После бала. Избранные произведения

Продолжаю открывать неизвестную для себя классику. Небольшая повесть Льва Николаевича Толстого, как ясно из ее заглавия, посвящена самому непостижимому процессу в жизни человека - смерти, той тонкой грани, отделяющей нас от мира мертвых, и всем сопутствующим ей страхам. И потому читать ее было тяжело не из-за описания физических страданий героя, Ивана Ильича (кстати, прототипом персонажа стал, по признанию самого автора, Иван Ильич Мечников, член Тульского окружного суда, скончавшийся от рака). В этом плане есть книги и произведения куда более страшные и жестокие, особенно если брать во внимание современную прозу (взять хотя бы тот же роман Никлас Натт-о-Даг - 1793. История одного убийства ). Нет, особенно жутко во время чтения книги становилось тогда, когда Л.Н. Толстой со свойственной ему прямотой и бескомпромиссностью, совсем не жалея своего героя, описывает его нравственные мучения. И во многом, думается, в повести нашли свое явное отражение и сложные отношения самого Толстого с верой и христианством.

Иван Ильич страдает ведь не только от болей: он тяжело болен уже несколько лет, боль стала его постоянным спутником. Нет, он, по-моему, более всего страшится того, что ждет его там, за этой тонкой гранью не-бытия (и ждет ли вообще)...Не оттого ли все эти вопросы (без ответа, естественно), а правильно ли он жил, как должно или нет...Эти мучительные бесконечные терзания и, словно в противовес, свет, сопутствующий смерти. Не удивительно ли: самое темное и мрачное предчувствие оборачивается чем-то светлым? В этом отношении мне толстовская повесть очень живо напомнила одну из любимых книг Олдоса Хаксли - Олдос Хаксли - Время должно остановиться . Там этот процесс умирания и перехода в новый мир обрисован автором гораздо детальнее и подробнее. Кто не читал, очень рекомендую, впрочем, как и книгу Толстого. Она странным образом не получилась депрессивно-меланхоличной. Напротив, она вышла какой-то реалистично-бытовой, жизнеподобной и даже жизнеутверждающей. Парадокс, но так и есть...

"Смерть Ивана Ильича" начинается в довольно ироническом русле. Поставив читателя перед фактом, что Иван Ильич уже умер, Толстой предлагает небольшой экскурс в его жизнь, чтобы читатель сам определился со своими эмоциями на сей свершившийся факт. И те беглые наброски жизни нашего героя, красочно изображённые автором, в общем-то не склоняют читателя к драматическим сантиментам. Опять же сцена прощания с покойным очень точно отражает отношение родных и близких к Ивану Ильичу: сослуживцы думают, где бы перекинуться в карты и за кем теперь останется его должность, вдова размышляет о размерах пенсии – их мысли далеки от сдержанных и меланхоличных дум о только что покинувшем этот мир человека.

Жизнь Ивана Ильича, которой он так гордился, на самом деле оказалась пустой и никому не нужной. Карьера под конец жизни стала практически номинальной, богато обставленный дом отдавал безвкусицей человека, стремящегося к большим деньгам, которых ему не суждено иметь; амбиции ограничивались жалованьем в пять тысяч; а жена вдруг обернулась капризной истеричкой, от которой главный герой предпочитал сбегать на работу.

Смерть подобралась неожиданно, в момент расцвета жизненных чаяний Ивана Ильича, окрылённого новым успехом. Вешая гардины, он упал. Так, несильно, только синяк остался. Он бы и забыл про него вскоре, если бы не начавшая терзать его боль. Болел он тяжело, страдая. Тупая боль не желала покидать его тело – с остервенением голодного хищника впивалась в лёгкую добычу, предчувствуя скорую смерть. В этом переломном моменте повесть заметно меняет общий тон, склоняясь в сторону мрачного экзистенциализма.

Не физические страдания разъедают душу умирающего, но страдания морального свойства. Оглядываясь назад, Иван Ильич со злобой осознаёт всё лицемерие и ложь, которые окружали его всю сознательную жизнь. Толстой сознательно обрёк чиновника на адские муки, принижая потребительское отношение к жизни и стремление к шаблонным благам цивилизации. Но неужто так сильно провинился человек, который только лишь старался жить приятно?

Эта повесть при своем появлении наделал много шума, по сути это было художественное воплощение основы толстовской философии о единстве народа и о непротивлении злу насилием. Сразу же возникла оживленная полемика. Знаменитый критик Стасов писал дочери Толстого: «Мы тут все, вся Россия, а пожалуй и вся Европа, объедаемся теперь до обжорства, до положения риз новой книгой Вашего отца: «Хозяин и работник»... Какая скульптура!»

Да, действительно, получилась впечатляющая скульптурная композиция, включающая фигуру лошади. Но, кроме шуток, впечатляюще вылеплены купец Брехунов и его работник Никита. Никита здесь ключевая фигура, именно его отношение к жизни выражает более полно толстовское "непротивление злу". Никита - спокойный, добродушный человек вплоть до безмятежности, он доверчив, открыт для всех и, как говорится, не помнит зла.

Его хозяин - купец Брехунов - деловит, пронырлив, хитер, самолюбив. Но Толстой ставит этих разных героев в такую ситуацию, когда проявляются лучшие их качества, о которых их обладатели, возможно, и не догадывались. Никита принимает всё, что происходит как должное, он и смерть готов безропотно принять. Купец пытается бороться с обстоятельствами, демонстрируя изнанку своей натуры, будучи готовым на подлость и предательство. Но судьба распоряжается таким образом, что предательство не удается.

И тогда эгоистичный купец, проникнувшись молитвой к Николаю Угоднику, накрывает собой замерзающего Никиту и ценой своей жизни спасает того от смерти. Вот оно - единение народное - говорит автор, вот на что способен русский человек, если позволить быть ему самим собой - всё понимать и всё прощать. С Толстым можно было бы согласиться, если бы не ряд натяжек, ведь побег Брехунова мог быть удачным и тогда о каком единении можно было бы говорить. Да и в положении замерзающих хозяин и работник не оказались бы, если бы не зазнайство и излишняя самоуверенность хозяина, которого уговаривали, и в том числе Никита, не ехать в ночь в метель, и который трижды терял дорогу. Два раза обошлось, но этому купцу нужен был сказочный тройной повтор, и он в третий раз пустился наобум в пургу.

Да и спасти Никиту ценой собственной жизни купец не собирался, он просто пытался согреть работника, будучи уверенным, что ему самому ничего не сделается, ведь на нем было целых две шубы. Но лютый мороз коварен, он пробрался и под шубы, а когда Брехунов очнулся ото сна, было уже поздно, он только успел осознать, что всё кончено. Конец своего существования он принимает по-философски спокойно, однако при том характере, который он демонстрировал ранее, скорее всего, перед смертью он уже пребывал в измененном сознании.

Кроме философской составляющей повесть еще примечательна ярким художественным описанием метели и трагичной участи людей, сбившихся с пути и оказавшихся заложниками разбушевавшейся стихии. Тема русской метели лучше всего реализована Пушкиным и Львом Толстым, самые яркие её описания в русской литературе можно встретить в их произведениях. У Пушкина - это сцена из "Капитанской дочки" и "Метель" из повестей Белкина, у Толстого - своя "Метель" и вот эта повесть. А чуть позже свою лепту в развитие темы внесет молодой Булгаков, написав рассказ "Вьюга", в котором, кстати, вспомнит и толстовскую повесть.

Но это проза, а ведь у того же Пушкина были еще и стихи, помните:
«Эй, пошел, ямщик!..» — «Нет мочи:
Коням, барин, тяжело;
Вьюга мне слипает очи;
Все дороги занесло;
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам!
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.

Завершаю "трилогию" рецензий на произведения русской классики, ставящие своими названиями насущные жизненные вопросы. Первые два лежат, так сказать, на поверхности - "Что делать?" Чернышевского и "Кто виноват?" Герцена. С третьим вопросом все оказалось не так однозначно, когда я проанонсировал что будет еще и третье "вопросное" произведение, то выяснилось, что о нем знают далеко не все.

А между тем вопрос "За что?" в реальной жизни задается едва ли реже, чем "Кто виноват?", и уж точно чаще, чем "Что делать?" Первые два вопроса все же носят активный характер - поиск виновных и поиск модели поведения. А вот вопрос, заданный Толстым, - пассивный, более известный в колоритной транскрипции "за шо?" или "а мене за шо?"

Из всех трех вопросов, конечно, самый главный и определяющий - "Что делать?", потому что этот вопрос неминуемо встает перед каждым человеком, выбирающим способ собственного применения в этом мире, он стоял и перед Базаровым, и перед Обломовым. Вопрос "Кто виноват?" менее обязателен, потому что иногда уже неважно, кто виноват. Хотя, часто знать "кто виноват?" все же необходимо, просто для того, чтобы выявить причину фатальной ошибки во избежание её повторения.

А вот вопрос "За что?" - вопрос жертвы. Ей - жертве - в самом деле не мешает знать - за что на неё обрушилось то или иное несчастье, опять же, для того, чтобы минимизировать поток новых неурядиц.

В роли жертв, вопиющих с этим самым вопросом, в рассказе Толстого выступает чета польских патриотов Мигурских. Супруг - участник польского восстания 1830-1831 гг., супруга - "декабристка", последовавшая за ним в казахские степи, куда в солдаты был сослан супруг.

В основу рассказа был положен реальный случай, описанный в книге С.В.Максимова "Сибирь и каторга", Толстой даже не стал менять фамилии героев. В то же время критик Шкловский с недоверием отнесся к истории, описанной Максимовым, посчитав её классическим анекдотом. А суть в том, что по сюжету у польской пары в ссылке рожается двое детей, и там же умирают. Потом супруги инсценируют утопление пана Мигурского, чей труп так и не находят, и "вдова" просит, чтобы ей позволили вывезти гробы детей на родину. А везет в ящике, в котором якобы лежат детские гробики, вместо них - живого мужа.

В Саратове казак-конвоир заподозрил что-то неладное и доложил о непонятных звуках, раздающихся из "гроба". Вот, в принципе, и вся история, но Лев Николаевич решает по своему расставить акценты. Он вопиет: "за что" этим благородным польским феодалам выпала такая злая судьба. За что к ним так несправедлива Российская империя, за что к ним так несправедливы подданные этой империи?

Здесь ведь два аспекта: один - это вина царизма, отправившего польского дворянина в ссылку за "безобидные шалости", а второй - вина тёмного и забитого русского народа, который не хочет вникать в особенность положения страдающих поляков, и выдает их жандармерии.

Обидно за Льва Николаевича, который под старость начал дрейфовать в сторону либеральной русофобии. Оно понятно, что он воевал с царизмом, но от совести нации все же не хотелось бы получать таких неуклюжих передергиваний. Толстой не озаботился вопросом "за что?" по отношению к крестьянству и пролетариату собственного народа, которые жили в гораздо худших условиях, чем поляки в ссылке. Он возмущен, что если бы семью Мигурских не сослали в казахские степи, то их дети получили бы должную медицинскую помощь и не умерли, а то, что у моей прапрабабушки, которая жила в русской деревне, не так далеко от Ясной Поляны, как раз в те годы, когда Толстой писал этот рассказ, было 18 детей, а выжило только 6, это "за что?"

Мигурского сослали за участие в восстании, а могли и казнить. Так вот и ответ "за что?" А если начинать рассуждения о том, что "подлая империя" захватила прекрасную Польшу, так и здесь есть ответ "за что?" Поляки же демонстрировали миру крайнюю форму "феодальной демократии", когда на их сейме один-единственный шляхтич, не согласный с тем или иным решением, мог наложить вето. И это в то время, когда вокруг набирают силу абсолютные монархии. Россия ведь не в одиночку "дербанила" ослабевшую Польшу, вместе с ней это делали и Пруссия с Австро-Венгрией. Так что вопрос "за что" имеет ответ "за несусветную историческую глупость", ведь геополитика существовала даже тогда, когда еще не было слова для её обозначения.

А оказавшись в том положении, в котором была польская шляхта в начале XIX века, и решившись на восстание против неугодной, но все же законной власти, нет смысла вопрошать "за что?" Это вопрос ответственности за собственный выбор и собственные поступки, когда ты - пан Мигурский - брал оружие и стрелял в людей, ты знал, на что идешь. Чего же теперь вопить: "А нас за шо?"

И делать крайним казака-конвоира, назначая его ответственным за судьбы "несправедливо наказанных" поляков, тоже некрасиво. Этак выходит, что конвоир должен неким шестым чувством чуять, где уголовники, а где благородные политические, и в первом случае образцово исполнять свои обязанности, а во втором - пренебрегать ими.

В целом, польской чете, конечно же, можно посочувствовать, но выставлять их абсолютными жертвами, не несущими ответственности за то, как складывается их жизнь, совершенно неправомерно, и вопрос, заданный Толстым в заголовке, выглядит очень манипулятивно.

Толстой наделил этот небольшой рассказ многими признаками притчи. Конечно же, в первую очередь он о жадности и о том, до чего она может довести человека. Еще он рассказывает о слабости человека перед соблазнами и о том, что желания иногда сбываются. Иногда это совсем не к добру. А делать выбор между соблазном и тем, что подсказывает то ли интуиция, то ли здравый смысл, то ли провидение, бывает ой как не просто.

Крестьянин Пахом мечтает о земле. Получив землю, он не удовлетворен. Ему нужно много земли, поэтому он ищет возможности приобрести в собственность земельный участок побольше. И вот такая возможность неожиданно падает ему на голову. Надо только немножко постараться, напрячься и купчая на землю будет у него в кармане. Но, как вы уже догадались, есть нюанс. И этот нюанс - - ненасытный аппетит Пахома во всем, что касается земли. Жадность может помешать ему достичь желанной цели, которая в силу этой самой жадности остается неопределенной. Пахом кажется так и не разобрался, сколько же земли ему надо.

Зато Лев Николаевич в финале дает ответ. Три аршина будет достаточно. Ответ, на мой взгляд, довольно неоднозначный. Нет смысла стремиться к обладанию, ибо с собой ничего не заберешь. Но живому человеку ведь и простор нужен. Он дает ощущение свободы. Только этот простор человеку не принадлежит и не должен принадлежать. Может быть, рассказ и об этом тоже, а не только о бессмысленности стяжательства и печальных последствиях, которые из него могут происходить.

Повесть "Смерть Ивана Ильича" произвела на меня удивительно сильное впечатление, и удивительно это тем, что другие, крупные произведения Толстого мне особенно не понравились. "Войну и мир" читать было неплохо, но только и всего. "Анна Каренина" мне не понравилась. А вот эта повесть оказалась не только прекрасно написанной, без излишеств, но и держала в напряжении на протяжении всего чтения.
Основная сюжетная линия представлена уже в самом названии: некий Иван Ильич, судейский чиновник, умирает. Сюжет выстроен вокруг процесса его умирания и непосредственно смерти, а также тем, что за нею следует. В повествовании явно выделяются три пласта. Первый - это, так сказать, пласт социальный. Здесь автор описывает размеренную, благополучную жизнь Ивана Ильича, в которой нет места ни сильным чувствам, ни радостям, ни страданиям, ни эмоциональным потрясениям. Главный герой сам помещает себя в рамки "приличной" - общественно приемлемой жизни. На поверку эта "приличность" оказывается фальшивой, что проявляется в условно переломные моменты в жизни Ивана Ильича (например, когда он терпит неудачи на службе, что приводит к конфликтам с коллегами, с которыми он всегда сохраняет добродушный нейтралитет - для приличия). Само собой, самым переломным из таковых моментов становится его болезнь, которая в тексте напрямую никак не называется - никто не может поставить точного диагноза, но совершенно очевидно, что она смертельна. Любопытно, что болезнь оказывается как бы "вызвана" обывательским образом жизни главного героя: она даёт о себе знать тогда, когда он, окончательно погрязнув в своём мещанстве, занимается обустройством свежеарендованного дома и травмируется, упав с лесенки. Это, пожалуй, кульминационный момент повести: здесь Толстой изображает, до какой скрупулёзности и одержимости дошло стремление Ивана Ильича к тому, чтобы быть как все приличные и уважаемые люди. Украшательство нового дома целиком и полностью занимает мысли Ивана Ильича, но, увы, ему остаётся не так долго жить в этом уютном гнёздышке.
Другой пласт произведения - экзистенциальный. О Толстом обычно не вспоминают, когда говорят о философах-экзистенциалистах, однако здесь он очень близок к их идеям. Его персонаж оказывается в пограничном состоянии: в философии, лишённой теологичности, самосознание человека раскрывается в моменте Ничто, в осознании собственной смертности. Посредством постоянного присутствия Ничто осознаётся и его противоположность - Бытие. Симона де Бовуар, например, говорит о смерти как о нестерпимом скандале, реальность которого обнаруживается только лицом к лицу. Здесь Иван Ильич также оказывается со своей смертью лицом к лицу и обнаруживает правдивость фразы "Живём вместе, умираем поодиночке". Факт собственного умирания наталкивает его на переосмысление собственной жизни: как бы он этому ни сопротивлялся, он тем не менее бесконечно обдумывает и сопоставляет прошлое и настоящее; в его состоянии времени для него уже не существует, он в безвременье. Он пока ещё имеет отношение к социуму, что выражается посредством испытываемых чувств: он ненавидит одних своих домочадцев известной ненавистью умирающего человека к живым; жалеет других; он ищет защиты и утешения у мужика Герасима, который в этот переходный момент становится для него воплощением жизненных сил. Тем не менее, Иван Ильич умирает и всё больше отдаляется от мира живых.
На нескольких последних страницах Толстой представляет нечто вроде метафизического измерения: то, что со стороны кажется агонией умирающего, на деле напоминает мытарства души. Иван Ильич ведёт странный закольцованный диалог с чем-то вроде собственной души, сопротивляясь и в то же время отдаваясь окончательной смерти. Великолепно описано это переходное состояние, как бы "на пороге". И прежде чем это происходит, он обнаруживает ответ на свой главный, такой мучительный вопрос о смысле жизни и смерти.
Интересна не только эта композиция повести, но ещё и то, что по мере развития сюжета читатель всё больше "вживается" в главного героя, как в картину, на которую долго смотришь. Изначально Иван Ильич - это покойник, о котором равнодушно говорят пришедшие на его похороны знакомые. В конце же читатель оказывается вместе с ним в том кратком миге, разделяющем жизнь и смерть. В этом повесть Толстого многократно превосходит, например, "Смерть Бальдассара Сильванда" авторства Пруста, навеянную идеями, изложенными в "Иване Ильиче".

Раньше эту повесть вроде бы не читала, но конец (откуда-то?) знаю наизусть)):

Повесть об Иване Ильиче началась с его смерти.

Но эта повесть не о смерти, а о жизни. О проживании заново своей жизни, но уже на смертном одре, переосмыслении всей жизни, переоценка всего... Вот так, уже в агонии, Иван Ильич понял, что всю жизнь гнался не за тем. И о ужас! И жизнь прожита зря. Иван Ильич это понял и смог принять и понять, а если бы нет? Если бы не смог, тогда бы агония продолжилась бы?

Вот так всю жизнь думал, что живешь правильно, а в конце окажется, что и ты никому не нужен и даже мешаешь, да и тебе никто не нужен. И окажется,что вокруг лицемерие и ложь. Да и он такой же всю жизнь был, пока болезнь его не нагнала. И вот так в физических и душевных мучениях заканчивается жизнь Ивана Ильича.

Тяжелая повесть, которая заставит задуматься о многом.

Крохотная повесть от Л.Н.Толстого в стилистике проклятого «Белого Бима…». Но только про лошадок. Ужасно жалостливое произведение; если вы не можете спокойно читать про мучения животных разной степени тяжести, то «Холстомер» обязательно тронет вас за живое, да так тронет, что неприятно станет. Ибо тут все максимально чернушно.

Самая крупная фигура повести – этот самый Холстомер, пегий мерин, который прожил тяжелейшую жизнь, не получив ни капли благодарности от своих хозяев (а их было много). С самого начала его отделили от остальных лошадей из-за его необычной масти. Слыл он сильным и быстрым бегуном, за него давали тысячи рублей, но в итоге оказывался он в самых безразличных руках. Никто его не любил и не ласкал. Даже «любовь» несчастная была. Т.е. никакой радости в жизни, сплошь равнодушие, а то и издевательство. Чем старше он становился, тем меньше за него давали, и так он от богатых и аристократичных попал в мужичьи руки.

По-своему забавно, что лошадиную жизнь Толстой охватывает, как человеческую. Временами забываешь, что читаешь исповедь животного – настолько человечны мысли Холстомера. Поневоле напрашиваются ассоциации. Кажется, писал Толстой не столько о «животной жизни», сколько об угнетении вообще и рабской покорности воспитанного в неволе существа. Сравниваешь лошадку с крепостными – а чем это лучше? На фоне Холстомера постоянно кого-то притесняют из человеков, секут безбожно, а уж потом избитые рабы отыгрываются на несчастной животинке. Так же описываются и близкие к Холстомеру кони: сами будучи невольниками, они притесняют самого слабого, всячески насмехаются и даже бьют его, чтобы показать, насколько они лучше. Но разве может один раб быть лучше другого раба?

После этой повести хочется вспомнить культовый (слово-то какое!) разговор Болконского с Безуховым. Как Безухов выступал за возвышение простого человека (через то же образование), как Болконский возражал ему: дескать, этот простой человек – зверь, ему лишь бы напиться и подраться, и рабом ему приятно жить, не нужно лишать его невольничьего счастья. В «Холстомере» Толстой опять показывает, что он на стороне Безухова.

И коня тоже жалко, как жалко всех погубленных ни за что животных.

Не надо это читать. Если вы счастливы, здоровы, влюблены – не надо. Если жизнь идёт по плану – не беритесь. Живёте в согласии с собой – ни в коем случае. “Смерть Ивана Ильича” – это уже литературная крайность, вернее нечто за пределами литературы вообще, откровение, завет или Слово. Жизнь отдельного человека, на месте которого мы легко можем увидеть себя, разбирается на корпускулы и соединяется вновь, чтобы бессмысленность и ужас бытия отразились на страницах с почти анатомической, медицинской наглядностью. Опасный и родственный религиозному путь деконструкции проходит вместе с героем пришибленный читатель.

Здесь Лев Толстой в лучшей своей форме: после “Анны Карениной” и до религиозных трактатов, он находится в стихии своих любимых экзистенциальных размышлений, облечённых в мощные художественные образы, и совершенно неприлично возвышается среди писателей-современников. К чему размениваться на мелочи – разговор пойдёт о жизни и смерти.

Умирает скучный судейский чиновник Иван Ильич, примечательный лишь своей почти показной заурядностью. Коллеги, такие же чиновники средней руки, и семья по нему скорбят строго в пределах необходимости. Неприятно, конечно, но не откладывать же из-за поминок партию в вист?! В конце концов, покойный много болел, а в последние дни кричал нестерпимо, через три стены слышно было, в общем, почтенные господа, к этому всё шло. Так что отдадим положенную дань, соблюдём, так сказать, приличия и покончим с делом. Все мы знали Ивана Ильича как порядочного человека. Рос он любимым сыном, по службе шёл гладко, с начальством на короткой ноге, и вообще – стремился пожить приятно. Случались недоразумения с женой, да порой в карьере заминки, но с кем такого не бывает?..

Перелом наступил тихо, почти незаметно, в тот момент, когда Иван Ильич добился искомой должности и приступил к созданию своего маленького мещанского рая. Как герой рассказа Андреева “Большой шлем”, он потянулся за призом и умер на месте. Точнее сказать, умирал, и тут повествование из ядовитой сатиры на провинциальные нравы превращается в экзистенциальную притчу о раскаявшемся грешнике. Хочется думать, что все события болезни и угасания произошли в воображении падающего с лестницы Ивана Ильича, ведь последующие истязания его тела и муки разума кажутся душераздирающими даже по меркам кровожадной пореформенной литературы. Сравнение толстовского языка с мазком художника-реалиста неимоверно пошло, но трудно сказать иначе, сталкиваясь со всей этой пулемётной, гнетущей, неумолимой и удушающей чередой характерных деталей, внутренних монологов, обобщений, складывающихся в правдивую картину. Невозможно забыть шелест платья дочери Ивана Ильича, упорхающей на бал со своим усатым женихом, когда отец прикован к постели; или хлюпающий пуф под задницей чиновника, спешащего поскорей распрощаться с мертвецом; а запах изо рта жирной жены (!) Ивана Ильича – это ещё не запрещённый приём? Это ещё литература, или это медицина, патологоанатомия, вероятно?

Ещё запоминающаяся деталь – пахнущие дёгтем сапоги буфетного мужика Герасима, покорно ухаживающего за больным Иваном Ильичём. Вряд ли случайно уделено столько авторского внимания “человеку из народа” и эмоциональной связи его с барином. Вот подлинная жизнь, думает Иван Ильич, без притворства и лжи, в природном состоянии. В следующем веке писатели непременно бы намекнули, что Герасим – ангел, облегчающий страдания, а нам и без модернистских кунштюков понятно, что жизнь “простого мужика” за пределами спальни умирающего вовсе не сахар. Ещё не написана чеховская “Палата №6”, где “человек из народа” представлен в виде животной вонючей массы, но уже тогда некоторая наивность, если не сказать натужная дидактичность, Толстого была очевидна.

Как всегда, читая Толстого, восхищаясь его изобразительной мощью, мы с некоторым раздражением отмечаем покровительственные, поучающие интонации мудреца с парнаса Ясной Поляны. В “Смерти Ивана Ильича” появляется ещё одно качество – какая-то необъяснимая жестокость. Да, разумеется, конформизм, тяга к приятности, шаблонность жизни достойны осуждения. Но что, в конце концов, натворил такого маленький чиновник Иван Ильич, чтобы столь безжалостно деконструировать, буквально распиливать его сознание, обрекая на адские муки? Положим, многие юристы и впрямь попадут в преисподнюю, так зачем жарить их уже по пути? Неимоверно тяжело быть человеком, который понравится Толстому. Невыносима ноша духовного подвига самосовершенствования, который должен пройти каждый. Можно ли нам, Лев Николаевич, вместо постоянного воспитания идеальной души, хотя бы просто не совершать зла? Или нас тоже ждут страшные муки из-за недостаточности усилий стать хорошими?

Толстой создал очень неожиданную завязку, сразу же заявив, что Иван Ильич умер. Как и у Достоевского в "ПиН", совершенно не важно ЧТО, а важно лишь КАК. Читатель может не занимать голову разгадыванием загадок или пустыми надеждами. Все умственные силы должны идти на копание в душах героев. Ну и, если удастся, в своей собственной душе.

Поначалу, повесть шла у меня довольно легко и даже как-то весело. Ну умер и умер. Мало ли, с кем не бывает? Пошли мои любимые: сатира, юмор, цинизм. Карьерные передвижения коллег в связи со смертью ИИ, сослуживцы, думающие на панихиде лишь о картах, вдова, заботящаяся на похоронах как бы отхватить побольше пенсии - всё это меня очень радовало.

Потом пошел рассказ о прежней жизни ИИ. Мысли о том, как буднично мужчина вынужден сбегать из дома на работу, хотя поначалу он вроде бы собирался поставить семью во главу угла. Совершенно пустая жизнь, полная лишь comme il faut, интриг на службе и игры в карты. Жизнь, которую главный герой почему-то считает очень хорошей. Жизнь, которая внешне покрыта приятной оболочкой, а если копнуть глубже...то там ничего нет. Нет любви, нет привязанностей, нет людей. Всё это я читал с большим удовольствием.

Но потом тон повести изменился. Случилось это не резко, а даже как-то незаметно. Вот главный герой упал, вот он заболел. Тут уже я начал подозревать, что это начало конца. Лёгкость книги сменилась тяжелой обреченностью.  Воздушность пропала, уступив место удушливости. Сатира перестала веселить, цинизм перестал радовать.

Умирать тяжело. А тяжело умирать ещё труднее. Люди на войне геройски бросаются под пули, как будто им не дорога жизнь. Но это легкая смерть, быстрая, добрая. Да ещё и во имя чего-то. Мечта, которую иногда хочется осуществить, чтобы не лишиться её навсегда. Умирать от болезни, зная, что ничего нельзя сделать, следить каждый день за ухудшающимися симптомами - вот это по-настоящему мучительно.

Тело медленно, но верно умирает. Интересно лишь, что происходит с душой. ИИ обманывает себя. Он не понимает, что болезнь смертельна и почти до конца надеется на выздоровление. Надежда может быть и не умирает последней, но держится долго. Вообще, страшно, что надежда и самообман так часто в жизни оказываются синонимами. Вместе с надеждой в душе героя живёт и неизвестность, неопределённость. Они появляются одновременно. Но и исчезают тоже вместе.
Ещё один синоним. Надежда, ложь и неопределённость - вот те три сестры, которые опускают для героя синие шторы.

Мучения физические отходят для героя на второй план. Ложь - вот что тревожит его по-настоящему. Вот что, оказывается, умирает последним! Настолько последним, что может быть и не умирает вовсе. И появилась она в жизни героя задолго до болезни. Настолько задолго, что может быть она вообще всегда была. Да, пожалуй. ложь была в жизни ИИ всегда, но он её не замечал до болезни .

Но болезнь всё перевернула с ног на голову. Герой стал очень чувствителен ко лжи. Врачи обманывают его, сослуживцы, родственники, дети. Все притворяются, лицемерят. Ведут себя так, как будто ИИ может выздороветь. Как же можно получить сочувствие, если другой человек делает вид, что у тебя нет никакой проблемы? Все надели маски, чтобы разыграть последнюю в жизни ИИ комедию. Все избегают ИИ, когда ему как раз хочется близости. Может быть впервые в жизни. Но, как говорится "что посеешь, то и пожнёшь". Все пытаются оградить ИИ от мыслей о неизбежной смерти.

На самом деле все лишь защищают себя. Часто нам кажется, что мы оберегаем другого человека, тогда как на самом деле мы лишь вредим ему, спасая себя. Но это маска, которую мы вынуждены надевать, чтобы не было больно от разочарования в себе. Мы виноваты дважды. Первый раз - оставаясь холодными к несчастьям близких. Но это ещё полбеды, это как раз очень человечно. А вторая вина - это наказывать близких за собственные грехи: бессердечие и эгоизм, придумывая изощренные оправдания своему поведению, делая больному только хуже под маской заботы о нём.

Да, жена ещё. Я думаю, что значение этого персонажа намного превышает количество посвященных ей в тексте строк. Супруги женились без любви и также и жили. Жена вытеснила героя из дома на работу. Её ли это вина? Думаю, что ИИ слишком легко сдался, не умел поговорить, обсудить проблемы (Да и кто тогда умел? А сейчас кто умеет?), не сумел перенести малейшего выхода из зоны комфорта и ушёл с головой в работу и невинные развлечения. Но обид не простил и жену возненавидел. Конечно, это не могло не сказаться и на отношении к детям. Супруги стали жить в состоянии холодной войны, когда за фасадом мнимого благополучия скрывается пропасть непонимания и неприятия. Но болезнь частично сняла маску с ИИ, который уже может признаться себе в истинном отношении к жене. А жена ещё слишком здорова, чтобы позволить себе снять маску. Она просто надела другую маску - заботливой страдающей жены, журящей мужа за неаккуратное выполнение докторских предписаний. Ведь если ИИ становится хуже, то это не от того, что он умирает, а от того, что он съел что-то запрещённое доктором или слишком поздно пошёл спать.

Жена конечно же неприятная особа. Но глупо было бы предположить, что в ней проснётся любовь к мужу только потому, что тот умирает. Да и нельзя забывать, что мучительно не только умирать, но и находиться всё время рядом с умирающим. Это тоже пытка. При любом отношении к больному. Ведь человеку тяжело, а ты не можешь не только помочь ему, но и облегчить свои страдания.

Самыми человечными оказались два героя: сын-гимназист, которого ещё видимо не коснулось тлетворное влияние общества и он остался в "первобытном" состоянии и слуга Герасим, не пытающийся скрыть от барина, что тот умирает, с легкостью несущий все тяжелые и на первый взгляд унизительные заботы об умирающем. Ведь все мы там будем. Бары и слуги. И если сегодня ты облегчил страдания смертельно больного человека, то завтра, когда будешь умирать ты, кто-нибудь придёт и тебе на помощь, взяв на себя часть мучений. Безропотно, без лицемерия, без раболепства. В линии Герасима много морализаторства, но без этого, видимо, нельзя. Это одна из главных мыслей - контраст между лицемерием высшего общества (боящимся смерти и потому притворяющимся, что её нет) и кротостью, милосердием простого люда (принимающим смерть как естественную часть жизни).

ИИ страдает от мыслей о бесцельно и безлюбовно прошедшей жизни. За несколько дней до кончины он перерождается. Герой понимает, что смерти как таковой нет, и в увиденном белом свете чувствует начало новой жизни. Таким образом, оказалось, что Толстой перехитрил всех и названием повести и констатацией факта смерти ИИ на первых страницах. Смерть героя - это не физический акт умирания тела, описанный в повести, а как раз то существование, которое он влачил до болезни. И к концу своей смерти ИИ, как это ни странно, увидел жизнь.

Как я уже сказал, болезнь ИИ всё перевернула с ног на голову. И повесть, которая началась за упокой, кончилась за здравие.