Императрица Цыси. Наложница, изменившая судьбу Китая

Тем самым англичане способствовали процветанию контрабанды опиума в Китай. Поставки этого наркотика из Калькутты и Бомбея сразу же практически удвоились, а к концу десятилетия выросли в три с лишним раза – с 15 619 ящиков в 1840 году до 29 631 в 1841 году и до 47 681 в 1860 году. Смирившись с действительностью, заключавшейся в том, что их борьба с торговцами наркотиками оказалась бесполезной, китайские власти в октябре 1860 года признали торговлю опиумом занятием правомерным. В то время его называли «иностранный наркотик» (янъяо), то есть опиум неразрывно связывали с Западом. Американский миссионер-врачеватель госпожа Хедленд вспоминала: «Когда я заходила в гости в китайские дома, мне часто предлагали курительную трубку с опиумом, а когда я отказывалась от такого угощения, дамы выражали удивление и говорили, что у них сложилось такое впечатление, будто все иностранцы его курят».

Опиум производился в Британской Индии, а английские (главным образом) купцы ввозили его в Китай контрабандой. Власти в Пекине запретили ввоз, выращивание и курение опиума с 1800 года, ведь в столице прекрасно осознавали, что этот наркотик наносит громадный вред хозяйству, равно как и самому населению. Описание наркоманов современником рисует в воображении живую картину: «С обвислыми плечами, слезящимися глазами, постоянным насморком и прерывистым дыханием такие люди выглядели скорее мертвыми, чем живыми». Возникло большое опасение, что через какое-то время страна вообще может лишиться на что-либо годных солдат и тружеников, не говоря уже о серебре, служившем в Китае валютой. В марте 1839 года император Даогуан, будущий свекр Цыси, отправил в Кантон, у берегов которого стояли на якорях иностранные суда, в качестве императорского специального уполномоченного бесстрашного борца с наркотиками Линя Цзэсюя. Уполномоченный Линь приказал этим купцам выдать весь опиум, находившийся в их распоряжении, а когда его приказ не стали исполнять, оцепил войсками иностранное поселение и объявил о том, что освободит их только тогда, когда опиум, находящийся в водах Китая, сдадут властям. В конечном счете уполномоченному Линю доставили 20 183 ящика опиума общим весом больше миллиона килограммов.

Один из показательных примеров связан с формированием первого современного образовательного учреждения под названием Тунвэньгуань – школы иностранных языков. Ее открыли в 1862 году, то есть вскоре после наступления эры правления Цыси, чтобы готовить переводчиков. В то время особого недовольства она не вызывала. В конце-то концов, властям Китая надо было налаживать отношения с иностранцами. Эта школа располагалась в живописном особняке, где на занятия учеников созывал колокол с башни, стоящей среди финиковых пальм, а также зарослей сирени и голоцветкового жасмина. Когда в 1865 году по совету великого князя Гуна Цыси приняла решение о преобразовании ее в полноценное высшее учебное заведение с преподаванием научных предметов, оппозиция пришла в ярость. На протяжении 2 тысяч лет единственным достойным для изучения предметом считалась только классическая литература. Цыси отстаивала свое решение предназначением этого учебного заведения «по заимствованию европейских методов ради подтверждения правильности китайских представлений», а «не замены учений наших священных мудрецов». Однако успокоить чиновников, поднявшихся до своих нынешних постов через усвоение конфуцианской классики, у нее не получилось, и они обвинили руководство внешнеполитического ведомства и великого князя Гуна в «прислуживании заморским бесам». На стенах города появились оскорбительные для великого князя надписи.
Одной из причин негодования реакционеры называли то, что в этом учебном заведении «учителями» должны были служить иностранцы. По традиции учителя в Китае считали самой почитаемой личностью, наставником на всю жизнь, который призван передавать ученику наряду со знаниями мудрость, и его полагалось уважать наравне с отцом. (Убийство учителя причислялось к отцеубийству, которое в одном ряду с изменой империи наказывалось смертью от тысячи порезов.) В честь усопших наставников императоры и великие князья в своих домах сооружали специальные алтари. Самым ярым противником по данному вопросу выступал пользовавшийся большим уважением монгольский ученый Ворен, назначенный наставником сына Цыси императора Тунчжи. Он написал Цыси послание, в котором утверждал, будто европейцам нельзя предоставлять такое высокое положение в обществе, ведь они считались врагами, «вторгшимися в пределы нашей страны, представляли угрозу существованию нашей династии, спалили наши дворцы и убивали наших людей». И он сделал такой вывод: «Сегодня мы раскрываем их тайны, чтобы победить в предстоящей войне. И как же им верить? Ведь они могут злонамеренно обхитрить нас через передачу ложных знаний».

Великий князь Гун, возглавлявший первое внешнеполитическое ведомство Китая, а также Верховный совет, прекрасно ладил с западными дипломатами. Его считали очаровательным человеком. Дед Митфорда Альгернон Фриман-Митфорд говорил, что тот «расточал шутки и радость», даже притом, что казался человеком «с беспечными манерами»: «Мой монокль служил нашему великому князю настоящей палочкой-выручалочкой. Как только ему катастрофически не хватало аргументов или никак не получалось подобрать достойный ответ, он выдерживал паузу, а потом в восхищении выбрасывал вперед руки и, показывая на меня, кричал: «Монокль! Превосходно!» Таким образом отвлекая внимание на меня, он выигрывал время для обдумывания своего ответа».

В 1793 году в Пекин прибыла британская миссия с задачей убедить императора Цяньлуна открыть новые порты для внешней торговли. Глава этой миссии лорд Макартни постарался выполнить все китайские требования и согласился с тем, чтобы на судах и повозках его миссии вывесили флаги с надписью китайскими иероглифами: «Английский посол везет дань императору Китая». Ради получения аудиенции у Цяньлуна он даже исполнил обязательные саньгуй цзюкоу – то есть три раза встал на колени перед императором и девять раз коснулся лбом пола.