Три возраста Франца Кафки

– Но раз вы не боитесь самого привидения, почему вы его не спросили о причине его появления?

– Очевидно, вы еще ни разу не говорили с привидениями. Разве от них дождешься вразумительного ответа! Все только вокруг да около. Впечатление такое, будто они больше нас сомневаются в своем существовании, что, впрочем, не так уж удивительно при их хилости.

– А знаете, я слышал, что их можно откормить.

– Вы хорошо осведомлены. Можно. Но кому охота?

– А почему же? Если это, например, привидение женского пола, – сказал он и шагнул на верхнюю ступеньку.

– Ах, так, но даже и в таком случае не стоит, – сказал я.

– Да простят мне все, – прошептал голодарь, и только шталмейстер, приложивший ухо к клетке, расслышал эти слова.
– Конечно, – ответил шталмейстер и постукал себя пальцем по лбу, чтобы дать понять служителям до какого состояния дошел голодарь, – мы тебя прощаем.
–

– сказал маэстро.
– Что ж, мы восхищаемся, – с готовностью согласился шталмейстер.
– Но вы не должны этим восхищаться, – произнес голодарь.
– Ну, тогда мы не будем. Хотя почему бы нам и не восхищаться?
–

– Скажи пожалуйста! – заявил шталмейстер. – Почему же это ты иначе не можешь?
– Потому что я, – голодарь приподнял высохшую голову и, вытянув губы, словно для поцелуя, прошептал шталмейстеру в самое ухо, чтобы тот ничего не упустил, –

Это были его последние слова, но в его погасших глазах все еще читалась твердая, хотя уже и не столь гордая, убежденность, что он будет голодать еще и еще.
– Убрать все это! – распорядился шталмейстер, и голодаря похоронили вместе с его соломой.

Я умышленно не говорю о свободе. Великое чувство свободы — всеобъемлющей свободы — я оставляю в стороне. Весьма возможно, я испытал его, будучи обезьяной; позже мне встречались люди, которые стремились к свободе. Лично я не требовал свободы ни тогда, ни теперь. Между прочим, люди очень часто обманывают себя этим словом. Свободу причисляют к самым возвышенным чувствам, поэтому и ложь о свободе считается возвышенной. Часто перед выступлениями на сцене варьете я наблюдал за какой-нибудь парой, работавшей на трапециях под самым куполом. Они раскачивались, взлетали вверх, прыгали, перелетали в объятия друг друга; один держал другого зубами за волосы. «И это люди тоже называют свободой, — думал я, — свободой движения!» Какое издевательство над матерью-природой! Если бы обезьянам показали эту «свободу», от их гомерического хохота рухнули бы стены цирка.
Нет, я не хотел свободы. Я хотел всего-навсего выхода — направо, налево, в любом направлении, других требований я не ставил; пусть тот выход, который я найду, окажется обманом, желание было настолько скромным, что и обман был бы не бог весть каким.