Мозг и душа: Как нервная деятельность формирует наш внутренний мир

Когда я писал эту книгу, друзья спрашивали меня, о чем она, и я говорил им, что она будет не о сознании. Лет после пятидесяти многим нейробиологам начинает казаться, что они накопили достаточно мудрости и опыта, чтобы взяться за решение проблемы сознания.[169] Будучи нейробиологами, они стремятся выявить происходящие в нервной системе процессы, связанные с сознанием, и показать, как из активности нашего материального мозга может возникать субъективный опыт. Было предложено много решений этой проблемы, но ни одно из них не оказалось вполне удовлетворительным. Я знал, что у меня не выйдет ничего лучшего. Поэтому эта книга не столько о сознании, сколько о мозге.
Вместо того чтобы писать о сознании, я уделил особое внимание тому, как много известно нашему мозгу без нашего ведома. Он заставляет нас бояться вещей, которые мы видим, сами того не осознавая, и может управлять сложными движениями конечностей, о которых мы и не подозреваем. Кажется, что для сознания остается очень мало дела. Поэтому, вместо того чтобы задаваться вопросом, как субъективный опыт может возникнуть из активности нейронов, я хочу задаться вопросом: "Зачем нужно сознание?" Или, точнее, "Почему наш мозг заставляет нас ощущать себя свободными деятелями?" Можно предположить, что мы получаем некоторые преимущества за счет восприятия себя как свободных деятелей. Так что вопрос в том, в чем состоят эти преимущества. Мой ответ на этот вопрос основан пока на чисто умозрительных построениях.

Рассуждая о работе нашего мозга, мы нередко невольно представляем себе еще один мозг меньшего размера внутри того мозга, в котором мы пытаемся разобраться. В моем эксперименте с волевыми действиями я предполагал, что особая часть нашего мозга – префронтальная кора – задействована в осуществлении свободного выбора. Не я делал этот выбор, а эта часть моего мозга делала выбор за меня. Но ведь это всего лишь маленький "я", находящийся в глубине моего мозга и осуществляющий свободный выбор. Этого маленького "меня" нередко называют гомункулусом. А есть ли внутри этого "меня" участок еще меньшего размера, еще более глубокий "я", который на самом деле совершает этот выбор?
Психологам пришлось немало размышлять, пытаясь избавиться от этого гомункулуса в глубине нашего мозга. По-видимому, решения принимает не какой-то отдельный участок мозга, а целая система участков, накладывающих те или иные ограничения, которые и определяют наш окончательный выбор. Эти ограничения поступают от многих источников: от нашего тела (есть действия, которые мы физически не можем осуществить), от наших эмоций (есть действия, о которых мы можем впоследствии пожалеть), а главное – от нашей социальной среды (есть вещи, которых никак нельзя делать в присутствии профессора английского языка).
Но мы едва осознаём все эти ограничения. Нам кажется, что мы полностью контролируем свои действия. Именно поэтому нам так сложно избавиться от этой идеи гомункулуса. Над всем нашим опытом довлеет ощущение, что всё у нас под контролем. Существует материальный мир, в котором мы действуем, и в этом материальном мире есть другие деятели, похожие на нас, которые тоже сами себя контролируют.
Это последняя иллюзия нашего мозга: он скрывает все наши связи с материальным миром и социальной средой и создает у нас ощущение собственного независимого "я".

Так откуда же поступает управляющий сигнал, который и определяет выбор испытуемых в этих экспериментах с волевыми действиями? Поступает ли он из лобных долей коры, где сосредоточена наша воля? Или он скрыто поступает от экспериментатора через ограничения, накладываемые на испытуемого? Все это зависит от нашей точки зрения. Если мы рассмотрим человека и его мозг отдельно от окружающего мира, то главным источником управления будут лобные доли коры. Но человека и мозг редко можно встретить отдельно от окружающего мира. Такое состояние для них вредно. Наш мозг тонко настроен на взаимодействия с другими людьми. Такие понятия, как воля, ответственность и даже смысл, зависят от этих взаимодействий. Каждый из нас предсказывает, что скажет другой, и корректирует свои предсказания до тех пор, пока оба не придут к согласию. В результате тот смысл, на котором оба сойдутся в итоге, будет зависеть от обоих, а значит, может немного отличаться в зависимости от того, с кем мы разговариваем. Смысл рождается из взаимодействия сознаний.
Если мы хотим понять нервную основу этих взаимодействий, нам нельзя исследовать один отдельно взятый мозг. Нужно исследовать два мозга в процессе их взаимодействия. Работа в этом направлении еще только начинается. Пока что мы даже не знаем, как сопоставлять показатели измерений, полученные для мозга двух разных людей.

А есть ли в моем мозгу участок, который соответствует этому "я"? Это должен быть участок, который решает, что делать, а затем говорит остальному мозгу, как это делать. Если такое место в моем мозгу есть,[ Семир Зеки, специалист по анатомии мозга, обратил мое внимание на то, что у нас в мозгу не может быть участка, всецело задействованного в управлении другими участками. Он объяснил это тем, что у нас в мозгу нет участка, который посылал бы только исходящие сигналы и не получал никаких входящих. — Примеч. авт.] оно должно быть источником управляющих сигналов, которые могут, наряду с рядом других вещей, вызывать активацию области мозга, связанной с восприятием лиц, чтобы я мог представить себе, что вижу чье-то лицо, когда на самом деле никакого лица передо мной нет.

Когда я только начал писать эту книгу, я еще не знал, что во время моего путешествия по исследованиям мозга меня будут сопровождать спутники. Они встретились мне на той университетской вечеринке в прологе и оставались со мной на протяжении всех остальных глав. Теперь их больше нет. Моя книга подошла к концу, и профессор английского языка вместе с профессором физики, с их разными представлениями о науке, ушли обратно в небытие. Сами они и их внутренний мир не существуют за пределами страниц этой книги, как не существует и рассказчика, чье отношение к профессору английского языка так сильно изменилось по ходу путешествия. Вопрос "А что дальше?" неуместен. Для них всех дальше нет ничего.
Но "я", от имени которого ведется рассказ в этой книге и который затем исчезает на ее последней странице, ничем не отличается от другого "я", Криса Фрита, который пробуждается из небытия каждое утро около семи часов и вновь исчезает каждую ночь. Я не уверен, кто из нас пишет эти последние страницы, но в любом случае это "я" создано моим мозгом.
На протяжении всей книги я следовал правилу проводить грань между мной и моим мозгом. Когда восприятие объектов и совершение действий происходит без моего ведома, я говорю, что это делает мой мозг. Но об осознанных ощущениях и сознательных действиях и решениях я говорю, что это делаю я. Однако я не дуалист. Это "я", совершающее преднамеренные действия, тоже создано моим мозгом.

Я считаю, что истина существует. Пока у нас есть возможность убеждаться, что одна модель материального мира работает лучше, чем другая, мы можем стремиться создавать ряд все более и более удачных моделей. В конце этого ряда, хотя он и бесконечен в математическом смысле, находится истина – истина того, как в действительности устроен мир. Достижение этой истины и есть задача науки. Наука движется вперед, создавая модели окружающего мира, делая предсказания на основе этих моделей и используя ошибки в этих предсказаниях для создания новых, лучших моделей. Теперь наука открывает нам, что наш мозг использует те же принципы в своем познании окружающего мира. Мы также начинаем понимать, каким образом наш мозг создает модели внутреннего мира других людей. Наша способность делиться этими моделями и делает возможным научный поиск истины.
"Можно было догадаться, – говорит профессор английского языка, – что вы все сведете к тому, что наука – это вершина человеческих достижений".
Это верно. Я люблю науку. Но есть и другие вершины.
Есть нечто еще более поразительное, чем наша способность делиться своими моделями мира и создавать составные, лучшие модели. Это способность некоторых выдающихся личностей передавать нам свой опыт, преодолевая время. Передавать нам свой опыт, несмотря на то что у нас нет никакой возможности встретиться с ними лично, замыкая цикл общения.
Даже если нам никогда не узнать "правильного" перевода стихотворения Ли Шан-иня об узорчатой лютне, мы можем почувствовать его тоску по утраченной или невозможной любви.
Даже если мы никогда не попадали в бурю на море, мы можем получить представление об этом опыте, посмотрев на картину Уильяма Тернера "Снежная буря – пароход выходит из гавани, подавая сигналы на мелководье и измеряя глубину лотом" (см. илл. 7 на цветной вставке). Чтобы написать эту картину, Тернер "упросил матросов привязать меня к мачте, чтобы наблюдать за происходящим; я оставался привязанным в течение четырех часов и не надеялся уцелеть, но чувствовал, что обязан запечатлеть это, если уцелею". Тернер не сомневался, что сможет изобразить свой опыт на картине и разделить его с нами.

В очень далеком прошлом наши предки тоже были одиноки. Они создавали модели материального мира, но не могли делиться этими моделями друг с другом. В то время истина не имела значения для таких моделей. Не имело значения, верно ли эти модели отражали материальный мир. Важно было только то, что эти модели работали, позволяя предсказывать, что случится дальше. Но научившись делиться своими моделями материального мира, мы обнаружили, что модели других людей в некоторой степени отличаются от наших собственных. Среди других людей есть эксперты, у которых имеются определенно лучшие модели некоторых аспектов окружающего мира. Составляя вместе такие модели, полученные многими людьми, мы можем построить новую модель, которая будет лучше, чем любая из моделей, полученных каждым человеком в отдельности. При этом наши знания о мире больше не ограничиваются опытом одной жизни – они передаются из поколения в поколение.

Общение в форме диалога, лицом к лицу, не односторонний процесс, в отличие от чтения книги. Когда я веду с вами диалог, в зависимости от вашей реакции на меня меняется моя реакция на вас. Это и есть цикл общения. Но при этом не только я пытаюсь предсказать, что вы скажете дальше, на основании моей модели вашей мысли. У вас в голове тоже есть модель моей мысли. Вы тоже пытаетесь предсказать, что я скажу дальше. Вы тоже готовы изменить свои слова, чтобы указать мне на то, что ваша модель моей мысли плохо работает для предсказания того, что собираюсь сказать я.
В этом состоит важное отличие общения от нашего взаимодействия с материальным миром. Окружающий нас мир совершенно безразличен к нашим попыткам его трактовать. Но когда два человека взаимодействуют в диалоге, их обмен мыслями – это их совместно дело. Поток информации при этом не бывает односторонним. Даже если моя цель состоит в том, чтобы сообщить вам какую-либо мысль, та мысль, которую вы в итоге получите, будет неизбежно доработана вами. Такая передача мыслей напоминает работу гравитационного поля. Луна вращается вокруг Земли, но присутствие Луны, в свою очередь, влияет на вращение Земли.
В тот момент, когда моя модель вашей мысли совпадает с моей собственной мыслью и у меня больше нет нужды показывать вам, что возникла проблема, можно считать, что сообщение прошло успешно. При этом принципиально, что в этот самый момент между вашей моделью моей мысли и вашей собственной мыслью тоже не остается отличий. Этот момент взаимного согласия завершает успешную передачу сообщения. Строя модели внутреннего мира других людей, наш мозг решает задачу, требующую проникновения в чужое сознание. И именно эта способность строить модели чужого сознания и создала пропасть между людьми и всеми другими видами живых организмов. Если бы мы не могли строить мысленные модели окружающего мира и делиться ими, у нас бы не было ни языка, ни культуры.