой вечности, если вечность и красота души во мне - умрёт?

Часть 2.

Набоков говорил, что Чехов вошёл в этот рассказ без стука.
Я бы добавил: а вышел из него, забыв прикрыть дверь, оставив своих героев наедине перед тёмным сквознячком вечности, прямоугольным, гробовым проёмом двери и вздувшейся бледной пеной занавеской у засиневшего окошка.
К слову, Набоков дивно подметил это "без стука" лишь с точки зрения писателя, стиля, со стороны.
Читатель сказал бы иначе: окно страницы светло открылось под моими пальцами, и навстречу мне хлынули тёплые звуки и краски приморского курорта, и самое лицо женщины вплыло в комнату ко мне тихо и плавно, словно бледная кувшинка.
Так спящий человек, проснувшись, но ещё сладостно медля, не открывая глаз, чувствует сквозь лепестки век тёплое, доверчивое касание утра, ласкового цветения звуков и мира.
Вот как Чехов начинает свой рассказ: "Говорили, что на набережной появилось новое лицо: дама с собачкой".

Заметьте, как Чехов мастерски, на стилистическом вдохе, расширяет пространство образа и слова, наполняя его воздухом и инерцией времени и мысли о женщине: "говорили..."
Это слово, как тихие, синие волны голосов нежно вынесли на бледный берег повествования, цветок - милое лицо женщины; заметьте также, что Чехов использует именно это слово - "лицо", сужая описательный фокус на спиральном, цветущем подтексте данного слова: в русском языке это и просто человек и в тоже время - высокая нота личностного, парящего приближения: словно в тёмной комнате перед лицом человека засветили свечу, подчеркнув тем самым бледность и смазанные лица всех остальных.

Свеча, зажжённая гением Чехова перед самим трагическим ликом любви, светила в ночи, но её умудрились не заметить не только пошлейшие критики 19 века: "лёгкость ялтинских взглядов Чехов хотел показать, что ли?", но и Толстой.
В своём дневнике он записал: "Читал "Даму с собачкой". Это всё Ницше. Люди, не выработавшие в себе ясного мировоззрения, разделяющего добро и зло.
Прежде робели, искали, теперь же, думая, что они по ту сторону добра и зла, остаются по сю сторону, т.е. почти животные"
Просто поразительная слепота сердца Толстого, ещё более поразительная, если учесть, что тёплой нотой al dente, в рассказе прозрачно звучит не только пушкинская тема, но и тема Анны Карениной, которую словно нарочно "литературно воскресили" и дали второй шанс - на любовь и вечность.
Но в этот раз все преграды и лож - сметены высшим чувством и крыльями ангелов над влюблёнными.

Интересно, читал ли Толстой Бодлера?
Есть у него изумительный стих - "Духовная заря".

Толстой просмотрел в рассказе не только любовь, которая всегда "по ту сторону добра и зла", но и христианство самой жизни ( смутно предсказанное Есениным и Андреем Платоновым), в которое тайно, сами не ведая того, веруют и язычники и атеисты и верующие: это именно та красота чувства, которая по Достоевскому должна спасти мир.
Да, этот вроде бы банальный по сюжету рассказ, наполненный удивительным, трагическим светом любви - прочитав его, Горький писал Чехову: после вашего рассказа, другие рассказы, кажутся написанными не пером, а поленом, - говорит о Евангелии самой жизни, о боге жизни, к которому всю жизнь стремился Толстой, а увидев его воочию, не узнал и отрёкся от него, как Пётр.

Ну разве в искусстве не всё было сказано об адюльтере?
Но Чехов не просто очерчивает адюльтер набрудершафт, ибо и Он и Она - в браке, но и сам их союз, начинаясь с порока и греха, кончается высшей любовью.
Ахматова бы сказала: "Когда б вы знали из какого сора, растут стихи..."
Разве сам Христос, вобрав, вдохнув сердцем и судьбой грехи и тьму человеческую, не протянул человечеству, векам, на кресте, с просиявшей, невесомой, кровоточящей высоты, любовь и кротость?
Разве человечество поняло, что он им протянул?
Христос назвался любовью? Ну что ж, любовь воскресла в человеке, в котором умер бог, кто умер для любви и для жизни, кто был порочен и развратен и был несчастен в браке, и словно бы мстил всем женщинам, называя их "низшей расой".
Неужели все критики прошлого так и не поняли, что Чехов изобразил в этом рассказе - историю грехопадения и искупления любви, а главного героя сделал - Савлом любви?
Да, в нём воскресла любовь, а в ней?

Мужчина не всегда понимает, чем женщина жертвует, опираясь на любовь, доверяя любимому, чувствуя и дыша над бездной.
В 2-3 штрихах Чехов создаёт эстетическое чудо, достойное кисти Караваджо, которое, к сожалению, большинство почему-то не замечают в той же мере, в какой многие не видят в мире присутствие бога.
Анна на пристани смотрела в лорнетку на море и почти крылатый корабль - перелётные, рембовские, пьяные корабли!, - а вокруг неё шелестел пеной прибоя пустой, лирический, любовный шёпот Андрея.
В прежние времена, женщина отдаваясь чувству, сердцекружительно и сладко теряя себя в нём, роняла из словно бы не своей руки, не своего, чужого и странного тела, платок на пол.
В рассказе же, Анна роняет в толпе, вслед за сердцем - лорнетку ( почти очки), дыхание взгляда, оступившегося, обнажённого, беззащитного: на небесном плане повествования, это так же интимно, безнадёжно и вечно, как шёлковое струение, спадающей в полумраке с плеч женщины, отдающейся мужчине, отдающей ему всю свою обнажённую судьбу и сердце: Набоков, к слову, в одном из своих романов, бережно и грустно поднимет эту утерянную Анной на пристани, лорнетку.
Кстати, Чехов стилистически описывает это в совершенно прозрачно-сжатой стилистике позднего Набокова, смешивая стилистический жест потери лорнетки, описанный им, с жестом потери лорнетки - Анной, слитой с дальнейшим, лёгким и беззащитным течением повествования.

После ночи падения, она была на постели в белой, влажной ряби складок, словно на берегу моря.
Обнажённая, тихая, она стояла на коленях, волосы, тёмными волнами стекали по груди и плечам... она плакала, чувствуя себя порочной, а он сидел в кресле, и думал о том, что она похожа на грешницу на какой-то старой картине.
Андрей отрезал алую, сочную дольку арбуза и сладострастно, тихо впился в неё алым ртом.
За этой тончайшей мелодикой плотоядного эротизма в образе дольки арбуза и упоминанием старой картины, сокрыт намёк на Марию Магдалину.
Но в отличие от библейской истории, тут уже не бог, не мужчина, а женщина, сама любовь, взяла все грехи людские на себя, точнее, то, что они сделали с нею, распяв и надругавшись над самим этим словом, перестав в неё верить, принизив любовь до банального секса.
Бог снова стал любовью. Точнее, любовь назвала себя богом, а не наоборот, как ошибались древние мудрецы.
Бог наказывает, судит, смотрит на ад свысока? Любовь же, всех любит, всё прощает, и сходит в ад к тому, в ком тлеет зёрнышко любви.
Быть может, бога ещё и нет, он ещё дремлет в природе, искусстве, красоте человеческих лиц и касаний, глазах детей и животных...
Иной раз от пошлых рецензий или мнений о прекрасном испытываешь чувство экзистенциальной сопричастности этой поруганной красоте, словно бы в светлый храм искусства вошли в грязной обуви, не успев переобуться, или же привыкнув к ней после блужданий по литературным трущобам.

Но как могла любовь воскреснуть из тьмы и порока?
Чехов, со скрупулёзностью доктора, препарирующего ангела под наркозом искусства, справляется с этим безупречно.
Помните как в конце ПиН Достоевского Родион и Сонечка сидели в ссылке на холме, смотря на реку под их ногами?
Милый голос за кадром сказал: их воскресила любовь...
Эту же ноту Достоевского берёт и Чехов ( главный герой убил не старушку - но душу свою), но примешивает в неё высокую ноту природы, её вечную, бессонную красоту.
Андрей и Анна сидят на скамье, недалеко от церкви - под сенью вечности и неба, - смотря на море под ногами, дивного, сиреневого цвета.
Они молчали... за них говорила сама природа: мерцание звёзд, плеск листвы за плечами, похожий на плеск новорождённых крыльев, волны прибоя...
Этот тёмный сон природы, её кровоточащая красота тихого равнодушия к жизни и смерти, говорила, шептала им: и звёзды умирают, и люди умирают, падает листва, отшумев... но загораются новые звёзды, рождаются новые люди и листва... волны жизни, нежно смешиваясь и перебивая друг друга, говорят голосами веков и любви, одной и той же, вечной любви, если в неё веришь и любишь сам...

Да, этот томный сон природы тихо срастался со сном жизни Андрея ( для гурманов искусства: этот момент подслушивания природы, её мечтаний, сладостно похож на волшебный момент из Войны и мира, когда Андрей Болконский подслушивал у раскрытого окна мечты Наташи, сидевшей у окошка ниже), он в этот миг переживал века и миры, утекая сердцем - к звёздам.
Красота природы, её тёплое и нежное крыло - красота, прозрачно касалась влюблённых, находившихся в зачарованном месте, где-то далеко наз Землёй, временем, веком.
Вот так вот, за любовь, доверие к природе, за томление и моление не богу, но красоте, которой отдаёшься без остатка, сжимая руку любимой в своей руке, как высшее откровение жизни - даруется любовь.

Море ласкает, укачивает звёзды. Кузнечики тикают, кричат... да, именно кричат.
Кричит само время, поруганная красота двух одиночеств, которым невозможно быть вместе.
Этот же крик, не песню, а крик кузнечиков, Андрей услышит после того, как Анна на поезде - тема Карениной в рассказе, - уедет домой, к мужу, в нелюбовь и ссылку: да её сердце и здесь было как в ссылке без любви.
Ах, досыта насмотреться, на лицо любимого перед разлукой, как перед смертью.. вобрать его в себя, надышаться лицом... Да, именно надышаться: в любви, лицо любимого, его слова - просиявший, зримый воздух самой жизни: без него задыхаешься.

В рассказ грустно входит тема двойственности жизни: Андрею была предначертана другая жизнь, он был филологом, он хотел петь, а теперь его судьба и душа - заперты в банке, душа кричит с нелюбимой женой в чужом и странном мире.
В эту ночь расставания, ему впервые за все его годы прелюбодеяний, перед сном мучительно является нежный призрак Ани, похожий на тихий цветок: тонкая шея и серые глаза...
Это похоже на чудо, на спиритизм любви: Аня дышала перед разлукой, похожей на смерть, лицом любимого, его глазами, и вот, он в муке пробуждающейся, расцветающей в ночи любви, вызывает её образ, тень, словно бы уже частичку себя, и этот образ - ангельский, ибо виден уже не грешной плотью, но взором сердца, памятью сердца, как сказал бы поэт Батюшков.

Волны любви, прилив и отлив любви, сердцебиений, дней и ночей.
Томление в буднях московских без любви, её милых глаз - как мытарство в аду.
Первая волна прибоя - он не выдерживает, и едет к ней, в Питер.
Они в театре, там её муж, они мечутся по лестнице, словно неприкаянные души, застрявшие между мирами, а над ними, в облаках сигаретного дыма, стоят и курят два молоденьких студента: удивительная сцена, напоминающая известную потолочную фреску Андреа Мантеньи с ангелами наверху, смотрящими в колодец пролёта мира на всех нас.

Волны-руки, волны-крылья, с белыми перьями пены, нежно смешиваются... новый прилив: Анна сама отлучается в Москву, к любимому, в тайне от мужа.
И тут Чехов делает то, что раньше никто не делал в искусстве и в жизни: он ласково воскрешает тихо падающий снег, который шёл в момент встречи Анны Карениной и Вронского на перроне, целуя их лица, руки, плечи...
Эта дивная реинкарнация снега, словно древнего, нежного духа: соучастник великой но грешной любви в романе Толстого.

Андрей Гуров идёт с дочкой под тихо падающим белым снегом, пушистым, как шпиц Анны, и их разговор - мистический разговор с душой Анны; этот разговор проходит на тех Гималаях искусства, куда не часто поднимались Джойс, Набоков, Флобер:

• папа, а почему грозы нет зимой? ( боже, какая гроза и шторм в душе!).

Чехов создал вечный образ, равный Ворону Эдгара По, Моби Дику Мелвилла: огромный белый кит, сама тайна смерти, переливающаяся добром и злом, словно айсберг, растаял, и от этой тайны осталась лишь маленькая льдинка, пушистая, как снег: белый дух - мистическая собачка со своею прекрасной, блоковской Дамой ( сама Анима, благодаря которой Андрей нашёл в чужом городе свою любимую).
Что нам великий образ Мефистофеля с тёмной собачкой? У нас есть дама с собачкой, знающая об Аде любви больше дьяволов.

Один из критиков чеховских времён, написал в рецензии на данный рассказ какую-то пошлость о том, что это, разумеется, не Ромео и Джульетта...
Знаете что? Это именно Ромео и Джульетта, но... взрослые. У Ромео уже снег на висках. Анна - моложе, но в исстрадавшейся душе тоже грустно сквозится седина, но даже в разлуке, они нежно сливались друг с другом в аллитерации имён: Дмитрий Дмитрич и Анна фон Дидериц ( словно в русской сказке, девушка в плену у какого-то немца, что над златом чахнет..).
Их встреча - любовь сквозь века; их прикосновения - сжигают дымные, мгновенные, кожные блики их перерождений, и на полу остаются склонённые, полуобнажённые, грустные тела, голые души: всё, они вспомнили кто они, и они не могут жить друг без друга.
Образы семей Монтекки и Капулетти, расширились на два мира: на жизнь и смерть, и они равно их отвергают.
Как им жить? Куда жить?
Эта экзистенциальная трагедия обречённости самой любви и жизни на земле.
Обняться в ночи на полу перед раскрытым окном и смотреть на волны ночи, на крик звёзд, пульсирующих в ритме кузнечиков...
Измученные, как птицы в клетке несчастного брака, принужденные скрывать душу, словно свою тайную, грешную любовь.

Женщины писали Чехову грустные, пронзительные письма после прочтения рассказа: "Антон Палыч, а дальше? Как дальше жить? Чем жить? Подскажите, ради бога!!"
Несчастные, милые, они надеялись, верили, что Чехов знает ответ, тайну концовки рассказа, а Чехов тихо плакал, держа за вечерним столом в своих руках, обнажённые женские сердца, и не знал, чем им помочь: он дал им надежду... распятую.
Знали ли они, что тайна концовки рассказа - равна тайне самой жизни, любви?