Собрание сочинений.

Ведь меня нет, — есть только тысячи зеркал, которые меня отражают. С каждым новым знакомством растет население призраков, похожих на меня. Они где-то живут, где-то множатся. Меня же нет. Но Смуров будет жить долго. Те двое мальчиков, моих воспитанников, состарятся, — и в них будет жить цепким паразитом какой-то мой образ. И настанет день, когда умрет последний человек, помнящий меня. Быть может, случайный рассказ обо мне, простой анекдот, где я фигурирую, перейдет от меня к его сыну или внуку, — так что еще будет некоторое время мелькать мое имя, мой призрак. А потом конец.

Переходя на угол в аптекарскую, он невольно повернул голову(блеснуло рикошетом с виска) и увидел - с той быстрой улыбкой, которой мы приветствуем радугу или розу, - как теперь из фургона выгружали параллелепипед белого ослепительного неба, зеркальный шкап, по которому как по экрану, прошло безупречно ясное отражение ветвей, скользя и качаясь не по древесному, а с человеческими колебаниями, обусловленным природой тех, кто нес это небо, эти ветви, этот скользящий фасад.
---
"Да, жалко, что никто не подслушал блестящей беседы, которую мне хотелось бы с вами вести".
"Ничего, не пропадет. Я даже рад, что так вышло. Кому какое дело, что мы расстались на первом же углу, и что я веду сама с собою вымышленный диалог по самоучителю вдохновения".

Это произведение было бесспорно лучшее, что создало его время, - однако же он одолевал страницы с тоской, беспрестанно потопляя повесть волной собственной мысли: на что мне это далекое, ложное, мертвое, - мне, готовящемуся умереть? Или же начинал представлять себе, как автор, человек еще молодой, живущий, говорят, на острове в Северном, что ли, море, сам будет умирать, - и это было как-то смешно, - что вот когда-нибудь непременно умрет автор, - а смешно было потому, что единственным тут настоящим, реально несомненным была всего лишь смерть, - неизбежность физической смерти автора.