Котлован

Прежде всего, роман Платонова совершенно реалистичен: каждый, кто даст себе труд хотя бы неглубоко ознакомиться с биографией автора и историей того времени, увидит, как точно отображает платоновский текст идейно-социальные и бытовые реалии, он буквально вырастает из реальности; все, что описывается в «Чевенгуре» происходило или могло происходить. Всё неслучайно, включая названия и фамилии: например, «чевенгур» исследователи рассматривают как гротескное слово, сложенное из курско-воронежских диалектизмов «чева» (обносок лаптя) и «гурчать» (шуметь, громыхать), а «чепурный» – тоже от диалектного «важничать, чваниться». Платонов добросовестно-точен в деталях, и благодаря этому произведение доступно для изысканий любителей исторического контекста. Скажем, борьба конца 20-х с большевистской левизной, троцкизмом, находит свой явный мотив в повествовании. И однако, при всем своем реализме, переходящем местами в натурализм, вопреки ему, вопреки всему роман читается, как фантастика, как утопия, как нечто мистико-магическое, лирико-эстетическое, как что угодно, только не точный, буквальный список эпохи, отображающий быт, умонастроение тысяч и миллионов, столкновение политических и этических идей, течений и направлений, трагическую стихию, трудное бурление настоящей жизни. Взять хоть один пример, тот, когда Саша Дванов, спасенный от бандитов Копенкиным, находит с ним приют в сельской школе, а среди ночи тайно уходит, бредет, доходит до железной дороги, садится на поезд, едет с толпой мешочников, выходит неизвестно где, ночует в «постоялой хате», ищет потерянный сундук с булками... Все это читается, словно фантасмагория – до определенного момента:

Оказывается, то, что описано, вполне могло произойти с человеком в горячке, – и произошло.
Любой эпизод, каждая фраза Платонова обладает жизненно-верной основой.
Но если это так, то как быть с чевенгурским коммунизмом? Разве это не есть чистой воды выдумка? Разбирая детально, по составным – нет. Платонов во всем следует своему методу. Все, что происходило в Чевенгуре и с Чевенгуром, могло происходить в то время. Но почему даже когда знаешь об этом, не оставляет ощущение нереальности, утопичности? Почему отчаянно жаль гибнущих от бандитского отряда чевенгурцев, этих чевенгурцев, которые для своего коммунизма уничтожили под корень всю местную «буржуазию», не разбирая баб и детей? Почему их гибель предстает высокой трагедией, сродни гибели короля Лира или доктора Фауста, а не заслуженным возмездием – поделом дуракам и убийцам?
Дело в том, полагаю, что описанный Платоновым коммунизм в Чевенгуре – настоящий. Такой, каким он только и мог бы быть в действительности. И заключается он не в религии, не в политике, не в экономике, а в душе человека, в его уме, в его сердце. Нельзя «научить» человека коммунизму, а надо, чтобы сам человек всей своей сущностью понял: мне-то самому ничего не надо, а надо вот ему, соседу, ближнему; надо ему, болящему, жидкого супчика поесть, поэтому я пойду и все сделаю, чтобы у него этот супчик был; а другой мерзнет – надо ему одежду, а третий музыку любит, так я выучусь и сыграю… Когда каждый всё, что он делает, делает не для себя, а для других, наступает коммунизм. При любых внешних условиях, абсолютно любых. Лев Толстой не додумался. Представленный в его «Сказке об Иване-дураке и его двух братьях...» крестьянский рай для чевенгурцев да и по сути является сугубо кулацким: там все матерые собственники, работают в первую очередь для себя. Вспоминается и еще одно описание коммунистического общества, у Ивана Ефремова. Там его члены вроде бы так же настроены: мне ничего не нужно, я всегда готов позаботиться о другом, – но только они благодушествуют среди полного изобилия, в котором и родились, и выросли, и закрепились. Совсем другая история. Не то же самое, что посреди разгула человеческой стихии поливать из пулемета «буржуазию», уничтожая всех, в ком живо понимание собственности для себя; собирать от рождения неприякаянных, у которых никогда ничего не было, даже родителей; слоняться, обалдевая от тупого безделия, очумев от сомнений и непонимания, – и проснуться не от мысли, а от чувства, от проросшей из глубины необходимости, сразу превратившейся в простую натуру, и не испытывать никакой нужды в словах для описания идей и идеалов. И когда прочувствуешь подлинное чудо чевенгурского коммунизма, поймешь и то, насколько после его гибели оправдано отчаяние Саши Дванова, ушедшего озерной дорогой своего отца, любопытствующего самоубийцы. Его смерть также достоверна, как чевенгурский коммунизм, который при всей своей достоверности остается неосуществим, – отсюда и стойкое ощущение фантастичности повествования.
В этом неугасимая тайна платоновской гениальности – описать то, что одновременно и могло, и не могло произойти; то, что и было и не было; тех, кто существовал в двух мирах сразу. Как-будто загадка, которую разгадал, но в разгадку невозможно поверить, так что загадка остается загадкой, хоть разгаданная, хоть нет.
Скажу, заканчивая, что многоплановость романа, система персонажей, идей, мотивов, поэтика Платонова, его чудный язык и стиль создают необозримый простор для серьезного и вдумчивого читателя. Таких книг, как «Чевенгур», немного в мировой литературе. Надо будет все-таки непременно поехать и возложить цветы к памятнику автора.

Российская империя, начало 20-го века. Бродячий мастер Захар Павлович скитается по городам и весям, перебиваясь случайными заработками. пока однажды не натыкается на железнодорожный цех - отныне он связывает свою жизнь с ремонтом поездов. У мастеря появляется дом, жена и ребенок - усыновленный сирота Саша Дванов, чей отец утопился в пруду из любопытства перед загробной жизнью.

Спустя годы подросший Александр Дванов присоединяется к большевистской партии и отправляется рядовым солдатом на гражданскую войну под руководством полевого командира Копенкина, мощного старика на богатырской лошади по прозвищу Пролетарская Сила. После скитаний по российским степям революционеры узнают о загадочном месте - уездном городе Чевенгур, где раньше всех построили коммунизм. В Чевенгуре истребили буржуазию и с нуля заселили город бродягами, живущими друг для друга без имущества и жен.

Культовый роман Андрея Платонова не был принят современниками. Принято считать, что за антисоветскую направленность. Революционеры изображены безумцами, помешанными на странных даже для того времени утопических теориях. Командир Копенкин одержим некрофильской страстью к погибшей немецкой коммунистке Розе Люксембург. Дванов задумывается о суициде по примеру своего отца. "Дураки власть берут" - говорит Захар Павлович, и многие всерьез воспринимают это как выпад в адрес советской власти.

Но сам Платонов так не считал, посылая свой роман сначала в советское издательство, а после отказа, самому Максиму Горькому. Горький раскритиковал роман за техническое исполнение, но отнюдь не за антисоветчину. Потому что ее там не было. Антисоветский смысл в романе нашли уже позднейшие критики, открывшие неизвестного Платонова в перестройку. Кто знает: быть может и нынешние образцы пропаганды потомкам покажутся постмодернизмом и антигосударственной пародией.

Если начало романа еще любопытно, хотя и скучновато, то по приезду героев в Чевенгур текст становится невыносим. Бесконечные разговоры о сущности коммунизма (безумные и не имеющие отношения к реальному коммунизму) утомляют. Персонажи говорят на одном языке и больше похожи на беседы шизофреника с самим собой. Что хотел сказать Платонов? Его пресловутый язык, распиаренный филологами, это шутка, повторенная дважды. Она не радует. Все эти вещества жизни, бесконечно куда-то льющиеся.

Роман - артефакт увлекательной графомании с некоторыми дикими по уровню цинизма сценами. В первую очередь расстрел буржуазии в Чевенгуре. Платонов вполне мог быть свидетелем подобных эпизодов в реальности, от этого особенно противно читать пассажи героев

А вот уже реальный Платонов в 37-ом году: