Собрание сочинений.

Вот… чего-то никак не осмыслю… Да: неужели все это умрет со мной? Я сейчас один в чужом городе. Пьян. От коньяка и пива трещит башка. Ноги вдосталь нашатались. И вот сейчас может лопнуть сердце, — и с ним лопнет мой мир… Никак не осмыслю…

Мои руки — послушные работники, управляемые моим старшим помощником, моим старым мозгом, который, будучи сам мне подчинен, налаживает игру, угодную моим мечтам.

Как мне жаль обездоленных бедняг, которым незнакомо наслаждение книгами!

Ей тогда же стало ясно, что этого человека, нравится он тебе или нет, уже невозможно вытолкнуть из жизни, что он уселся твердо, плотно, по-видимому, надолго.

Пламя этого поцелуя осталось при нем и вокруг него, будто смутный цветной ореол, в котором он вернулся домой и который он не мог оставить в передней, как шляпу.

- ...только бы попасть куда-нибудь, - пояснила Алиса.

• Куда-нибудь ты обязательно попадешь, - сказал Кот. - Нужно только достаточно долго идти.

- Скажите, пожалуйста, куда мне отсюда идти?

• А куда ты хочешь попасть? - ответил Кот.
• Мне все равно... - сказала Алиса.
• Тогда все равно, куда и идти, - заметил Кот.

привыкши к подвластности, мы всюду себе назначаем тень надзора.

Между тем Марфинька в первый же год брака стала ему изменять: с кем попало и где попало. Обыкновенно, когда Цинциннат приходил домой, она, с какой-то сытой улыбочкой прижимая к шее пухлый подбородок, как бы журя себя, глядя исподлобья честными карими глазами, говорила низким голубиным голоском: "А Марфинька нынче опять это делала".

Разве можно помнить, чем был в прошлой жизни, - быть может устрицей или, скажем, птицей, а может быть учителем математики.