В прекрасном и яростном мире

Видимо, к некоторым книгам, не поддавшимся тебе в школьные годы, не стоит возвращаться и после. Ничего хорошего и интересного, увы, из этого эксперимента не выходит, как явствует из оценки.
Чтение небольшой по объему повести буквально с первых страниц начинает пробуксовывать, а чем дальше, тем явственнее пробуксовка начинает превращаться в откровенное топтание на месте.

Язык произведения, отличительная черта которого - это придуманные автором новые слова, придаёт ему своеобразие, но не более, на мой взгляд. Да, в начале о непривычные уху слова и словосочетания спотыкаешься, со временем даже находишь это в некоторой степени плюсом, дающим дополнительную возможность поломать голову над тем, что хотел сказать автор, а под конец это начинает чрезвычайно утомлять.

Вялый сюжет, абсолютно лишенный какой-бы то ни было динамики ( вполне допускаю, что она не всегда должна быть, но тогда взамен необходимо наличие интересных рассуждений, дельных мыслей в ходе диалогов, могущих натолкнуть на дальнейшее обдумывание ), отсутствие цепляющих идей и тезисов, амебные персонажи, бессмысленное и бесконечное копание пресловутого Котлована - все это не способствует пробуждению хоть какого-то интереса к происходящему.

Да, текст напичкан аллюзиями, антиутопия - изображение общественного строя или сообщества, представляющегося автору или критику нежелательным, отталкивающим или пугающим, априори не предполагает праздного чтения, но мне остается только порадоваться за то большинство, которые увидели тут глубину и смысл, прочувствовали авторское новаторство и восхитились им, провели необходимые параллели с существовавшим в то время в стране строем и поставили заслуженные пятерки.
Я не вхожу в их число, а автора заношу в личный список ограничений к прочтению.

Рассказ вечерний печальный.

О плохих людях.

Рассказа написан был в 1935 году, но первый раз издали его только в 1966 году.  Спасибо boservas за информацию.

Автор умер в 1951 году, а рассказы автора не печатались долгие годы.

Сюжет. 

В одной деревне мужчина работал помощником кузница, и был он незлобивый и спокойный, выглядел он, как старик, но работал хорошо, жалование получал небольшое. Звали его Ефим Дмитриевич, а люди прозвали Юшкой. Вся деревня потешалась над ним и издевалась, взрослые били и дети камнями кидались. А он относился ко всему спокойно, как будто бы и не замечал и не злился ни на кого. А каждое лето, куда то уезжал.

Подробнее.

Очень тоскливое произведение, мрачное. Даже на финал если посмотреть, то все равно лучше не становиться даже хуже.

Вот читая такие рассказы понимаешь почему люди стараются сидеть по своим домам. И не с кем не встречаться.

Даже то прозвище, что дали люди человеку. Говорит, что эту деревню надо было спалить, как содом и гомору. Это я шучу, но в каждой шутке есть доля правды.

Такое поведение и отношение бывает в школах, как модно сейчас это называть Буллинг или по нашему травля.

Причем если в школе это отдельные люди, хулиганы к примеру, то в этом рассказе вся деревня. А кто не бил или не обзывал главного героя, тот молчал и не заступался.

Так вот прозвище Юшка, судя потому что его били, могло означать Кровь. Раньше говорили Юшку пущу, то есть кровь. Но так же юшка это жидкая часть похлебки.

То есть или Жижа или Кровь.

Не очень понятно из истории почему он выбрал именно такую работу и эту деревню. Почему не нашел себе другую работу и в другой деревне. Но он 25 лет проработал в кузнице в этой деревне.

И самое печальное, что за 25 лет так и не стал своим.

Причем он никому ничего не сделал, хотя думаю, разбил один раз кому то нос. Так и отстали бы.

Этот рассказ, говорит во первых что людям надо давать отпор. Они не понимают, что такое доброта и хорошее отношение, но если один раз дашь отпор сразу поймут.

Во вторых люди всю свою злость готовы вылить на других, и чем человек беззащитнее, тем они больше хотят на него злость свою обратить.

Точнее рассказ, об этом не говорит. Это я так понял. Человек им ничего плохого не сделал. Работал в кузне. Причем начинал работать раньше всех, а заканчивал позже. Экономил на всём.

Ну выглядел он не очень. Ну так там пол деревни такие же наверняка были если не больше.

А еще говорят народ у нас добрый жалеют сирых да убогих, но видно не в этот раз и не в этой деревне.

Больше всего конечно, дети в этой деревни были отмороженные. Таких надо было бы сразу к психиатру отправлять.

Они радовались тому, что с Юшкой можно было делать, что угодно. Хочешь пинай его, хочешь кричи на него, хочешь камнем запусти.

А тот только улыбался и радовался.

Конечно любят, вот дал бы раз пинка, сразу бы полюбили. А так они его ненавидели, ведь дома родители им говорили, будешь плохо учиться или вести, будешь как Юшка. Поэтому для них этот старый и больной человек, в старых одеждах - был вселенское зло. А поскольку он еще и отпор не давал, то и вовсе это их распаляло. Ведь, стать таким как этот человек им не хотелось.

Сам Юшка был еще не старый, в начале рассказа около 40 лет, но у него были проблемы со здоровьем вот и был такой чахлый вид, а еще старая одежда. Он с одной стороны вызывает сочувствие, а с другой стороны попробуйте пожить, как он и чувствовать, так же. Он всех людей любил и не злился на них.  Жил по принципу ударили по правой щеке подставь левую.

Ефим был хороший. И не каждый мог бы вот так как он. Не боятся дать отпор, а именно не чувствовать, что нужно его давать.

Наверное не каждый священник в церкви был такой, как он. Если бы меня так били, то ночью бы все хаты им спалил, что бы не повадно было.

Да и в финале, когда раскрывается причина отлучек летом и жесткая экономия. Становится на душе еще тоскливее.

В этом рассказе люди агрессивно относятся к не такому, как все человеку. Все желают ему смерти, даже люди которые более менее нормально относятся. Он был раздражителем. Знаете вот, как в организм попадает, что то чужеродное, и появляются антитела, и спасают наш организм. Но вот бывает так когда появляются аутоиммунные антитела и начинают уничтожать здоровые клетки, что приводит к повреждению и разрушению нормальных тканей и к развитию аутоиммунного воспаления.

Такое и произошло у них в деревне им бы узнать поближе Юшку, ведь они даже не помнили, что его Ефим зовут. Узнать, почему он так ходит и почему так выглядит. Но им проще было его гнобить, чем поговорить и помочь.

Понимаю, что это рассказ и тут должна быть вот такая история.  Которая берет за душу, но подобные истории и в реальной жизни есть. Люди к сожалению мало учатся на подобных рассказах, потому что читают их в основном хорошие люди. Которые и так бы ничего подобного бы не совершили.

P/S/

Спасибо всем, кто прочитал.

Андрей Платонов никогда не был антиутопистом в прямом смысле этого слова. Но вспомнить этот сорт литераторов просто необходимо,чтобы выявить основную и, так сказать,техническую особенность платоновского творчества. Автор антиутопии волей-неволей вынужден придавать собственной фантазии наиболее правдоподобный вид, иначе он не сумеет обосновать связь своего детища с реальным положениeм вещей. "О дивный новый мир" остался бы хорошим произведением, но не столь волнительным, если бы заранее не было понятно, что он мыслится, как апогей для общества потребления.
Андрей Платонов поступает иначе: чтобы создать достоверный, связанный с современной ему действительностью, рассказ он совершенно порывает с правдоподобием. Нет такого общества, которое сделало бы из самого обычного биологического медведя - подмастерья кузнеца, державшего обиду на кулаков и страдающего, вместе с другими персонажами странной безысходной тоской. Самая большая печаль нашего мира не заставит целую деревню заранее заготовить себе именные гробы и цепляться за них, как за единственную необобществленную ценность. Рассказать обо всем невозможно, но каждый штрих в этой книге потрясает. Платонов создает свой ни на что не похожий мир, но какая-то обнаженность абсурда, мертвенность, потенциальное понимание кому и зачем это рассказанно - пугает еще больше, чем прямая угроза.
Во всей повести непрестанно сквозит нечто кафкианское, тот же бред, воспринимаемый всеми, как данность. Вспомнить хотя бы человека, который лежал в гробу и притворялся покойником, а когда ему заметили, что мертвые не шумят, он затих, радуясь, что угодил власти.
Про поэтику Котлована можно говорить долго. Это совершенно иной подход, более наглядный, более интимный. Для размытых понятий, вроде "грусть", "беда", (а бедой назовут и сломанный ноготь и светопреставление) Платонов нашел совершенно другие слова, позволяющие копнуть глубже, а вместо ширм, красивых фраз, герои порой употребляют целые идеологические обороты.Стиль стал тяжеловесным, сложным и одновременно каким-то детским, наивным - стоит потрудиться и прочесть.
Все персонажи - а положительных среди них нет (как вам девочка-сирота, цитирующая Ленина и призывающая уничтожить кулака как класс?) - мертвые души хх века. Но, как говорит в повести Никита Чиклин, ложась спать между двумя покойными товарищами: мертвые тоже люди. Люди, но изуродованные до самой высшей степени. И с этим связанна еще одна характерная черта повести: в самых жестоких сценах автор предельно краток. Если умирающую лошадь автор описывает так, что сердце сжимается, то убийства и побои он специально оставляет без комментариев, ибо нечего описывать - происходит самая обычная житейская вещь. В этом мире это не заслуживает внимания.
Все персонажи - люди трагедии, им больше ничего не осталось, как мучиться тоской, и возлагать надежды на общепролетарский дом, ради которого стоит продать жизнь. Они как те вещи в мешке у Вощева - забытые, выброшенные за борт, утратившие смысл собственного бытия и живущие ради будущего социалистического oтмщения.
В общем, повесть отличная. Даже я, давно пресытившийся всей этой болтовней под названием литература, был в полном восторге, и пребываю в нем до сих пор.

• Где же Вощев? - беспокоился Чиклин. - Чего он ищет вдалеке, мелкий пролетарий?

  И вот сижу я, над клавиатурой склонясь, а пустота в голове звенит. Громко. И дело даже не том, что боюсь написать какую-то глупость. Нет, я же постоянно их пишу, говорю, совершаю. Просто оглушила меня книга, контузила. Пора бы уже привыкнуть, что русская литература часто сшибает с ног, но каждый раз валюсь замертво. Сейчас, например, накрыло со всех сторон. Это уже потом я прочитаю о книге:

Не знаю, внимательно ли я читала, но при чтении мысли действительно метались, как куры по шоссе. Чего, наверное, и следовало ожидать. То казалось, что книга не что иное, как сатира на коммунистический строй. И это неспроста, потому что как иначе объяснить котлован, эту гигантскую утопическую стройку? А идеологический рупор Сафронова, бюрократа Пашкина, честного работягу Чиклина, активиста, бдящего днём и ночью, скорбного трудягу медведя? Символы лезли повсюду, как грибы после дождя. Та же милая Настя, к примеру, олицетворяющая новую молодую страну и её судьбу.

Очень показательно. С самой коллективизацией, кстати, тоже жуткое дело. Платонов рассказывает о ней местами смешно, но по сути очень страшно. Это какой-то особый приём, когда за улыбкой скрывается невыносимая боль. Это как у Кинга - весёлый вроде бы клоун с тесаком за спиной. Взять хотя бы все эти картины повсеместного поедания собственного поголовья животных, лишь бы те не достались колхозам. Мужики до упаду морящие собственный скот и поглощающие мясо, дабы не вести за собою в скорбь своих лошадок и коровок. Или совершенно дикие танцы на костях. Или метания всего села в попытках постичь суть происходящих в жизни изменений.

Но это всё декорации. Внутри повести прожектор направлен на человека. Лично я увидела крепкую связку: жизнь - поиск её смысла - смерть. С самого начала книги утыкаешься в общую грусть жизни и тоску тщетности. Один из ключевых героев, Вощёв, занят поисками истины. Уставший от всего человек, которого ничего не радует. Он плывёт по течению, но свою цель не теряет. То его кидает на рытьё котлована, то в колхоз. Он соглашается на всё, чтобы найти этот самый смысл жизни. И всю дорогу, помимо тоски, возникает тема смерти: гробы, умершие товарищи, могила-котлован. Вощёв же собирает всяческий утиль, никому уже ненужные вещи, которые он бесконечно жалеет. Неужели, всё в мире тлен? Вот и Настеньке он говорит:

И одним из самых важных моментов повести стал Платоновский язык. Мне заранее толсто намекнули, что он тут - одна из вершин русского словесного творчества, так что, можно сказать, я ждала красоты текста. Но одно дело - знать, и другое - узреть воочию. Однозначно с точки зрения средств художественной изобразительности, повесть нереально восхитительная! Так называемые индивидуально-авторские сочетания звучат как музыка. Но книга кончилась и

Любой человек это неуёмный источник энергии. Энергия может быть деструктивной, может быть конструктивной, может бесцельно кипеть внутри человека не принося ни вреда, ни пользы, пока на этого человека метеорит не упадёт, либо машина его случайно не задавит. Давно известный факт про эту энергию. Поэтому из года в год, из века в век, люди занимаются разными глупостями. Кто-то королей свергает, делает революции и на пограничном с эпилепсией состоянии доказывает о том, что политика вот тот ворует меньше, чем вот тот другой, а значит он лучше и, вообще, принцип эксплуатации людей такой-то лучше, чем вот тот. Другие бегают марафоны и качают бицепс до шестидесяти сантиметров, едят обезжиренный йогурт, пьют безвкусный зелёный чай и вообще веганы. Третьи крестиком вышивают и рожают детей, чтобы преемственность поколений не прекратилась и глупость не перестала свершаться на Земле. Четвёртые сидят в позе лотоса и не шевелятся, не думают, не дышат и вообще ом мелафефон бва кха ша. Пятые просто пиво пьют после работы и следят за катающимся по зелёному полю мячиком, рассуждая, как его надо правильно пинать и под каким углом, в те редкие моменты, когда рот от стакана свободен. И не надо никакого смысла. Вот же он! Всё неплохо, я так считаю, пусть бы оно так и было во веки вечные, нормально же ведь так всё, да? В конце концов каждый сам выбирает и потом сам отвечает за свой выбор перед богом, перед сатаной или перед вечной пустотой космоса. Но, всё было бы слишком просто, если бы было так просто, — и придумали человеки Смысл. То есть они его не придумали, они как куры у Пелевина, которые знали слово "летать", но что, как и зачем — понятия не имели. Вот и со смыслом так: слово есть, а смысла нет. Идём дальше...

Дальше про мамонтов...

Из года в год, из века в век, эту неуёмную энергию пытаются обуздать другие предприимчивые люди у которых своей энергии может и не больше, чем у тех первых, но при этом ума и харизмы больше. Вот смотрят они на это и думают, — тут должна быть череда длинных непечатных слов в очень изящной и узорной форме, просачивающаяся буйным фонтаном сквозь пальцы фэйспалма, — что быть так не должно, без дела и без пользы всё это пропадает, аж сердце кровью обливается от этого хаотического движения биомассы по планете. Энтропия, говорят они. Организовать надо! И они пытаются направить чужую энергию в какое-либо русло, чтобы она приносила пользу кому-либо, чему-либо или хотя бы просто так без дела не выкипала. Чего энергию понапрасну растрачивать? Пусть пользу приносят. Одна беда, что просто так людей приносить пользу не заставишь. И тогда говорят этим людям, что есть так и сяк Идея, есть Смысл, есть цели высшие, будет великое будущее (на земле или на небе), но на него надо работать, а вы тут в грязи без дела копаетесь и клопов давите, какое же тут будущее, когда у вас и настоящего нет? Так к великому будущему не прийти, а само оно не приходит. Ну-ка быстро работать и развиваться в том или другом направлении, служить Идеи и искать Смысл! К тому же, люди обычно существа бестолковые и сами плохо понимают, что делать с энергией этой, а тут им говорят, — да ещё как убедительно говорят! — что делать, значит думать самим не надо, — а это же какое благо, когда думать не надо! — ответственности, значит, тоже нет на себе, ну и они ведутся на это, раз всё так просто и хорошо будет, а делать всё равно нечего. А чтобы люди работали и не сбивались на всякие размышления им заранее программу готовят и беспрерывно в мозги льют. Коммунизм! Капитализм! Раскулачивание! Светлое будущее! Рабочий класс! Социализм! Труд! Печеньки с трюфельной начинкой! Ну и всё такое. Лозунги должны быть громкие. Лозунги абсурдные по своей сути, но это и хорошо: их тогда никто не понимает и принимает на веру, типа, раз не понятно — значит сложно и умно, а это хорошо должно быть, ибо наше просто ни к чему не приводит, ну, нам так сказали же. Так и живём.

Люди ведь полтора миллиарда лет назад мартышками были и с деревьев кокосами в мамонтов кидались, если верить науке. Прошли эти страшные миллионы лет, но они как мартышками были, так мартышками и остались (некоторые правда подкрасились и причёски сделали, ноги побрили и всё такое прочее), хоть и взяли в руки гранату вместо кокоса, от чего ситуация стала только более накалённой. И поэтому надо было что-то с этим делать, и хорошо даже, что нашлись те, кто сказал что именно делать надо, а то не попусти сатана они бы все друг друга этими гранатами бы закидали и кончилась бы история совсем, а не так, как этот конец всякие постмодернисты объявляют. Так вот. Эти предприимчивые люди придумали религию, огромный институт церкви, придумали они государство и прочие структуры, всякие иерархии обозначили, другие же придумали революцию и контрреволюцию, гуманизм, идеализм и прочие ценности, лишь бы не работать на тех первых, ну и вообще для баланса и равновесия сил, а частично от безделья и необходимости временами менять парадигму, а то, знаете, приедается, новенького хочется же. И тут ещё при таком раскладе какой-никакой свободный выбор как бы получается ещё, а это уже демократия, что вообще неимоверно круто! Прогресс! Много чего придумать успели и те и другие, давно живём же на планете. И вот, к веку так двадцатому созрели идеи социализма и бурными потоками вдали по зажравшейся буржуазии с размаху по яйцам, которая от стольких веков спокойствия подрасслабила мешочки и за ситуацией следить перестала, за что неиллюзорно так по ним и получила, тяжёлым пыром пролетарского сапога. Царю голову сняли на всякий случай, религию отменили, богатство тоже отменили... вообще много чего отменили, освободили, так сказать, площадку для манёвра. Ну и начали придумывать, чтобы пусто не стояло.

Казалось бы — шикардос же! Но хрен там было. Столько лет жили и не тужили, всё по полочкам было: богатые — жируют, бедные — работают. Кажись идеальное мироустройство же, столько веков без особых сбоев функционировало. Но, внезапно, социализм. Коммунизм. Царя под расстрел, имущество делим и пошла-поехала пьянка гулянка с выпилом всех имущих элементов и возвышением неимущих на руины былых богатств. Только беда вот. Неимущие столько лет привыкли быть под крылышком богатых, под их чутким и суровым руководством, что оказавшись без этого крылышка малость подрастерялись. Дураки же, их никто не учил, а самим учиться времени не было. Делать что-то надо, а что — не понятно. Ходят, головы чешут, лбами стукаются в броуновском движении. Вот и стало, как в той сказке: пойди туда не знаю куда, принеси то, не знаю что. А тут ещё и старых хозяев не осталось, чтобы перстом величественным указали, и люди стали идти в непонятно где и делать непонятно что. Но тут быстро организовались новые на это место, только на всякий случай себя назвали по-другому, чтобы и их не постигла участь тех бывших, но посколь опыта не имели, то и руководить у них тоже вышло очень не очень так себе, но делать что-то всё равно надо было, поэтому они всё же стали топить народ массой бессмысленных дел, лишь бы заняты были и им в свою очередь головы не сняли. Чем бы пролетариат не тешился, лишь бы не буянил.

Логика вот какая, значит: имеем мы кучу пролов с неуёмной энергией, бьющей фонтаном из них, как говно осенью из канализации. И надо что-то с этим делать, а то они и нас, и себя и вообще всё к чёртовой маманьке уничтожат. А что делать — не понятно, но делать-то что-то надо, ибо иначе всё коричневыми массами забрызгает, а так, если показать куда бить, то может удобрит и вырастит чего. И начали их новые хозяева гонять по всяким заданиям, лишь бы энергия расходовалась и опасной не была. Сублимация типа, ага. Ну, идите там коммунизм постройте в отдалённой губернии или котлован выройте. А зачем? Ну господи, сатана и великий космос, мы-то откуда знаем зачем и вы тоже не думайте, делайте главное, а зачем это уже потом разберёмся, и вообще мир, труд, май, коммунизм, дискурс! ...и идите работайте уже. Ну или дом там построим потом, может быть. Только котлован большой ройте, очень и очень большой, чтобы со всего мира пролов собрать и туда заселить, а капиталистов поганых всех на плот и в море. Ну, прол существо простое. Ему сказали — он пошёл делать, а о смысле и не задумывается, ибо никогда о нём и не задумывался. Коммунизм строить? Да чёрт его знает, что это такое, но мы обязательно попробуем! Зачем смысл, когда есть работа? Наверное, смысл коммунизма это и есть работа, а если и не так, то мы всё равно попробуем, а там уже видно будет. Человеку вообще не свойственно думать, когда у его рук занятие есть, на чём, собственно, эти хитрецы и сыграли. Это бездельники думают, а те у кого работа есть — они не думают, ибо у них занятие уже есть и они в целом очень радостны и довольны, ну и тут массы, чтобы не оказаться на плоту, решили обязательно не думать, а то ведь, если думаешь, значит — бездельник, и всё хана тебе.

Таким образом работа и превращается в смысл, а вера в светлое будущее коммунизма подменяет собой догматы церкви, которая дюже крепко засела на этих землях. Коммунизм не терпит конкурентов (по необходимости "коммунизм" заменить любым другим словом)! И подменяет собой всё. Занятие это и есть смысл, при этом эта формула действительно работает, пока человек не потеряет это занятие и не задумается об этом. И в этот самый момент, как он задумывается об этом, он становится человеком опасным. Потому что вся система ставится под сомнение, а значит и смысл как таковой тоже становится штукой очень уж нестабильной и не настоящей. И опять человек у сломанного корыта. Это как у Достоевского с Великим Инквизитором было. Тут же ещё тема такая, что если человека усиленно занимать делами, то он особо разницы и не прочует, чем дела нынешние от дел тех отличались — дело оно и есть дело, и не важно, что именно ты делаешь, ибо делаешь же. Но это и не важно. Главное, чтобы человек занят был.

А. П.

Хотела я было сбежать с собственной рецензии, которую писала на книгу "Похвала добродетели", как из зрительного зала во время трагического момента, но книжная судьба нагнала меня в виде очередного рассказа, чтобы отработала карму. Что ж... Я уже перестала удивляться и твёрдо уверовала в отдельную книжную галактику, где правят свои законы и закономерности. Сопротивление бесполезно, поэтому  ничуть не удивилась очередному совпадению тем у Гуртуева и Платонова, которые взяла своею собственной рукой...

Итак... Старый осёл у Гуртуева и сорокалетний Ефим, по прозвищу Юшка у Платонова - помощник кузнеца, больной всем известным и неизлечимым в прошлом недугом. Ой... А можно я поплачу? Ну так тихонечко побубню себе под нос, с которого будет немного капать? Ну не могу так по-деловому раскидывать сравнения таких жутких вещей. Жутких, но вполне себе реальных для этого мира..

Ну что вам сделал этот старый, бродячий ослик и несчастный безобидный Юшка, который просто жил и ходил по улицам туда - сюда, с работы и на работу, а летом куда-то исчезал не на долго... За что вы их обоих били, шпыняли, гнали, смеялись? Ах, да, вот они инстинкты расцвели. И знаете, какой главенствовал в этом глумлении? Добей слабого! Некая утилизация немощи, которая живёт в любом животном мире. И если среди животных - кровь и раны, то для людей и внешней убогости достаточно. Так что, всё просто. Здоровье и сила избавляются от старости и слабости, которую считывают в любом человеке, подставляющим вторую щёку. А Юшка думал, что его так неумело любили, наивный...

Размещаю две душераздирающие цитаты из этих похожих рассказов и я снова сбегаю... Надеюсь, я выполнила миссию, и судьба в ближайшее время перестанет подкидывать мне подобные вещи, про которые трудно писать, но видимо периодически надо. На самом деле их нужно просто читать у авторов, так же как слушать некоторые пронзительные музыкальные произведения, чтобы не нарушать гармонию и не запылить дорожки, по которым такие истории должны добрести до наших душ, где нет места инстинктам.

"Камни, куски глины, острые обломки битого кирпича летели в него отовсюду. Попадали по спине, по ногам.

Его били и гнали. И прежний хозяин, которому он стал не нужен, и безусые юнцы, и женщины, идущие по воду.

Он убегал.

Не так резво, как в молодости, но убегал, гонимый каменьями и проклятиями, гонимый смертной обидой, горькой и безысходной, терзающей его старое ослиное сердце.

Один из камней попал ему в голову. Он чуть не упал. В глазах потемнело. Только ноги, как заводные, по привычке несли его все дальше и дальше, за околицу, где рос спасительный густой кустарник, в котором можно было укрыться от побоев и оскорблений.

Старый осел давно уже не доставлял хлопот своему хозяину. С того самого дня, как прогнали его за ворота родной усадьбы, исхлестав хворостиной. Иногда он по забывчивости возвращался домой, но прежний владелец все больше зверел, хватаясь за что попало.

И ослабевшее доброе животное научилось понимать, что, вопреки законам божеским и человеческим, приходить сюда вовсе не следует.

Куда же деваться? Где укрыться от палящих солнечных лучей в летнюю полдневную пору, от студеного ночного ветра зимой, насквозь продувающего ущелье?

Не было ответа на этот вопрос.

Тяжко было осенью, когда над долиной повисала свинцовая хмарь и ливень сплошной стеной накрывал и аул, и кусты за околицей, и свалку, где находил себе приют бездомный осел.

Тугие струи дождя бередили незажившие раны, пронизывали болью и холодом. А когда дождь утихал и свалявшаяся шерсть высыхала, еще долго ныли ссадины и ушибы, слезились глаза.

Но все это еще можно было терпеть. Самым страшным оставалось горькое сознание того, что больше он никому не нужен.

Почему так случилось, он понять не мог." 

Э. Гуртуев "Рассказ про старого осла"

"Он брел, как обычно вечером, уже затемно из кузницы к хозяину на ночлег. Веселый прохожий, знавший Юшку, посмеялся над ним:— Чего ты землю нашу топчешь, божье чучело! Хоть бы ты помер, что ли, может, веселее бы стало без тебя, а то я боюсь соскучиться...И здесь Юшка осерчал в ответ — должно быть, первый раз в жизни.— А чего я тебе, чем я вам мешаю!.. Я жить родителями поставлен, я по закону родился, я тоже всему свету нужен, как и ты, без меня тоже, значит, нельзя...Прохожий, не дослушав Юшку, рассердился на него:— Да ты что! Ты чего заговорил? Как ты смеешь меня, самого меня с собой равнять, юрод негодный!— Я не равняю, — сказал Юшка, — а по надобности мы все равны...— Ты мне не мудруй! — закричал прохожий. — Я сам помудрей тебя! Ишь, разговорился, я тебя выучу уму!Замахнувшись, прохожий с силой злобы толкнул Юшку в грудь, и тот упал навзничь.— Отдохни, — сказал прохожий и ушел домой пить чай.Полежав, Юшка повернулся вниз лицом и более не пошевелился и не поднялся.Вскоре проходил мимо один человек, столяр из мебельной мастерской. Он окликнул Юшку, потом переложил его на спину и увидел во тьме белые открытые неподвижные глаза Юшки. Рот его был черен; столяр вытер уста Юшки ладонью и понял, что это была спекшаяся кровь. Он опробовал еще место, где лежала голова Юшки лицом вниз, и почувствовал, что земля там была сырая, ее залила кровь, хлынувшая горлом из Юшки.— Помер, — вздохнул столяр. — Прощай, Юшка, и нас всех прости. Забраковали тебя люди, а кто тебе судья!.."

А. Платонов "Юшка"

Ференц Лист виртуозно исполнял на рояле импровизации на Шопена, так виртуозно, самозабвенно, что это скорее походило на спиритический сеанс, после которого он вставал из-за рояля совершенно опустошённый и бледный, чуть ли не падая в обморок.
Постараюсь так же сыграть на романе Платонова — Котлован. Сыграть так, как никто ещё не играл в рецензиях на роман Платонова.

Бродский писал: если бы перевернув последнюю страницу «Котлована», можно было перевести психическую энергию в физическую, то первое, что следовало бы сделать — отменить существующий миропорядок и объявить новое время.
Про психическую энергию Бродский чудесно написал.
Мне в юности мечталось, что если бы все люди на земле, хотя бы на минуту соприкоснуться с Прекрасным, обнимутся в красоте поэзии Пушкина, мыслей Достоевского, нежности Рафаэля или Моцарта, то словно бы преобразится сверкающее вещество человека и жизни.

По ночам, в моей спальне происходит чудо.
На моём ночном столике часто гостит Платонов, словно.. Ворон Эдгара По: я с ним разговариваю о любимой и гадаю на нём.
На Платонове опасно гадать. Не так опасно гадать на книге «Апокалипсиса». Зато любовь словно бы размахивается до звёзд.
Столик ночной, отблёскивает тьмой, так что кажется, лазурный томик Платонова как бы парит над полом, словно в томике Платонова скрыта какая-то последняя тайна о мире.

Моя постель одинока: в ней нет моего смуглого ангела.
Порой, проснувшись среди ночи и по привычке гладя осиротевшую тишину простыни, я перевожу взгляд на потолок.. искренне ища там любимую: а вдруг она зачиталась перед сном Платоновым, и.. блаженно приподнялась к потолку?
Моя любимая — лунатик, как и красота, истина, в произведениях Платонова, и.. как я, в жизни.
Когда мне особенно одиноко ночью в постели, я беру в неё.. Платонова.
Я сплю с Платоновым в обнимку, как с плюшевым мишкой в детстве, прижав к груди.
Нет, я не просто сплю с Платоновым: я кладу лазурный томик на грудь и обнимаю его так самозабвенно, как люди перед прыжком с парашютом скрещивают руки на груди, словно встретили самое родное существо на земле и обняли его крепко-крепко..

В такой вот позе парашютиста-лунатика в постели, я лежу среди ночи и обнимаю Платонова, и радостно кажется мне, что я вот-вот оторвусь от постели и воспарю к любимой (свидание лунатиков у потолка!).
Боже, с каким наслаждением в такие моменты я жду, когда моего носа коснётся робкая прохлада потолка..
Но потолок не касается меня, и тогда я поднимаю томик Платонова и касаюсь им носа, и улыбаюсь и говорю в темноту, потолку: я люблю тебя..
Потом снимаю с пальца кольцо, заворачиваюсь с Платоновым в парашют одеяла и лечу в шелестящую тьмой, бездну сна.

Бродский ошибался, когда писал в предисловии к американскому изданию «Котлована» Платонова, что рай — есть логический конец человеческой мысли, и дальше эта мысль не идёт.
Ну да, для человека и души, мира, не идёт, но тайное, мучительное движение этой мысли разрывает нам грудь в любви.
Это как детский вопрос: если поезд движется со скоростью света (300000 км. в секунду), и больше этой скорости ничего нет, то если перебегать с одного конца вагона, на другой.. к любимой, это будет больше скорости света?
Для влюблённого, может и больше, но для любимой и поезда — нет.
К чему я это.. Котлован Платонова я бы сравнил с Чёрной дырой, с коллапсом вещества и мысли: на горизонте событий этой чёрной умершей звезды, пространство искривляется и время бесконечно замедляется, пятится даже, время словно бы теряет вес и уже утрачивают смысл скорости: можно перемещаться рядом с временем, а не в нём.

В этом плане необычный язык Платонова, можно сравнить с искривлением света и пространства вблизи Чёрной дыры или массивных звёзд: искривляется само вещество слова, мысли, жизни.
Есть не очень умные люди, которые читая Платонова, с высока возмущаются, что так не пишут по русски, это читать невозможно, что всё это устарело.
Хочется «поздравить» таких людей: они мыслят одинаково со Сталиным. Тот тоже на рукописях Платонова писал: так не пишут по русски!
Что касается частых аббревиатур из советского прошлого в романе Платонова, на которые возмущаются не очень умные люди (еле сдержался, прочитав пару рецензий, в которых унижают Платонова, называя графоманом и т.д.

Кстати, мне не очень понятно такое разграничение, к которому все привыкли: если человек в филармонии, при красоте мелодий Дебюсси или Рахманинова, ржёт в голос или самозабвенно ковыряет в носу, мы с полным правом, пусть и с грустной улыбкой можем назвать его — кретином, но если человек совершенно неадекватно и пошло ведёт себя в чтении, высказываясь в рецензии на публике, то мы это стесняемся называть своим именем), то это вовсе не хлам устаревший, и литературное варварство рассматривать их просто как музейный экспонат той эпохи: это так же преступно, как томик Пушкина подставить под качающийся шкаф.
На самом деле, такие аббревиатуры, это словесная фиксация коллапса вещества и мысли, истории, времени, как у поверхности Чёрной дыры, более того, эти словесные конструкции — на самом деле — инфернальные монстры, пожирающие души и судьбы людей: комсгрдов из романа Платонова и монстр из романа Лавкрафта, имеют общую природу.

Но вернёмся к Бродскому и его идее Рая. У Платонова, — череп, это подполье души, её тайный котлованчик жизни, где искривляется бытие бога и человека, рая.
Т.е — пока есть человек и пока ему «некуда жить, вот он и думает в голову», рай, бог и жизнь будут обречены и бесконечно уязвимы.
Поясню тайный смысл этой цитаты и романа в целом: мы видим не просто ужасный эпизод из прошлого СССР, с драмой коллективизации (так смотреть на роман, значит просмотреть 95 % смысла его и красоты. Это вообще беда Платонова: его не умеют читать, от слова — совсем. Растерянный читатель мечется: как же воспринимать текст? как гротеск? сатиру? Антиутопию? Он пытается опереться на свой опыт чтения в прошлом. Но это ошибка. Платонов, как и Цветаева, Тарковский, Босх, Набоков — вне опыта прошлого: они самостоятельные планеты искусства), а экзистенциальную драму Сизифа, достигшую крайней степени солипсизма и апокалипсиса: драма жизни в том, что пока есть боль и душа (у Платонова они, как у Цветаевой, суть — одно), до тех пор человек вечно будет стремиться к небесам, а ангелы — будут падать с небес: будет вечный бессмысленный труд «жизни», милосердия и любви, и зло никогда не исчезнет, неискупятся ничьи грехи, и будет новый рай и новое грехопадение, с новым распятием бога.
Котлован — как супрематическое изображение Голгофы.
Если бы мы могли на миг стать героями романа Платонова, и посмотреть на звёзды, то мы бы увидели, что на дальних звёздах свершается всё тот же земной ад, и несчастный Христос, снова и снова распинается там и воскресает и снова сходит в ад: первый и совершенный котлован, на котором основано всё мироздание, и даже рай.

Цветаева писала в дневнике (её котлованчик души), что, быть может, на небесах есть своё тайное небо, куда дерзают проникнуть лишь немногие влюблённые, для кого и земная любовь и небесная — равно тесна.
Здесь — Котлован земной: жизнь. Там — котлован небесный, вырытый в лазури.
По сути, платоновский Котлован, это текстовая визуализация мунковского крика, но крик этот поднят на эсхатологическую высоту: кричит уже не человеческая душа, это было ещё и у Паскаля, когда кричал «мыслящий тростник», но кричит от боли — всё: человечество, века прошлые и грядущие, ангелы и боги, жизнь, милая природа и животные, и даже звёздная ночь (дарю этот мунковский образ Котлована — литературоведам).

Да, это один из самых мрачных романов 20-го века, размером со «Степь» Чехова, и всё же именно в этой безрассветной тьме, светит звёздочка одного из самых романтических и нежных образов во всей мировой литературе.
Когда-то в юности, мимо гг романа, прошла прекрасная женщина.
Она с нежной кротостью посмотрела на него.. что называется, в самую душу, как умеют только женщины, с первого взгляда, и он всего раз оглянулся на эту блоковскую незнакомку, мельком.. и таинственная женщина скрылась, став нежной частью вечера, шелеста листвы..
Юноша вырос, и в памяти сердца сохранил свет красоты этой женщины: он остался верен этой мгновенно блеснувшей красоте, как повенчанный муж (повенчан с мгновением красоты).

У него больше не было женщин и жизнь казалась пустой без этой женщины, словно это сама жизнь прошла мимо, и он заглядывал в лицо разных женщин, ища Ту Самую, и не находил и пустота жизни росла в его груди.. как котлован.
Если вам пришёлся по сердцу этот романтический, почти евангелический символ верности (в Серебряном веке, его бы понял каждый, но сейчас другие времена, над таким могут и посмеяться), то вы романтик, как и Платонов.
Да, Платонов такой же романтик, как и Лермонтов, Цветаева, Блок.
Если вы не поняли всю трагическую красоту этого образа — лучше пройдите мимо Платонова.

Помните как у Сартра? — В моей груди дыра — размером с бога.
Половина прелести этой цитаты в том, что её сказал атеист.
Правда, в конце жизни Сартр уверовал в бога, но в своего, экзистенциального.
В этом плане Сартр близок Платонову: у Платонова — квантовое мышление. Для него, бога — тотально нет в мире, что называется «с мясом вырван из мира», но одновременно, бог в мире есть: так в квантовой физике, одна частичка может одновременно существовать и на земле, и на далёкой звезде.
К слову, это же касается и человека в космогонии Платонова, а это не менее таинственно и трагично, чем бытие или небытие бога.

Преступлением против прекрасного, было бы читать роман Платонова лишь в историческом контексте.
Это всё равно что видеть в «Венере» Боттичелли, лишь ботаническую иллюстрацию, или в Карамазовых — бульварную драму.
Не стоит бояться мрачности романа. В нём очень много поэзии, самой разной, в стиле хокку Басё (если бы он родился в России 20 века.. к русской фуфаечке прижимая лиловый цветок:

Звезда дрожит в ночном небе,
словно в глубоком овраге —
Распустился первый цветок сакуры..)

до вишнёвых вечеров мелодий Шопена, я уже не говорю о смуглой красоте полотен Мунка, Эриха Хеккеля.
Наверно, в «Чевенгуре» «Джане» и «Счастливой Москве», поэзии чуточку больше, но в Котловане она особенная, как и юмор. Его тоже много. Юмор лунатиков в конце света..
Это роман не об ужасах социализма, это роман о тоталитаризме самой жизни, роман о душе и вселенском томлении по любви, без которой мир и грудь человека превращаются в тёмный котлован.

Спросим себя, как тот герой Платонова, мимо которого в юности, прошла прекрасная незнакомка: а разве мимо нас не проходила жизнь? Красота? Та самая любовь, грустно нам улыбаясь?
Но мы не шли за «ней», мы вроде живём в достатке, счастье, в демократических идеалах.. но почему же по ночам мы так часто плачем в подушку и рядом с постелью и жизнью нашей словно бы ширится мрачным зрачком, огромная дыра, которую мы силимся не замечать?

Поэтика Платонова, как и Тарковского — иконописна.
В прошлой жизни они писали иконы.
Но это не та кроткая иконопись, какой она была на заре христианства, нет, это иконопись другой зари — эсхатологическая: словно бы незадолго до Второго Пришествия, когда само уставшее вещество мира, распадается и сквозь звериный лик человека и жизни, какой-то осенней синевой, сквозится бесприютная, вечная красота..
Я искренне не знаю, для кого такая иконопись была бы более чарующей: для атеиста, или для верующего.
Хотя, если бы Платонов писал иконы, их бы.. точно так же запретили на века, как на полвека были запрещены его романы.
Он вполне бы мог изобразить ребёнка-Христа, на руках не у Богоматери, а.. у кроткого и измученного зверя, ласково смотрящего в сонное, уставшее личико ребёнка.

На одной рукописи Платонова, Сталин написал: мерзавец.. сволочь!
Ощущение.. что он писал на зеркале.
А что написали бы ангелы на иконах Платонова?
В космогонии Платонова — мир погас, как далёкая звезда, почти не виден человек и бог — размером с лучик дрожащей звезды, отразившейся в лужице тёмной.
Скажем прямо: мир Платонова — это подробнейшее описание Чистилища, более подробное и страшное, чем у Данте.
Платонов — это русский Данте. Но Данте не был в аду, он ему приснился, а Платонов — был. Вот с какой позиции нужно читать Платонова.

Боже.. я на целый час завис над первой страницей Котлована. Словно читал я его на далёкой звезде, где время течёт медленней и печальней.
На первую страницу романа можно было бы написать 3 статьи: такая там концентрация символики, джойсовская.
И всё же, роман читается легко: сирень не меньше таинственна, чем человек или звезда, особенно после вечернего дождя, но влюблённый коснётся её и с улыбкой поймёт больше о ней, чем учёный.
Начало романа чем-то напоминает «Приглашение на казнь» Набокова: там гг. арестовывают за то, что он — физически непрозрачен, в мире прозрачных, иллюзорных людей.
Фактически арестовывают за то, что у человека есть душа.

Герой Платонова — Вощёв (даже на одну эту фамилию можно написать статью: это свернувшаяся в себя, как изувеченный ребёнок, фонетическая трагичность, состоящая из осиротевшей вещности мира; той самой «вши», о которой рассуждал Раскольников — вошь я, или право имею? В этом смысле герой Платонова, дальний родственник Замзы из Превращения Кафки; также в этой фамилии угадываются состарившиеся черты слова — вотще: тщетность).
Вощёв работал на фабрике (символ жизни, и всякой структурированной парадигмы, будь то цивилизация, социализм, демократия и иной «изм», растушёвывающий человека, превращая его в сытый и гладко смазанный винтик, мечты которого не простираются дальше «фабрики»), но часто задумывался, выпадая из времени и пространства, как Сократ, который мог остановиться посреди улицы и простоять в таком оцепенении, до ночи.

Вощёва увольняют. Изгоняют из «Прекрасного сада» (социализма, демократии.. не важно: из жизни).
Наш кафкианский странник набредает на богом забытый городок, с мрачноватой пивной на окраине, за которой начинается почти космическое безмолвие и на пригорке, похожей на голгофу, растёт одинокое дерево.
Образ пены от пива, очень важен: если Афродита родилась из пены (у Платонова есть чудесный рассказ — Афродита), то в конце мира, Любовь и жизнь словно заходят в море, скрываясь от безумного мира и жестоких людей.
Но вместе с тем, образ пива и сухариков к нему, в поэтике Платонова обозначает фотографический негатив причастия, т.е. — гибель бога (в творчестве Платонова, как и Набокова, нет ни одной малозначительной вещи: всё живёт).
Да, за этим городом начинается космическая пустота загробной жизни, заросшей тернием звёзд и озябшей тишиной.

И вот тут начинается самое интересное.
Вощёв добредает в сумерках до другого городка, почти миражного, больше похожего на маленькую, богом забытую планету-ад.
У Вощёва есть ещё одна тайна: Достоевский, Блок, Фолкнер, описывали Второе Пришествие, в котором Христос одинаково не был нужен в разных веках: его снова заключали в тюрьму, стреляли в него в разгар революции, или как у Фолкнера, он появлялся в окопе Первой мировой, с перебинтованной головой.

У Платонова всё иначе. Совсем.
Он доводит эсхатологическую встречу бога и человека, до трагичнейшего солипсизма, одинаково их растушёвывая, словно дождь за вечерним окном.
Совсем не случайно Вощёв и его новые друзья (апостолы) стали копать котлован — в субботу.
Именно в субботу Христос сошёл в ад (первый котлован в этом мире), чтобы вывести грешников в рай.
Но у Платонова мир до того погас без любви, что человек — напрочь забыл, что он — образ и подобие бога, а значит и бог, в образе человека, забыл что он — бог.
Теперь можете понять весь экзистенциальный размах романа Платонова.

На землю приходит Спаситель, которого все ждут в сиянии, дабы он избавил людей от страдания.. но в сумерках городского пустыря, появляется кроткий человек в лохмотьях, забывший что он — бог, но в его груди бьётся горячее небо, он томится по всеобщей любви и истине.. более того, ему стыдно и больно жить без истины.
У Вощёва — поступь космонавта, ступающего по далёкой и таинственной планете: за его спиной есть мешочек (фантомная память о крыльях), куда он бережно складывает, словно в ковчег, бесприютные и раненые вещи, словно они тоже.. наделены душой: у Платонова живут все, и мучаются все: люди, пылинки в луче, звёзды, природа милая, боги, даже само время и пространство мучаются и словно бы молятся: новое, инфернальное качество пантеизма.

На этой таинственной планете-ад, словно все живут в полярной ночи фотографического негатива последней (общей) фотографии перед гибелью мира: люди строят не Вавилонскую башню, чтобы достигнуть небес и стать богами, но роют котлован, мрачно, с самозабвением, как если бы чудом сохранилась чудесная пьеса Шекспира, где его дивные апокалиптические шуты и гробовщики, роют могилу в ночи и общаются с мёртвыми и ангелами.
Герои Платонова словно бы роют могилу.. нет, не себе (оставим этот бред литературоведам и несчастным школьникам).
Скажем прямо: размах котлована — рассчитан на бога.
Звучит страшно? Фантастично?
И похоже на быть может главный кошмар Достоевского, после которого у него случались припадки эпилепсии: настаёт конец света, ночь покрыла всю вселенную.
Тишина прорастает на земле, как травка.. вся природа замерла в ожидании всеобщего Воскресения..
Но ничего нет. Травка одинокая и перепуганная трепещет на израненном ветру.
И вот некий ангел, с крыльями в заплатках, со слезами на глазах, обдирая в кровь руки, сам раскапывает могилы, роет и роет, роет и роет.. но там никого, как в сигнале пустом с далёкой звезды: лишь земная тьма, без конца и без края.
Может герои Платонова, откапывают какое-то таинственное и древнее крылатое существо, исполинских размеров, захороненное тут на заре времён?

У Нашего нового Христа, словно у героя Данте, есть свой Гораций.
Платонов гениально выбрал для этого образ маленькой девочки, совсем ангелочка.. в лохмотьях.
На этого ангелочка положило глаз странное существо: без ног.
Это ползающее по земле существо — образ змия.
Падший-ангел калека. Как вам? Костыли, вместо крыльев. Крылья — как костыли.
Помните как у Достоевского в письме к брату? — Я хотел бы быть со Христом, чем с Такой истиной.
У Платонова, душа и человечество пошли за Христом, отойдя от изувеченной и скажем прямо — бесчеловечной истины этого мира, отошли от Земли, как если бы они шли в безвоздушном пространстве, как по воде.
И вот, идя где-то далеко от земли,  Христос вдруг тихо опускается на колени, на словно бы примятый свет звёзд, острый, как осенняя скошенная трава, и закрыв лицо руками — плачет.
Роман Платонова — зрительное воплощение самых экзистенциальных слов в мировой литературе, принадлежащих не Сартру, а Христу на кресте: Боже, боже, зачем ты меня оставил?
Бог, сомневающийся в себе.. люди довели до этого или жизнь?

Если честно, у меня опускаются руки и какое-то болезненное опустошение в груди.. нет, не после романа Платонова.
Просто опять пролистал рецензии на Платонова, и краешком глаза заглянул в статьи литературоведов.
Я ревностно отношусь к Платонову. Он мой друг. Поэтому ни одну статью о нём не читал, но даже краешком глаза видно, что Платонова до сих пор не умеют читать. Нет, где-то наверно есть чудесные статьи о нём.. где-то далеко, в глубинке Японии..).
Нет, есть те, кто читают Платонова хорошо. Но не правда ли, грустно, когда вы ходите по музею одноэтажному, и на выходе узнаёте, что под землёй сокрыто ещё 100 этажей?
Про барабанщинков я и не говорю, кто глумится над Платоновым или видит в его текстах только историю трагедии социализма и колхозов (всё это у Платонова — суть уставшие декорации бреда жизни, сквозящиеся не менее уставшими звёздами).
Такое чтение — вандализм, не меньший, как если бы Шопена исполняли на барабанах. И отменили на рояле.

Роман Платонова, мог быть написан в ночь перед концом света.
У «Котлована», квантовая механика движения поступков и мыслей, и даже времена года мерцают в нём, как перегоревшие лампочки, а мысли героев нет-нет, да оступятся в бездну и словно на средневековой литографии, где человек проник рукой и лицом за пределы хрустальной сферы мира, покидают границы жизни и тела, проваливаясь в первоначальную тьму, в которой ангелы трудятся над построением мира.. толком уже не веря в него.

Платонов вообще, мифотворец не меньший, чем Платон и Эсхил.
Его Котлован — это солипсизм муки Сизифа, сбросившего камень с горы, проломив череп земле.
Это квадрат Малевича в действии и бытовании: последняя полярная ночь искусства, жизни, любви.
Котлован — это апофеоз Пещеры Платона, в которой люди и жизнь, мерцают робкими, перепуганными тенями, похожих на тень ласточки, носимой бурей.
Но в отличие от идей Платона, в мире Платонова, нет вечных, спасительных истин, отбрасывающих тени, более того, эти изувеченные и перепуганные истины, мучаются наравне с человеком.

Вместе с тем, роман Платонова, это и экзистенциальная русская сказка.
Помните изумительный образ Кита из «Конька-Горбунка», на спине которого была прелестная деревенька, с садом и полем?
У Платонова, котлован копают словно бы в живом веществе жизни, и жизнь мучается и стонет: её трясёт.
Собственно, в романе — два котлована. И один вырыт ещё до людей. Быть может миллионы лет назад. Кем? Ангелами?
И читателю нужно решить самому, почему его не замечали, гробя жизни из гордыни и тупости, на новый котлован.
Милая природа, словно ангел, всегда рядом с нами, но мы не замечаем её даров и милосердия, идя против неё, создавая искусственные нагромождения идеалов, ложного счастья..

У романа есть ещё одна тайна: его действие, на самом деле, происходит в конце света, ибо рушатся стены между жизнью и смертью, природой и человеком: люди превращаются в зверей из полотен Иеронима Босха, даже самые пейзажи, сиротливо и грустно вытягивают свои мордочки: им больно, они впервые, робко пробуют говорить..
Фактически, мы видим апокриф Евангелия от Платонова: пришедший в конце мира — бог, столь беспомощен, раним как ребёнок, что ему самому нужна помощь.
Образ Христа в романе, растушёвывается, и в дальнейшем, образ Христа как бы мерцает, то бесприютной птицей, то вечерним дождём, то одиноким человеком, целующего в уста мёртвую женщину, неся потом на руках исхудавшую девочку в тлеющих звёздами, сумерках: икона от Платонова, на самом деле. В дневнике Достоевского есть таинственная запись: Христос — тоже Отец.
Платонова развивает эту мысль: вместо Богоматери, Христос несёт на руках ребёнка — девочку, Красоту, что должна спасти мир.
Христос мерцает и в образе девочки, и в образе Млечного пути, мерцает Христос даже и в образе Медведя, ставшего от горя почти человеком: Платонов тут словно бы искупает совершенное (цензура?) в Евангелии, милых животных.
В романах Платонова, животные — это святые мученики. Именно святые. Хотя один барабанщик в рецензии (думаю что не он один), подумал с усмешкой, что образ Медведя, это символ «страдающего русского народа».
Тут снова цензура должна быть. Потому что на язык просится одно слово, о таких «читателях».
Собственно, в романе, Отцами для девочки становятся многие, и это чудесный символ пантеизма милосердия и слов Христа: Я в тебе, а ты во Мне.

Кроме того, Платонов написал самый феминистический роман в мировой литературе.
В космогонии Платонова, из-за поругания вечно-женственного, Женщины, в мире наступает Конец света.
Более того, дабы восполнить в мире утраченный свет женщины… мужчины, почти на атомарном уровне, и психически, но нелепо, как это актуально особенно сейчас, превращаются в «женщин».
Т.е. мы видим экзистенциальный акт самоубийства мужского начала, которое пусто без женщины.
Самоубийство мужского, как акт вины перед Женщиной и любовью.
И вот как всё это объяснить барабанщикам, видящих в романе Платонова лишь декорации колхозов и гротеска?
Да наш мир и есть — один большой колхоз.

В романе есть дивный эпизод.
В сумрачной, как ночной кошмар, комнате, толпятся люди, сходя с ума от скуки и боли жизни, и вдруг, из-за окна слышится прекрасная музыка..
Эпизод маленький, и «барабанщики» пройдут общим строем мимо него, не заметив его вечной красоты.
На минуточку побуду Вергилием и проведу вас по аду Платонова, показав для наглядности, нужную тональность прочтения данного эпизода.
Если бы я ставил роман в театре (на Таганке?), то музыка, светлым ангелом влетела бы в сумерки комнаты, распахнув окно почти невесомо, и люди утратили бы свой вес и грусть, блаженно приподнявшись в воздухе, и их звериные лица просияли бы образом и подобием божьим (ах, как бы чудесно и влюблённо они переглянулись!), и когда музыка затихла бы, словно кто-то незримый задул свечу крыла, то люди попадали бы с тёмной высоты, как падшие ангелы, ползая по полу со стоном и плачем, в ужасе касаясь друг друга..

Помните изумительные по силе страницы в конце «Идиота» Достоевского, там где в мёртвой, завечеревшей тишине комнаты — Рогожин, Князь Мышкин и Настасья Филипповна?
Казалось, что в литературе уже больше не встретишь такой силы образа.
Платонов смог это повторить..

В фильме Даррена Аронофски —  Мама, есть апокалиптический эпизод с причастием, доведённого до солипсизма отрицания человеческого и божеского.
Казалось бы, данный апокалипсис человечности, в своём слепом и зверином желании спасения или «демократии», готового пойти по головам и уничтожить и бога и человеческое, уже сложно превзойти.
Платонов смог.
В романе, распад человечности и отпадение человека от бога и жизни, свершается почти на атомарном уровне: так растёт оскал тьмы между разлетающимися галактиками.

Последний отблеск образа и подобия бога, покинув границы бытия, человечности, бессильно затрепетал в милых животных, этих подлинных мучениках и святых земли.
То, что описывает Платонов, поистине страшно. Страшнее чем сказки Стивена Кинга.
После такого, можно стать вегетарианцем, и.. как Раскольников, упав на колени на пустынном вечернем перекрёстке, попросить прощения у всех животных.

И последнее: Если бы существовала икона, написанная в конце света, то она выглядела бы как та самая страничка романа из Котлована: странник идёт по заросшей травой, тропинке в церковь заброшенную.
В ней таинственно горят свечи, как звёздочки, словно в Эдеме, видимые даже днём.
Людей там нет. Лишь в уголке, в перепуганной темноте, сидит озябший воробушек, и почти одинаковым взором кротости, вместе с ангелами на потускневших фресках, смотрит на человека, как на призрака.
Воробышек — последний молящийся за человека и погибающий мир.
Молитва самой природы, о человеке, как о сыне заблудшем..

Обычно рассказы и романы на военную тематику хочется читать в мае или июне, ближе к соответствующим датам. Но так случилось, что волнительная беседа вокруг рассказа Мопассана "Ожидание" неожиданно привела к этой истории "Возвращение". Действительно в обоих рассказах перекликается тема сыновней любви с разных полюсов отношения к своей матери. Контраст поражает, как в принципе и сами истории, которые что одна, что другая глубоко трогают и вряд ли теперь забудутся...

К сыновьям, как главным героям, я ещё вернусь, а пока несколько слов об этом, пронзающем душу, рассказе, в котором мужчина вернулся с войны. Пережить войну на фронте и в тылу - это особая по своей тяжести жизнь внутри человеческой жизни. В неё погружаются не по своему желанию, и если выходят из этого кошмара в мирную жизнь и не погибают, то возвращаются зачастую уже с другим лицом. И это настолько естественно, что не вызывает никакого удивления и тем более осуждения. Не нам, читающим книги под мирным небом, осуждать кого-либо, кто пережил эти ужасы, каковыми бы ни были их поступки во время или после...

"Люба, молчи, молчи... " - всё время думала я, пока читала. Не надо знать твоему, вернувшемуся с войны, мужу о том, кто приходил к твоим детям или может даже к тебе, пока ты выживала в тылу. А ещё и признаваться в том, кто хотел близости с тобой и была ли эта близость на самом деле... Ой, наивная женщина, открытая и чистосердечная. Он же не рассказал тебе, у кого задержался на несколько незапланированных дней при возвращении домой. А ты и не спрашивала.. Нет, не осуждаю ни её, которую просто жалею, и даже его, который так жестоко поступил в конце со своей семьёй. Я же говорю - война слишком несчастная вещь для нашей психики. Человек не может быть всё время несчастен, он ищет хоть немного удовольствия даже в моменты кошмара. Поэтому ни чьи измены осуждать не буду, какими бы они не были. Если помогли выжить, значит в них была частица добра.

А вот что потом делать с этой реальностью, которая нечаянно открылась и никак не "усваивается"?  Ну наверное простить своего супруга, зная свой собственный грех. А можно поступить даже так, как рассказал не по возрасту помудревший за годы войны сын, чтобы утихомирить вспылившего отца, в котором проснулся ревнивый альфа-самец :

"Этот без руки сдружился с Анютой, стало им хорошо житься. А Харитон на войне жил. Потом Харитон приехал и стал ругаться с Анютой. Весь день ругается, а ночью вино пьет и закуску ест, а Анюта плачет, не ест ничего. Ругался-ругался, потом уморился, не стал Анюту мучить и сказал ей: чего у тебя один безрукий был, ты дура баба, вот у меня без тебя и Глашка была, и Апроська была, и Маруська была, и тезка твоя Нюшка была, и еще на добавок Магдалинка была. А сам смеется. И тетя Анюта смеется, потом она сама хвалилась — Харитон ее хороший, лучше нигде нету, он фашистов убивал и от разных женщин ему отбоя нету. Дядя Харитон все нам в лавке рассказывает, когда хлеб поштучно принимает. А теперь они живут смирно, по-хорошему. А дядя Харитон опять смеется, он говорит: «Обманул я свою Анюту, никого у меня не было — ни Глашки не было, ни Нюшки, ни Апроськи не было и Магдалинки на добавок не было, солдат — сын отечества, ему некогда жить по-дурацки, его сердце против неприятеля лежит. Это я нарочно Анюту напугал...»"

И вот перед нами два сына из двух разных историй об ожидании и возвращении. Один не смог простить матери поцелуя, который не был даже изменой умершему папе, а другой - заменил ей хозяина дома, пока отец был на войне и защитил, когда он взбунтовался. А последняя сцена, которая, я верю, вернула всё на круги своя в этом семействе, пережившим войну, и встряхнула уязвлённого мужа и отца - я не смогла перерассказать её даже своей дочери после того, как дочитала. Слезы душили...

Когда искала в сети иллюстрации к этому рассказу Платонова, который был, оказывается запрещённым в не столь далёкие времена, а сам писатель из-за него был обвинён в «гнуснейшей клевете на советских людей», обнаружила кадры из фильма "Отец" 2007 года, снятого по его мотивам. Я его не смотрела, поэтому включила трейлер, в котором обнаружила совсем иное настроение, нежели в рассказе. То, что было деликатно написано автором - подробно развёрнуто в фильме с неприятными дополнениями, которые придают несколько другой окрас собственному восприятию. Поэтому при всём моём уважении к Гуськову смотреть почему-то не хочется, чтобы не нарушать внутреннюю гармонию иным прочтением...