
Ваша оценкаРецензии
Аноним28 июня 2017 г.Читать далееЯ определённо слишком многого ждала от этого романа. Мне мечталось, что произведение окажется язвительно-сатирическим, полным метких замечаний, лаконичным, со стройным, увлекательным сюжетом - всё это Булгакову при желании легко удавалось.
Язык у романа действительно приятный, несколько старомодный и очень сочный, яркий, сплошное удовольствие читать. Но увы, для меня это стало единственным несомненным достоинством книги.
Здесь прекрасно передан дух времени, а также дух места, небольшого театра с истеричными актрисками, директорами-самодурами, кумовством, приспособленчеством и прочими прелестями. Однако всё это оказалось слишком сумбурно - персонажи толпами бегают куда-то, кричат, пререкаются, врут, договариваются, подлизываются, возмущаются - аж голова кружится. Возможно, в театре всё так и есть, и целью автора было показать именно такое закулисное бурление, кипение жизни. Но для меня всё же это броуновское движение оказалось чересчур раздражающе беспорядочным и бессмысленным, хотелось оказаться оттуда подальше, выдохнуть и больше не иметь с этим сюром ничего общего.Кроме того, театральная жизнь и её особенности - всё же некоторым образом фон, а основной сюжет романа - это похождения главного героя, начинающего писателя, чью пьесу предложили поставить в описываемом театре. И вот этот главный герой мне очень не понравился. Он то ли не раскрыт достаточно, то ли сам по себе настолько ни рыба ни мясо, что его судьба, его дела не вызывают ни малейшего интереса. Мутная какая-то личность, нервная, недалёкая, болтающаяся как говно в проруби, всё время где-то на обочине, в стороне от основных событий - без чётких целей, желаний, эмоций, так, слегка ошалевший наблюдатель. И этот герой, эта серость меня утомляла и навевала скуку, раздражение.
Вот и от книжки в целом осталось впечатление, что она скучновата и несколько утомительна, увы.18199
Аноним5 июля 2016 г.Один на один
Давно уже отмечено умными людьми, что счастье — как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь. Но когда пройдут годы, — как вспоминаешь о счастье, о, как вспоминаешь!Читать далееС большим интересом отношусь к произведениям Булгакова. Есть в них что-то особенное, загадочное, манящее... Этот рассказ - одна из многочисленных литературных исповедей писателя. Известно, что Булгаков испытал на себе всё то, о чем он написал позже.
Каждый раз, когда слышу фразу "Сейчас всё ужасно! Вот раньше такого не было..." недоумеваю. Подобное можно услышать от представителей ВСЕХ поколений во все времена. И каждый раз я отвечаю одинаково: Окститесь, граждане! ВО ВСЕ ВРЕМЕНА ЭТО БЫЛО! Наркозависимость - не исключение. Начинается у всех по-разному и причины разнятся, но, в итоге, перед нами - одна из серьезных проблем современности.
Булгаков излагает всё очень доступно, не утаивая ничего. Читатель имеет возможность узнать, каково это - быть морфинистом.
В самом конце рассказа доктор Бомгард размышляет о следующем: "Я не психиатр, с уверенностью не могу сказать, поучительны ли, нужны ли? По-моему, нужны." (речь о записях)
Безусловно нужны. Хотя бы ради того, чтобы желающие попробовать "волшебные кристаллы" заблаговременно избавились от романтических представлений о приёме наркотиков и поняли, какой ад их ожидает.
На рассвете 14 февраля 1918 года Бомгард прочитал предсмертное письмо и тетрадь с записями своего коллеги доктора Сергея Полякова, которые попали к нему в руки уже после смерти морфиниста. Суицид положил конец мучениям Полякова. Можно до бесконечности рассуждать о причинах пристрастия ГГ к морфию: измена и уход жены, смертельная скука в глуши, однообразие, боли в желудке жо холодного пота... Но разве это что-то меняет? Зависимость не выбирает, с кем ей остаться, а от кого уйти. Она остаётся со всеми, кто ей себя предложил, несмотря на мотивы и факторы риска.
Кому же интересны подробные дневниковые записи Сергея Полякова, тот смело может обратиться к рассказу "Морфий".
18235
Аноним13 июня 2016 г.Читать далееУдивительная книга! Умная, талантливая, неожиданная, страшная. Страшно жить в мире, где могут безнаказанно обижать животных, где могут взять и поселить в твой дом чужих людей, в мире, где собаки настолько лучше людей. История о том, как милый пёс Шарик путём операции был превращён в человека, и что из этого вышло, конечно, фантастическая, но до ужаса правдоподобная. Несмотря на то, что книга написана так давно (более девяноста лет назад!), она не воспринимается как что-то архаичное, и сегодня заставляет думать и переживать. Булгаков, не побоюсь этого слова, гениален.
18245
Аноним5 июня 2016 г.Читать далееВ произведении понимается тема ответственности творца за свое создание, поэтому у меня "Собачье сердце" вызвало ассоциации с "Франкенштейном". У Мэри Шелли доктор Франкенштейн намеренно создал искусственное существо, но настолько испугался увидев его живым, что прогнал безобразного, но безобидного ребенка. Существо в одиночестве познавало мир, прониклось искренней симпатией к простой английской семье, в доме которых тайно поселилось. Наблюдало за радостями и горестями этой семьи, выучило язык, стало добрым и искренним. Но показавшись на глаза этой семье оно вызвало ужас, неприятие и непонимание. Столкнувшись с негативом и осознав, что никто не увидит за отвратительной внешностью его добрую душу, существо озлобилось и натворило дел похлеще Шарикова.
Шариков же получился у профессора Преображенского абсолютно случайно. Пес Шарик был всего лишь подопытным "кроликом" для ученого, разрабатывающего новые методы омоложения, и никто превращения собаки в человека не ожидал. Получилось, что на свет появился взрослый человек с психикой подростка, у которого нет родителей (профессор себя "папашей" явно не считал), одинокий и никому не нужный. Его создатель называет Шарикова дураком, негодяем, постоянно оскорбляет (по выражению профессора, Шариков не ходит, а шляется), пытается выселить (купить комнату или просто выгнать). Шариков со своей дурной наследственностью мелкого уголовника Клима и пса Шарика, со своими проблемами, со своим бедным интеллектуальным миром, не интересен своему родителю по неволе. Он не получает никакой духовной пищи, ни образования, ни человеческого отношения. Даже ласки, любимого метода воспитания профессора, который он может применять, по видимому, только к собакам или взрослым воспитанным людям с высшим образованием вроде доктора Борменталя, Шариков тоже лишен. Профессор Преображенский и доктор Борменталь слишком заняты достойными светила мировой медицины делами: возвращают потенцию пожилым мужчинам; омолаживают пятидесятилетних женщин, чтобы те не упускали любовников, в сыновья им годящихся; делают аборт четырнадцатилетним девочкам, чтобы их женатые развратители не потеряли престижную работу. В итоге, Шариков и превращается в дурака, негодяя, подлую личность, которая думает только о себе, никого не любит и ни о ком не заботиться. А попытался ли кто-нибудь научить его хорошему?
Доктор Борменталь со своим "воспитанником" также общего языка не нашел, хотя попытки были: заботился о нем при превращении, учил Шарикова читать, водил в цирк. Но, в итоге, лишь возненавидел его. Швондер - единственный воспринимал Шарикова как человека, а не полузверя: оформил ему документы, помог выбрать имя, дал почитать книгу (абсолютно бесполезную, правда), устроил на работу. Против всего этого профессор был категорически против. Конечно, многие попытки помочь были бездумными и Шарикову навредили. Например, работа по убийству кошек лишь провоцировала его на агрессию, а 7 рублей на учебники ушли у несознательного Шарикова на водку.
Вот такие мысли пришли мне в голову после прочтения повести. Честно скажу, что лет 5-6 назад я смотрела одноименный двухсерийный фильм. Не знаю, либо я всего этого не замечала, либо в фильме акценты расставлены по-другому, но профессор Преображенский у меня воспринимался как умудренный опытом человек, который все понимает в этой жизни, Борменталь - идеал интеллигентного мужчины. Оба в фильме однозначно положительные герои. Проделки Шарикова вроде затопления квартиры, чтения Энгельса и Каутского, погонь за кошками вызывали смех и легкую грусть. По прочтению повести у меня наступило полное разочарование в героях. Столько грязи и мрака в этой повести, что о смехе и грусти тут даже говорить не приходится. Например, в фильме Борменталь был влюблен в девушку, которая оказалась жертвой угроз Шарикова и согласилась стать его женой. И она вызывала жалость - одинокая женщина, напуганная агрессивным хамом, пошла на нехарактерный для себя поступок, из-за чего жестоко поплатилась, потеряв уважение достойного человека. В повести любовной линии нет, а этой героине дана абсолютно нелицеприятная характеристика как девушке не уважающей себя и легкомысленной - для нее фланелевые чулочки и обеспеченный любовник важнее собственного здоровья.
В свете вышесказанного финал воспринимается под новым углом: отрицательные персонажи выходят сухими из воды, не осознав, что мы в ответе за тех, кого мы приручили. Наоборот, для Преображенского торжествует принцип «люби себя и плюй на всех - в жизни ждет тебя успех»: хочу сделаю тебя собакой, хочу человеком, а ты лежи на коврике и будь доволен своею участью.В общем, оценку я поставлю 2,5 из 5 педагогическим попыткам сделать из Шарика человека. Во многом это оценка самим профессору Преображенскому и Борменталю, героям моей юности, довольно сильно меня разочаровавшим в интерпретации их создателя Михаила Булгакова.
18464
Аноним19 мая 2024 г.записки морфиниста
Читать далееИтак, перед нами краткая, но поучительная повесть. Повесть о больном человеке, о больном докторе.
Молодой человек, доктор Сергей Поляков, был разбит. Душевно. Так бывает иногда с людьми чувствительными, мечтательными, влюбленными. Уход жены поломал тонкие струнки его психического равновесия, что малейшая возможность найти успокоение и блаженство в чем-то другом, делает этого человека зависимым.
Молодой доктор стал зависим от морфия, который изначально применил исключительно в благих целях.Михаил Булгаков очень интересно выстроил свое произведение. Мы видим, как человек постепенно становится безумным и к чему это приводит. Мы видим в его личных записках историю его же болезни — от первого принятия морфия до последних моментов его употребления, мы видим краткие вспышки просветления, манию к веществу, злость и ярость от отсутствия дозы, психиатрическую больницу, где пациент крадет «свой яд».
Мы видим безумцаПричем этот безумец продолжает свою врачебную практику. Сказывается ли это на пациентах? Он уверен, что нет. Для доктора Полякова принятие морфия — это прилив огромной массы сил и энтузиазма.
Но лишь до момента, когда все заходит слишком далеко. Когда начинаются галлюцинации. Он уже знает, дальше хода нет. Он обречён.В.
Содержит спойлеры17750
Аноним30 июля 2022 г.Про бандеровца Шарикова
Читать далееНачну с того, что Шарикова я не люблю. Я вобще кошатник, считайте меня котом Матроскиным. А собак я не очень люблю. Особенно не люблю тех собак, которые котов душат. А Шариков этим только и занимаелся. Поэтому я рад, что его зафиксировали обратно.
Книжку эту я прочитал после уже как посмотрел кино. Я подумал а была хоть одна книжка которую я сначала прочитал, а потом посмтрел кино. И не вспомнил ни про одну.
Я знаю, что кто-нить скажет, что я тоже не сильно далекий и типа Шарикова. Да, я не сильно далекий, но я не Шариков. Шариков - он тупой, а я недостаточно образованый. Потому что в физкульттезникуме, щас правда это коледж, не сильно тебя образовают. Но я понимаю главное - чтобы тебя уважали надо работать и отвечать за себя самому, а не думать где я столоватся буду.
Про Швондера. Это типа бюрократ. Таких много. На словах за людей, а по факту шкурники. Таких только таблом об тэйбл, по другому не понимают.
И про песни по вечерам понравилось. Знаете про что подумал - как хохлы свой гимн спивают. Жопа голая, а они - воют так что американский посол в твитере пишет как они достали его своим заунивным воем..
Вообще Шариков это тот, кто думает что Бандера это не гитлеровский преспешник, а герой.. Потому он и кричит все время Абырвалг!171,3K
Аноним27 июля 2020 г.котики и невыносимая ипохондрия
Читать далееТакой нуар, что местами хочется орать - мёртвые котики, "нужный человек уехал в Америку", поцелуи специальным людям за ушами как основной механизм нетворкинга, и другие до скрежета зубовного знакомые реалии собственного дела в России.
Главный герой хочет написать книгу. И пишет её, после работы и в выходные, немного при этом чахня от беспросветности и тихонько загибаясь от бедности и ипохондрии. Из бедности у него совсем нет никакого выхода, а от ипохондрии немного помогает друг котик ("что б отпустила пустота - прижму к себе тугой комочек кота").
Но написанную книгу оказывается невероятно, невозможно куда-то пристроить - тот издатель требует что-то вымарать, другой называет безумные, горячечные явки пароли куда пойти и кому сказать какие слова, третий уехал в Америку навсегда, хотя уже вроде взял текст. И все не отвечают больше по этому телефону, повязаны кумовством, вхожи в одну тусовку с целованием за ушами и максимально токсично друг друга ненавидят.
Ничего этого герой не хотел и не просил, он хотел только писать свою книгу. От отчаянного бессилия он почти готов покончить с собой - да и без кота уже жизнь не та - но на горизонте появляется возможность переделать книгу в пьесу... Вот только театр - это новый круг Ада.
Читать роман просто больно - очень жалко и героя, бесконечно одинокого и глубоко психически нездорового мужика, которому приходится вариться в совершенно безумном мире, в котором важно слушать чужие по десять раз рассказанные пьяные баечки и невозможно ничего доделать до конца, так как в процессе делания кто-то куда-то переехал, поругался с тобой или больше здесь не числится.
Говорят, в романе есть конкретные аллюзии на конкретных людей тогдашнего театрального и литературного мира - пусть. Как современный и совершенно не театральный читатель разрешу себе без угрызений совести этих аллюзией не распознавать и читать книгу просто как - видимо автобиографичную - полную отчаяния историю про то, какая жизнь - отчаянная борьба, когда ты всего-то и хочешь, что дать послушать кому-то пианино, что так ярко играет у тебя в голове, да показать, каким особенным теплом горят свечи, а не искать правильный подход к правильным важным людям.
Роман, кстати, не закончен.
17939
Аноним14 июня 2015 г.Читать далееВ очередной раз прослушав повесть Михаила Афанасиевича, я решил поделиться своим чуть ли не возмущением тем, что очень многие считают профессора Филиппа Филипповича Преображенского положительным и главным героем, потому что книги не читали, а смотрели фильм. Почему так произошло и книгу классика русской литературы мы знаем по кино? Дело в том, что впервые официально повесть была опубликована в 1987-ом году и почти сразу же вышла экранизация, поэтому большинство знакомых с «Собачьим сердцем» в нашей самой читающей в мире стране знакомы с ним по голубому экрану, а не по желтоватым страницам журнала «Знамя». Скажу, что сам я тоже сначала посмотрел фильм, а потом уже открыл книгу, но прочитав – ахнул.
Меня смутило, что из-за хорошей, но лукавой экранизации смещены некоторые аспекты повествования. Так капризный и самовлюблённый (в книге) Преображенский в исполнении Евгения Евстигнеева предстал перед зрителем умудрённым старцем, которому недалёкие бюрократы не дают житья. Сценарий будто нарочно писался под «обеление» Филиппа Филипповича – монологи где-то лишены пары строк (знаменитое рассуждение о разрухе в книге, например, заканчивается предложением приставить к каждому городового), где-то отброшен контекст и т.д. Булгаков отнюдь не изображает профессора положительным персонажем – достаточно вспомнить эпитеты, которыми он награждает его в сцене операции(извините, цитата получилась большой):
Зубы Филиппа Филипповича сжались, глазки приобрели остренький, колючий блеск и, взмахнув ножичком, он метко и длинно протянул по животу Шарика рану. Кожа тотчас разошлась и из неё брызнула кровь в разные стороны. Борменталь набросился хищно, стал комьями марли давить Шарикову рану, затем маленькими, как бы сахарными щипчиками зажал её края и она высохла. На лбу у Борменталя пузырьками выступил пот. Филипп Филиппович полоснул второй раз и тело Шарика вдвоём начли разрывать крючьями, ножницами, какими-то скобками. Выскочили розовые и жёлтые, плачущие кровавой росой ткани. Филипп Филиппович вертел ножом в теле, потом крикнул: «Ножницы!»
Инструмент мелькнул в руках у тяпнутого, как у фокусника. Филипп Филиппович залез в глубину и в несколько поворотов вырвал из тела Шарика его семенные железы с какими-то обрывками. Борменталь, совершенно мокрый от усердия и волнения, бросился к стеклянной банке и извлёк из неё другие, мокрые, обвисшие семенные железы. В руках у профессора и ассистента запрыгали, завились короткие влажные струны. Дробно защёлкали кривые иглы в зажимах, семенные железы вшили на место Шариковых. Жрец отвалился от раны, ткнул в неё комком марли и скомандовал:
– Шейте, доктор, мгновенно кожу, – затем оглянулся на круглые белые стенные часы.
– 14 минут делали, – сквозь стиснутые зубы пропустил Борменталь и кривой иголкой впился в дряблую кожу. Затем оба заволновались, как убийцы, которые спешат.
– Нож, – крикнул Филипп Филиппович.
Нож вскочил ему в руки как бы сам собой, после чего лицо Филиппа Филипповича стало страшным. Он оскалил фарфоровые и золотые коронки и одним приёмом навёл на лбу Шарика красный венец. Кожу с бритыми волосами откинули как скальп. Обнажили костяной череп. Филипп Филиппович крикнул:
– Трёпан!
Борменталь подал ему блестящий коловорот. Кусая губы, Филипп Филиппович начал втыкать коловорот и высверливать в черепе Шарика маленькие дырочки в сантиметре расстояния одна от другой, так, что они шли кругом всего черепа. На каждую он тратил не более пяти секунд. Потом пилой невиданного фасона, сунув её хвост в первую дырочку, начал пилить, как выпиливают дамский рукодельный ящик. Череп тихо визжал и трясся. Минуты через три крышку черепа с Шарика сняли.
Тогда обнажился купол Шарикового мозга – серый с синеватыми прожилками и красноватыми пятнами. Филипп Филиппович въелся ножницами в оболочки и их вскрыл. Один раз ударил тонкий фонтан крови, чуть не попал в глаз профессору, и окропил его колпак. Борменталь с торзионным пинцетом, как тигр, бросился зажимать и зажал. Пот с Борменталя полз потоками и лицо его стало мясистым и разноцветным. Глаза его метались от рук профессора к тарелке на инструментальном столе. Филипп же Филиппович стал положительно страшен. Сипение вырывалось из его носа, зубы открылись до дёсен. Он ободрал оболочку с мозга и пошёл куда-то вглубь, выдвигая из вскрытой чаши полушария мозга. В это время Борменталь начал бледнеть, одной рукой охватил грудь Шарика и хрипловато сказал:
– Пульс резко падает…
Филипп Филиппович зверски оглянулся на него, что-то промычал и врезался ещё глубже. Борменталь с хрустом сломал стеклянную ампулку, насосал из неё шприц и коварно кольнул Шарика где-то у сердца.
– Иду к турецкому седлу, – зарычал Филипп Филиппович и окровавленными скользкими перчатками выдвинул серо-жёлтый мозг Шарика из головы. На мгновение он скосил глаза на морду Шарика, и Борменталь тотчас же сломал вторую ампулу с жёлтой жидкостью и вытянул её в длинный шприц.
– В сердце? – робко спросил он.
– Что вы ещё спрашиваете? – злобно заревел профессор, – всё равно он уже пять раз у вас умер. Колите! Разве мыслимо? – Лицо у него при этом стало, как у вдохновенного разбойника.
Доктор с размаху легко всадил иглу в сердце пса.
– Живёт, но еле-еле, – робко прошептал он.
– Некогда рассуждать тут – живёт – не живёт, – засипел страшный Филипп Филиппович, – я в седле. Всё равно помрёт… Ах, ты че… «К берегам священным Нила…». Придаток давайте.
Борменталь подал ему склянку, в которой болтался на нитке в жидкости белый комочек. Одной рукой – «Не имеет равных в Европе… Ей-богу!», – смутно подумал Борменталь, – он выхватил болтающийся комочек, а другой, ножницами, выстриг такой же в глубине где-то между распяленными полушариями. Шариков комочек он вышвырнул на тарелку, а новый заложил в мозг вместе с ниткой и своими короткими пальцами, ставшими точно чудом тонкими и гибкими, ухитрился янтарной нитью его там замотать. После этого он выбросил из головы какие-то распялки, пинцет, мозг упрятал назад в костяную чашу, откинулся и уже поспокойнее спросил:
– Умер, конечно?..
– Нитевидный пульс, – ответил Борменталь.
– Ещё адреналину.
Профессор оболочками забросал мозг, отпиленную крышку приложил как по мерке, скальп надвинул и взревел:
– Шейте!
Борменталь минут в пять зашил голову, сломав три иглы.
И вот на подушке появилась на окрашенном кровью фоне безжизненная потухшая морда Шарика с кольцевой раной на голове. Тут же Филипп Филиппович отвалился окончательно, как сытый вампир, сорвал одну перчатку, выбросив из неё облако потной пудры, другую разорвал, швырнул на пол и позвонил, нажав кнопку в стене. Зина появилась на пороге, отвернувшись, чтобы не видеть Шарика в крови. Жрец снял меловыми руками окровавленный куколь и крикнул:
– Папиросу мне сейчас же, Зина. Всё свежее бельё и ванну.
Он подбородком лёг на край стола, двумя пальцами раздвинул правое веко пса, заглянул в явно умирающий глаз и молвил:
– Вот, чёрт возьми. Не издох. Ну, всё равно издохнет. Эх, доктор Борменталь, жаль пса, ласковый был, хотя и хитрый.Заметьте, Булгаков сам врач и прекрасно знает, что он описывает и все эти «ножички», «разбойники», «коварные уколы», «мясистые и разноцветные лица» и т.д. отнюдь не случайны - он намеренно рисует Преображенского этаким Франкенштейном, создающим своё чудовище из честолюбия. Благо, что к концу повествования профессор понимает свою ошибку:
Вот, доктор, что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти параллельно и ощупью с природой, форсирует вопрос и приподнимает завесу: на, получай Шарикова и ешь его с кашейОшибку он исправляет, но исправляет он частность, другим человеком он не становится:
Пёс видел страшные дела. Руки в скользких перчатках важный человек погружал в сосуд, доставал мозги, – упорный человек, настойчивый, всё чего-то добивался, резал, рассматривал, щурился и пел:
– «К берегам священным Нила…»Словом, от образа «хорошего» Преображенского я избавился.
Но кто же тогда герой? Полиграф Полиграфович? Нет. Швондер, Борменталь? Тем более нет. Думал я долго, а потом понял, что это Шарик, над естеством которого всякий изгаляется в угоду собственных амбиций: то угощают краковской, но ножичком режут, то Энгельсом пичкают, а потом удивляются, мол, не ожидали и даже не рассчитывали. Так что я считаю, что эта повесть о человеческой самонадеянности, эгоцентричности и нежелании идти на компромисс. Хочется надеяться, что современные «профессора» и «председатели» будут благоразумнее, или же нынешнего Шарика так просто не проведёшь, но – едва ли. Ведь повесть эта не просто так в разряде классики числится: о глубинных, укоренившихся проблемах природы человеческой она нам печально рассказывает, которые просто так не изжить. Но стремиться к этому надо.В заключение хочу сказать, что смотреть экранизации – дело хорошее, но там пересказ бывает неточным в силу разных обстоятельств, а сиюминутная политическая конъюнктура может оказать самое разрушительное влияние на восприятие. Поэтому читайте книги и знакомьтесь с оригиналами.
17167
Аноним2 июня 2015 г.Читать далееПонял эту книгу как непростой роман Максудова-Булгакова с театром.
Разделил повествование на два периода - литературный и театральный.
Вначале Максудов пишет хороший роман и вырывается (молодец!) из опостылевшего мира газеты "Пароходство".
Главный герой не зря носит тургеневскую фамилию - есть в нем вера в прекрасное. Но всякие идеалы проверяются на прочность - сначала он понимает, что уже не хочет в богемный Париж после знакомства с пожившим там Измаилом-Алексеем Толстым, а потом видит, что мир литераторов - не мир возвышенных творческих личностей, а мир интриг и жесткой конкуренции. Но и себя Максудов ловит на двуличии и понимает, что волчья улыбка не только выдумки смотрящих на него.Вторая часть - это внезапная любовь-страсть к театру. - Этот мир мой.. - шепчет Максудов.
театр, без которого не мог жить уже, как морфинист без морфия.В этом мире слова: - Вы не театральный человек! являются оскорбительными. Теперь, может, легче будет выслушивать восторги некоторых знакомых и откликнуться на приглашение пойти в театр, да и восприятие его будет более адекватным.
С другой стороны, изображение Булгаковым людей театра живо напомнило как достала Булгакова советская Мельпомена. Драматург попадает в закрытую систему субординации, где воля государства-цензуры и режиссера-деспота определяющие факторы. Ещё один идеал подвегается испытанию.
ей (пьесе) нужно было существовать, потому что я знал, что в ней истина.По-видимому, до последней своей строчки Булгаков сохранил идеал истины.
Вообще личность автора сильно проглядывается. Высмеял Станиславского. А как Толстого описал (тут что-то личное):
старик, босой, в длинной рубахе, засунувший руки за поясок, с бровями, как кусты, с запущенной бородой и лысый..Читать рекомендую. Булгаков изобразил кусок жизни - не черно-белой, где все просто и понятно, а в сложном хитросплетении и в своем фирменном исполнении)
1778
