Писатели, вышедшие из врачей
varvarra
- 123 книги

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Максим Кучеренко и Владимир Ткаченко - два замечательных человека, творчество которых я очень люблю. Но, несмотря на их многолетнее плодотворное сотрудничество, поэзия у них все же разная. Совершенно разная для меня. Даже слушая песни, всегда можно определить где чья (знаю-знаю, слышала-слышала, что большинство песен - совместное творчество: но ведь песня это не только слова, но и музыка, что же удивительного, что работают над каждой вещью оба?)
Но вот как оценивать такую разную поэзию? Я вообще против оценок в поэзии. Ведь стихи - это не просто рифмованные строчки, это чья-то душа. А кто вправе оценивать душу?
Ничего не имею против стихов Максима - в них много иронии. Чего стоит один венок сонетов "Ворона и лисица"? Хороша тема для сонета, да? Но самый удивительный магистральный сонет. Вот он:
Мораль сей басни такова... И нет в ней ни вороны, ни лисицы...
Но все же я больше люблю стихи Владимира, не зря именно их хотелось постоянно добавлять в цитаты. Что я и делала время от времени, пытаясь каждый раз себя удерживать, чтобы не процитировать полностью полкниги.

...В этом воздухе спёртом, мглистом
Слишком много небесной кары.
Я не стану контрабандистом
И не буду здесь Че Геварой.
Ночь в Ла-Пасе. Со мной Вергилий.
Всё же плохо в аду без друга.
Чтобы сильно не обессилить,
Мы по номеру ходим кругом.
Боливийское небо близко,
Как аквариум для пираний,
И хрустит позвоночным диском,
Приосанясь, луна в сутане.
Мы грешить начинали с гнева
И закончили, унывая.
Боливийское небо — невод,
И луна в нём ещё живая.
Ранним утром, в лучах рентгена,
На досмотре нам будет легче.
По костям воскресать из тлена
Будет образ наш человечий.
От цветка до цветка и дальше,
Словно бабочки-нимфалиды,
Мы помчимся в плебейском марше,
Где гудят океан с торсидой.
Вот и утро задело лица...
Есть родней города и страны,
Но Ла-Пас будет чаще сниться,
Чем путаны Копакабаны.

Винсент — Тео
О Тео, мне сегодня снился сон:
Я шёл через оливковую рощу,
Смотрел на узловатые стволы,
Так страшно расщеплённые природой,
Как будто в одном дереве живут
Две сущности, два разных, непохожих
Создания. Из-под земли растут
Они вдвоём. И ствол у основанья
Их вместе ещё в силах удержать,
Но локоть от земли — и дружба рвётся.
И вот уже они две страшных ведьмы
В сиамском единении корней,
Валькирьи, оседлавшие случайно
Одну и ту же лошадь. Я стволы,
Как кисточкой, поглаживал ладонью,
И все пять пальцев говорили мне:
Вся жизнь твоя такая, бедный Винсент.
Под узловатой грубою корою
Бог весть что скрыто. Мякоти олив
Когда ещё дождёшься. Разве летом.
И сердце разрывают на куски
Две первобытных силы. Два огня
Твой ум и чувства превращают в пепел.
Оливкового масла божий дар
Шкворчит на сумасшедшей сковородке,
Как адов грешник. А к чему я это...
О добрый Тео, у меня опять
Закончились все краски, холст и деньги.
Но ты же знаешь, я уже давно
Пишу без предварительных разметок.
И я могу портрет твой написать
Быстрее, чем ты справишься с омлетом.
Здесь светит солнце. Дыркой в небесах
Считали его мэтры эллинизма.
Отверстие, похоже, пулевое
(Была охота Зевсу пошмалять).
Через него мне виден свет вселенной.
Я здесь, как гномон в солнечных часах,
Короткий поводок короткой тени
И в поле воин. Неба злая нежность
Давно закрыла голубую дверь
И смотрит через солнечный глазок
На холст. Как бы там ни было, мой Тео
(Пусть мудрствуют учёные мужи),
Расход всех красок был рассчитан точно.
Всех. Но не жёлтой... Экая напасть...
Так много наше солнце освещает,
Особенно здесь, в Арле. И текут,
Струясь, протуберанцы, упираясь
То в ровную поверхность, то в кривую.
И как, скажи, мне это написать?
Пока оно горит, всё будет вечным,
Особенно подсолнухи. Пока
Оно горит, я буду только сеять!
Я буду жить! А жнец пусть подождёт.
Пока оно горит, мне нужен жёлтый.
Пришли его мне, Тео, поскорей!
Гоген не едет. Может быть, случайно
Его обидел я. А может быть,
Он занят. Я не знаю. В жёлтом доме
Не продают билеты на Таити.
Поэтому сбежал он. Трус. Гордец.
И жёлтый цвет его мне неприятен.
Дней бесполезных бесконечный спор,
Чем Рафаэль был лучше Монтичелли.
Ему всё чуждо — что моя палитра,
Что мой мазок, что мир вокруг меня...
И деньги, и абсент, и мастерская,
И девушки поломанной судьбы —
Всё было общим. И на мой вопрос
«Какие ваши творческие планы?»
Он развернулся и сбежал навек.
Трусливый мальчик. Испугался бритвы.
Передавай приветы от меня
Сезанну, Писсарро, Сёра, Лотреку,
Бернару, Гийомену и Моне.
Танги большой привет! Скажи, чтоб краски
Хорошие отныне продавал,
А то мой жёлтый станет скоро блекнуть.
Скажи Гаше, про простоту и сложность
Я понял всё. И больше не болею.
Делакруа с Домье пусть будут здравы,
И Рубенсу с Рембрандтом мой поклон!
И Дюреру шалом, и Караваджо,
И Брейгелям почтение во всём!
Ещё пусть будут счастливы Гольбейны!
Вермееру мой пламенный привет!!
И с кисточкой Эль Греко и Джорджоне!!!
Буонаротти от меня целуй!!!!
А Леонардо здравия желаю!!!!!
И Джотто с Боттичелли жму ладонь!!!!!!
Всех, кто до нас, и всех, кто будет после,
Уже не вспомнить, вышибло мозги...
Да бог с ним, с ухом, не печалься, Тео.
Художнику лишь сердце и глаза
Нужны для дела. И немного руки,
Верней одна. И если мне идти
Дорогой уменьшения соблазнов,
Другую можно тоже отрубить.
Ты помнишь чёрный рудниковый край,
Где я миссионерствовал? Ты помнишь,
Как добывали уголь в Боринаже?
Был взрыв на шахте. Двадцать или тридцать
Душ полегло. И юный углекоп,
Полуживой, был поднят из забоя
С оторванной рукой, сгоревшей кожей,
Но перевязывать никто тогда
Его не стал. Сказали: богу душу
И так отдаст. Лишь тратить зря бинты.
Я взял его и выходил! О Тео,
Никто из нас не должен уповать
На божью милость! Всё в обеих наших
Руках, глазах, ушах. И даже если
Непарным стал когда-то парный орган,
Привыкнешь ко всему. А бога нет.















