Повести и рассказы

- Нет, если я попаду под поезд, и мне перережут живот, и мои внутренности смешаются с песком и намотаются на колеса, и если в этот последний миг меня спросят: "Ну что, и теперь жизнь прекрасна?" - я скажу с благодарным восторгом: "Ах, как она прекрасна!"

...

- Положим, вас посадили в тюрьму на веки вечные, и всю жизнь вы будете видеть из щелки только два старых изъеденных кирпича... нет, даже, положим, что в вашей тюрьме нет ни одной искорки света, ни единого звука - ничего! И все-таки разве это можно сравнить с чудовищным ужасом смерти? У вас остается мысль, воображение, память, творчество - ведь и с этим можно жить. И у вас даже могут быть минуты восторга от радости жизни.

— Бить солдата бесчестно, — глухо возразил молчавший до сих пор Ромашов. — Нельзя бить человека, который не только не может тебе ответить, но даже не имеет права поднять руку к лицу, чтобы защититься от удара. Не смеет даже отклонить головы. Это стыдно!

Слива уничтожающе прищурился и сбоку, сверху вниз, выпятив вперед нижнюю губу под короткими седеющими усами, оглядел с ног до головы Ромашова.

— Что т-тако-е? — протянул он тоном крайнего презрения.

Ромашов побледнел. У него похолодело в груди и в животе, а сердце забилось, точно во всем теле сразу.

— Я сказал, что это нехорошо… Да, и повторяю… вот что, — сказал он несвязно, но настойчиво.

— Скажит-те пож-жалуйста! — тонко пропел Слива. — Видали мы таких миндальников, не беспокойтесь. Сами через год, если только вас не выпрут из полка, будете по мордасам щелкать. В а-атличнейшем виде. Не хуже меня.

Ромашов поглядел на него в упор с ненавистью и сказал почти шепотом:

— Если вы будете бить солдат, я на вас подам рапорт командиру полка.

Я действительно не совсем понял ее. Но, если не ошибаюсь, этот
своеобразный фокус состоит в том, что она, идя за мною следом шаг за
шагом, нога в ногу, и неотступно глядя на меня, в то же время старается
подражать каждому, самому малейшему моем движению, так сказать,
отождествляет себя со мною. Пройдя таким образом несколько шагов, она
начинает мысленно воображать на некотором расстоянии впереди меня веревку,
протянутую поперек дороги на аршин от земли. В ту минуту, когда я должен
прикоснуться ногой к этой воображаемой веревке, Олеся вдруг делает
падающее движение, и тогда, по ее словам, самый крепкий человек должен
непременно упасть... Только много времени спустя я вспомнил сбивчивое
объяснение Олеси, когда читал отчет доктора Шарко об опытах, произведенных
им над двумя пациентками Сальпетриера, профессиональными колдуньями,
страдавшими истерией. И я был очень удивлен, узнав, что французские
колдуньи из простонародья прибегали в подобных случаях совершенно к той же
сноровке, какую пускала в ход хорошенькая полесская ведьма.

• О! Я еще много чего умею, - самоуверенно заявила Олеся. - Например, я

• Что это значит?
• Сделаю так, что вам страшно станет. Сидите вы, например, у себя в