
Азбука-классика (pocket-book)
petitechatte
- 2 451 книга

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка

Вряд ли я когда-нибудь смогу прочесть всего Бродского. А если и прочту, начну сначала. Сегодня я чуть-чуть приблизилась к этому - прочла сборник, где большинство стихотворений были мне незнакомы.
Это удивительно. С каждой строчкой я чувствовала все сильнее и сильнее, что Бродский мог всё. Он мог описать что угодно, как угодно, каким угодно стилем, языком и размером и вложить во всё глубочайший смысл. От одного прикосновения к этому смыслу мне порой начинало казаться, что меня засасывает.
Сборник состоит из пяти частей - "Холмы" (скорее посвящены одиночеству, осознанию себя и жизни), Anno Domini (даже светлая любовная лирика пропитана некоторой горечью, а чем ближе к концу, тем горше), "Фонтан" (удивительные зарисовки, с гигантским смыслом, кроющимся за ними), "Поэмы" (самые-самые разные по стилю, можно было бы не поверить, что их написал один автор, если бы не существовал только один человек, который мог так по-разному писать) и "Переводы" (из Джона Донна).
Еще несколько заметок, которые я набросала при чтении (в том числе и стихов, которые я уже знала).
Рождественский романс
Твой Новый Год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.
Одно из моих любимых стихотворений. Часто рассылаю его в открытках. Оно действительно рождественское — в нем есть красота и надежда. Не помню, когда я услышала запись его в исполнении автора, но она звучит у меня в голове, когда я читаю.
Воротишься на родину...
Как хорошо, что некого винить,
как хорошо, что ты никем не связан,
как хорошо, что до смерти любить
тебя никто на свете не обязан.
Коротко и с юношеским страхом одиночества, перерастающим во что-то глобальное
От окраины к центру
Значит, нету разлук.
Существует громадная встреча.
Значит, кто-то нас вдруг
в темноте обнимает за плечи
Знакомое с детства. Осознание жизни и смерти, любви и одиночества в обрамлении депрессивных охтинских пейзажей.
Холмы
Смерть -- не скелет кошмарный
с длинной косой в росе.
Смерть -- это тот кустарник,
в котором стоим мы все.
Страшная бездна за кажущейся простотой и реализмом.
Два сонета
и если через сотни лет
придет отряд раскапывать наш город,
то я хотел бы, чтоб меня нашли
оставшимся на век в твоих объятьях,
засыпанного новою золой.
Мне кажется, это просто безумно прекрасно.
Исаак и Авраам
Это стихотворение меня просто заворожило. Я боялась дышать, пока читала. Интерпретация библейских событий и какое-то колдовство с русским языком.
Anno Domini
его не хочет видеть Император,
меня - мой сын и Цинтия. И мы,
мы здесь и сгинем.
Красиво, точно, честно и с болью.
Сонет
Как жаль, что тем, чем стало для меня
твое существование, не стало
мое существованье для тебя.
Вот это вообще когда-то было моим девизом. Я ходила и повторяла это, повторяла, повторяла...
Из «Школьной антологии»
В ее глазах таился странный мир,
еще самой ей непонятный. Впрочем,
не понятый и в качестве жены.
Жив Куликов. Я жив. Она - жива.
А этот мир - куда он подевался?
Снова что-то невероятное. Тот случай, когда читаешь и не понимаешь, что это написано стихами. Зарисовки об одноклассниках — реальные или вымышленные — но очень четкие и местами до боли, наверное, точные.
Остановка в пустыне
Но что до безобразия пропорций,
то человек зависит не от них,
а чаще от пропорций безобразья.
Горько-ироничное стихотворение о вере и о памяти.

Вот и закончились мои мучения. Вот это и правда победа над долгостроем. Когда-то давно, лет 6 назад, я купила этот сборник стихов, и если бы не игры, то, честно, даже не знаю, как скоро бы я это прочитала.
Не зацепило, к сожалению, а многого я будто бы и не поняла. Конечно, можно было бы сесть и погуглить, что о чем, что к чему, но я не стала.
Для меня Бродский теперь прекрасен только в исполнении Земфиры. Буквально месяц назад услышала у нее песню, которая называется Джозеф, и почему-то уже тогда подумала, что это название сто процентов связано как-то с Бродским. И правда, часть песни, большая часть песни - строки из "новых стансов к Августе". И эта песня прекрасна, эта музыка идеально подходит под слова, поэтому, как только я наткнулась на сие стихотворение, все оставшиеся я читала будто бы под этот душевный мотивчик. Пока писала эти строчки, ко мне пришла идея, что купила я эту книгу, быть может, тоже из-за своей любви к Земфире и ее песням.
Минус сборников стихов в том, что ты не можешь сесть и прочитать взахлеб его, потому что так или иначе, все перемешается и ты ничего не запомнишь.
После этой книги я поняла, что больше мне нравится что-то про любовь читать, про чувства, возможно, кто-то сочтет меня ограниченной, но у каждого человека есть свои авторы. А есть те, с которыми дороги расходятся. И да. возможно, слушай я эти стихи в исполнении тех, кто любит бродского и понимает, мне бы понравилось больше.

Как хорошо, что некого винить,
как хорошо, что ты никем не связан,
как хорошо, что до смерти любить
тебя никто на свете не обязан.

Вместе они любили
сидеть на склоне холма.
Оттуда видны им были
церковь, сады, тюрьма.
Оттуда они видали
заросший травой водоем.
Сбросив в песок сандалии,
сидели они вдвоем.
Руками обняв колени,
смотрели они в облака.
Внизу у кино калеки
ждали грузовика.
Мерцала на склоне банка
возле кустов кирпича.
Над розовым шпилем банка
ворона вилась, крича.
Машины ехали в центре
к бане по трем мостам.
Колокол звякал в церкви:
электрик венчался там.
А здесь на холме было тихо,
ветер их освежал.
Кругом ни свистка, ни крика.
Только комар жжужал.
Трава была там примята,
где сидели они всегда.
Повсюду черные пятна —
оставила их еда.
Коровы всегда это место
вытирали своим языком.
Всем это было известно,
но они не знали о том.
Окурки, спичка и вилка
прикрыты были песком.
Чернела вдали бутылка,
отброшенная носком.
Заслышав едва мычанье,
они спускались к кустам
и расходились в молчаньи —
как и сидели там.
По разным склонам спускались,
случалось боком ступать.
Кусты перед ними смыкались
и расступались опять.
Скользили в траве ботинки,
меж камней блестела вода.
Один достигал тропинки,
другой в тот же миг пруда.
Был вечер нескольких свадеб
(кажется, было две).
Десяток рубах и платьев
маячил внизу в траве.
Уже закат унимался
и тучи к себе манил.
Пар от земли поднимался,
а колокол все звонил.
Один, кряхтя, спотыкаясь,
другой, сигаретой дымя —
в тот вечер они спускались
по разным склонам холма.
Спускались по разным склонам,
пространство росло меж них.
Но страшный, одновременно
воздух потряс их крик.
Внезапно кусты распахнулись,
кусты распахнулись вдруг.
Как будто они проснулись,
а сон их был полон мук.
Кусты распахнулись с воем,
как будто раскрылась земля.
Пред каждым возникли двое,
железом в руках шевеля.
Один топором был встречен,
и кровь потекла по часам,
другой от разрыва сердца
умер мгновенно сам.
Убийцы тащили их в рощу
(по рукам их струилась кровь)
и бросили в пруд заросший.
И там они встретились вновь.
Еще пробирались на ощупь
к местам за столом женихи,
а страшную весть на площадь
уже принесли пастухи.
Вечерней зарей сияли
стада густых облаков.
Коровы в кустах стояли
и жадно лизали кровь.
Электрик бежал по склону
и шурин за ним в кустах.
Невеста внизу обозленно
стояла одна в цветах.
Старуха, укрытая пледом,
крутила пред ней тесьму,
а пьяная свадьба следом
за ними неслась к холму.
Сучья под ними трещали,
они неслись, как в бреду.
Коровы в кустах мычали
и быстро спускались к пруду.
И вдруг все увидели ясно
(царила вокруг жара):
чернела в зеленой ряске,
как дверь в темноту, дыра.
Кто их оттуда поднимет,
достанет со дна пруда?
Смерть, как вода над ними,
в желудках у них вода.
Смерть уже в каждом слове,
в стебле, обвившем жердь.
Смерть в зализанной крови,
в каждой корове смерть.
Смерть в погоне напрасной
(будто ищут воров).
Будет отныне красным
млеко этих коров.
В красном, красном вагоне
с красных, красных путей,
в красном, красном бидоне —
красных поить детей.
Смерть в голосах и взорах.
Смертью полн воротник. —
Так им заплатит город:
смерть тяжела для них.
Нужно поднять их, поднять бы.
Но как превозмочь тоску:
если убийство в день свадьбы,
красным быть молоку.
Смерть — не скелет кошмарный
с длинной косой в росе.
Смерть — это тот кустарник,
в котором стоим мы все.
Это не плач похоронный,
а также не черный бант.
Смерть — это крик вороний,
черный — на красный банк.
Смерть — это все машины,
это тюрьма и сад.
Смерть — это все мужчины,
галстуки их висят.
Смерть — это стекла в бане,
в церкви, в домах — подряд!
Смерть — это все, что с нами —
ибо они — не узрят.
Смерть — это наши силы,
это наш труд и пот.
Смерть — это наши жилы,
наша душа и плоть.
Мы больше на холм не выйдем,
в наших домах огни.
Это не мы их не видим —
нас не видят они.
Розы, герань, гиацинты,
пионы, сирень, ирис —
на страшный их гроб из цинка —
розы, герань, нарцисс,
лилии, словно из басмы,
запах их прян и дик,
левкой, орхидеи, астры,
розы и сноп гвоздик.
Прошу отнести их к брегу,
вверить их небесам.
В реку их бросить, в реку,
она понесет к лесам.
К черным лесным протокам,
к темным лесным домам,
к мертвым полесским топям,
вдаль — к балтийским холмам.
Холмы — это наша юность,
гоним ее, не узнав.
Холмы — это сотни улиц,
холмы — это сонм канав.
Холмы — это боль и гордость.
Холмы — это край земли.
Чем выше на них восходишь,
тем больше их видишь вдали.
Холмы — это наши страданья.
Холмы — это наша любовь.
Холмы — это крик, рыданье,
уходят, приходят вновь.
Свет и безмерность боли,
наша тоска и страх,
наши мечты и горе,
все это — в их кустах.
Холмы — это вечная слава.
Ставят всегда напоказ
на наши страданья право.
Холмы — это выше нас.
Всегда видны их вершины,
видны средь кромешной тьмы.
Присно, вчера и ныне
по склону движемся мы.
Смерть — это только равнины.
Жизнь — холмы, холмы.












Другие издания


