Б. Л. Пастернак в изложении для школьников. "Доктор Живаго" с приложением лучших сочинений

Он преисполнился к ней тем горячим сочувствием и робким изумлением, которое есть начало страсти

Что такое народ? — спрашиваешь ты. Надо ли нянчится с ним и не больше ли делает тот, кто, не думая о нем, самою красотой и торжеством своих дел увлекает его за собой во всенародность и, прославив, увековечивает?

[...], но относился с восхищением к его развязным выпадам, как может нравиться влюбленной женщине наглая бесцеремонность ее повелителя

Я вдруг все понял. Я понял, отчего это всегда так убийственно нестерпимо и фальшивой даже в Фаусте. Это деланный, ложный интерес. Таких запросов нет у современного человека. Когда его одолевают загадки вселенной, он углубляется в физику, а не в гекзаметра Гезиода.

Незаметно пришло и ушло лето. Доктор выздоровел. Временно, в чаянии предполагаемого отъезда в Москву, он поступил на три места. Быстро развивающееся обесценивание денег заставляло ловчиться на нескольких службах.

Тоня, этот старинный товарищ, эта понятная не требующая объяснения очевидность, оказалось самым недосягаемым и сложным из всего, что мог себе представить Юра, оказалось женщиной. При некотором усилии фантазии Юра мог вообразить себя в зашедшим на Арарат героем, пророком, победителем, всем чем угодно, но только не женщиной

«Служу, — говорю, — и прошу не прогневаться: нашими лишениями я горжусь, и людей, которые делают нам честь, подвергая нас этим лишениям, уважаю».

Брошусь на землю у ног распятья,
Обомру и закушу уста.
Слишком многим руки для объятья
Ты раскинешь по концам креста.

Для кого на свете столько шири,
Столько муки и такая мощь?
Есть ли столько душ и жизней в мире?
Столько поселений, рек и рощ?

Он любил Тоню до обожания. Мир её души, её спокойствие были ему дороже всего на свете. Он стоял горой за её честь, больше, чем её родной отец и чем она сама. В защиту её уязвлённой гордости он своими руками растерзал бы обидчика. И вот этим обидчиком был он сам.