Так говорил Заратустра. Веселая наука. Злая мудрость

Ибо страх – наследственное, основное чувство человека; страхом объясняется все, наследственный грех и наследственная добродетель. Из страха выросла и моя добродетель, она называется: наука.
Ибо страх перед дикими животными – этот страх дольше всего воспитывается в человеке, включая и страх перед тем животным, которого человек прячет и страшится в себе самом. – Заратустра называет его «внутренней скотиной».
Этот долгий, старый страх, ставший наконец тонким и одухотворенным, – нынче, сдается мне, называется: наука».
Так говорил совестливый; но Заратустра, который только что вернулся в пещеру свою и слышал последние слова и угадал смысл их, кинул совестливому горсть роз и смеялся над «истинами» его. «Как! – воскликнул он. – Что слышал я только что? Поистине, кажется мне, что или ты глупец, или я сам, – и твою „истину“ мигом поставлю я вверх ногами.
Ибо страх – исключение для нас. Но мужество, дух приключений, любовь к неизвестному, к тому, на что никто еще не отважился, – мужеством кажется мне вся предшествующая история человека.
Самым диким, самым мужественным животным позавидовал он и отнял у них все добродетели их: только этим путем стал он – человеком.
Это мужество, ставшее наконец духовничьим, духовным, это мужество человеческое, с орлиными крыльями и змеиною мудростью: это мужество, сдается мне, называется теперь…»

Что было здесь на земле доселе самым тяжким грехом? Не были ли этим грехом слова того, кто говорил: «Горе здесь смеющимся!»
Разве не нашел он на земле никаких оснований для смеха?
Значит, искал он плохо. Дитя находит здесь основания для смеха.
Он – недостаточно любил: иначе он полюбил бы и нас, смеющихся? Но он ненавидел и позорил нас, плач и скрежет зубовный предрекал он нам.
Надо ли тотчас проклинать, где не любишь? Это – кажется мне дурным вкусом. Но так делал он, этот безусловный. Он происходил из толпы.
И он сам недостаточно любил; иначе он меньше сердился бы, что не любят его. Всякая великая любовь хочет не любви: она хочет большего.
Сторонитесь всех этих безусловных! Это бедный, больной род, род толпы – они дурно смотрят на эту жизнь, у них дурной глаз на эту землю.
Сторонитесь всех этих безусловных! У них тяжелая поступь и тяжелые сердца – они не умеют плясать. Как могла бы для них земля быть легкой!