Война и мир. Том 4

"Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звёзды, своими куполами В лучах солнца. При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойная любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чужой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии без ошибочно узнаётся живое тело от мёртвого, Наполеон с Поклонной горы видел трепитание жизни в городе и чувствовал как бы дыхание этого большого и красивого тела.
-Этот азиатский город бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот она наконец, этот знаменитый город! Пора! "

"Нравственная сила французской атакующей армии была истощена.  Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знамёнами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, - а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своём бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъярённый зверь, получивший в своём разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, также как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско ещё могло докатиться до Москвы, но там без новых усилий со стороны русского войска оно должно было погибнуть истикая кровью от смертельной нанесённой при Бородине раны."

"И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжелее всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он не добра, ни красоты, ни истины, незначение своих поступков, которые были слишком противоположны  добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого. "

"Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в
войну. Надо принимать строго и серьёзно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война - это любимая забава праздных и легкомысленных людей... Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны — убийство,
орудия войны — шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей,
ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь
называемые военными хитростями; нравы военного сословия — отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пъянство. И несмотря на то — это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают бОльшую награду.. Сойдутся, как завтра, на
убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много людей (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как Бог оттуда смотрит и слушает их!- тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей.— Ах,душа моя, последнее время мне стало тяжело жить."

"Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею егo
жизнь, он, так же как и семь лет тому назат в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых
он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том , как она подействует на других, a только по отношению к нему самому к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему.
И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном
освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они, те волновавшие и восхишавшие и мучившие меня ложные образы, - говорил он себе, перебирая в своем воображении
главные картины своего волшебного
фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня-
ясной мысли о смерти. — Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем-то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине , самое отечество — как велики казались мне эти картины, какого глубокою смысла казались они исполненными!  И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его
жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отиа и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь! .. Эта девочка мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! — с злостью вслух проговорил он.
Как же! я верил в какую-то идеальную любовь, которая должна была мне
сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще.. Все это ужасно просто, гадко!"

"Все люди этой партии ловили рубили, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в другую сторону, как всё это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую сторону. Среди неопределённости положения, при угрожающей, серьёзной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, это восьмая, самая большая партия людей, занятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы не поднимался вопрос, а уж рой этих трудней не оттрубив ещё над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса."

"При въезде на Арбатскую площадь огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возоуждала никакого страшного чувства. Напротив, Пьер радостно, мокрыми слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место на черном небе и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе. "