Поселок. Повести и рассказы

Олегу стыдно сознаться, что он не жалеет мать. Она плачет о том, чего для Олега нет. Она плачет о странах, которые увидеть нельзя, о людях, которых здесь не было. Олег не помнит мать иной — только такой, как сегодня. Худая, жилистая женщина, пегие прямые волосы собраны сзади в пук, но всегда выбиваются и падают тяжелыми прядями вдоль щек, и мать дует на них, чтобы убрать с лица. Лицо красное, в оспинках от перекати-поля, под глазами темные мешки, а сами глаза слишком светлые, как будто выцвели. Мать сидит за столом, вытянув жесткими ладонями вниз мозолистые руки. мозолистые руки. Ну плачь же, чего ты? Сей-
час достанет фотографию? Правильно, подвинула к себе коробку, открывает, достает фотографию.
За стеной Старый уговаривает близнецов поесть. Близнецы хнычут. Ученики гомонят, помогают Старому кормить малышей. Ну как будто самый обыкновенный день, как будто ничего не случится.

В маленькой комнате стояла детская кроватка. Он сразу понял, что это сооружение с расстегнутыми и висящими по сторонам ремнями, мягкое, как бы повисшее в воздухе, предназначено для маленького ребенка. И вот почему-то недавно, минуту назад, ребенка унесли отсюда в спешке, даже оставили один маленький розовый носок и разноцветную погремушку. Олег, еще не осознав до конца, что встретился с самим собой в этом заповеднике остановившегося времени, поднял погремушку и взмахнул ею, и именно в этот момент, услышав звук погремушки и, как ни странно, узнав его, он осознал реальность корабля, реальность этого мира, более глубокую и настоящую, чем реальность поселка и леса. В обычной жизни нельзя встретиться с самим собой. Вещи исчезают, а если что-то и остается, то остается как память, как сувенир. А здесь, в петле, прикрепленной к бортику кровати, висела недопитая бутылочка с молоком, молоко замерзло, но его можно было растопить и допить.

Когда Павлыш вышел из вездехода, вокруг было тихо. Только чуть журчала вода, обтекая камни. Словно он вошел в комнату, где только что кипел непринужденный разговор, но при виде нежданного гостя все замолкли и смотрят на него враждебно, ожидая, когда тот уйдет.
— Скучно живете, — с вызовом сказал реке Павлыш, но ответом было молчание. Отмахнувшись от печальных размышлений, Павлыш стал глядеть вдаль. Неподалеку начинался лес, в общем низкорослый и чахлый, дальше от берега он становился выше, вершины были темнее. А еще дальше, там, где лес сливался с пеленой дождя, он заметил колоссальную обрывистую скалу. Впрочем, нет, вернее всего, это не скала, по- думал Павлыш. Скорее, это похоже на колонны — две, три, четыре… Колонны уходили в облака. Вот это уже интереснее, подумал он, и желание возвращаться домой пропало. Павлыш поднял машину в воздух и полетел дальше. Через пять минут он приблизился к колоннам и мог разглядеть их как следует. Больше всего, понял Павлыш, это похоже на стволы деревьев. Но стволы диаметром в несколько десятков метров и как бы сплетенные из множества канатов, каждый толще метра. Так как это сплетение было случайным, бессистемным, то в некоторых местах стволы расширялись, затем громадной шишкой, наростом, уходили в сторону, и все это сооружение было к тому же покрыто кустами, лишайниками, небольшими деревцами, выросшими из ствола. А в одном месте Павлыш разглядел даже уместившееся в развилке небольшое озеро, окруженное густым тростником. Потом он увидел пещеру — дупло, в котором мог бы уместиться трехэтажный дом, и у него даже появился соблазн нырнуть туда на вездеходе, но потом Павлыш представил себе, каким гадким характером могут отличаться его обитатели, и раздумал.

Павлышу даже показалось, что, если раздвинуть колючие ветки, там, внутри, таятся настоящие крепкие скользкие маслята. Чтобы отделаться от наваждения, Павлыш подошел к кустам поближе. Но не успел притронуться к ним, как кусты ощетинились длинными иглами, и в следующее мгновение иглы полетели в Павлыша, настолько тонкие, острые и крепкие, что сотни их умудрились вонзиться в непроницаемую ткань скафандра, и Павлыш чуть не потерял равновесие от совместного удара сотен игл. Он отскочил, проклиная кусты, и потратил несколько минут, прежде чем удалось очистить скафандр от невероятно крепких и острых иголок.

Павлыш признавал, что ни знаний, ни понимания планеты у него нет. Но интуиция все время предостерегала его против этого мира, а Павлыш привык доверять интуиции. Он готовил вездеход к поездке, когда в служебный купол пришла Салли. Она хотела поехать вместе с Павлышом, но Клавдия ее не отпустила, потому что ей самой понадобилась помощница. Она обещала взять Салли с собой на следующий день к любопытным обнажениям на том берегу озера, открытым геоскаутами.
— Если вам попадутся цветы, — сказала Салли, — настоящие цветы — привезите мне ма-а-аленький букетик.

Люк переходника жадно чавкнул, прижимаясь к раме. Павлыш немного постоял у купола, оглядываясь и ожидая, как будет реагировать на его появление местная фауна. Фауна никак на него не реагировала. Павлыш не спеша пошел по редкой траве к капсуле, погладил ее мягкий бок, нависающий над ним. Потом взглянул на иллюминатор геологической лаборатории. Т ак и есть, Клавдия стоит у иллюминатора и смотрит, умеет ли ее мальчик переходить улицу на зеленый свет. Павлыш помахал Клавдии, та подняла руку в ответ, но от иллюминатора не отошла.

Дик сказал:
— Дай попробовать, Томас. Из фляги.
— Тебе не понравится, — сказал Томас. — Детям и дикарям коньяк противопоказан. Но он протянул флягу Дику.
«Всегда надо просить, — подумал Олег. — Я всегда только думаю о чем-нибудь, а Дик уже это берет».
— Только осторожно, — сказал Томас, — один маленький глоток.
— Не бойся, — сказал Дик. — Если тебе можно, мне тем более. Я сильнее тебя. Томас ничего не ответил. Олегу показалось, что он улыбается. Дик запрокинул флягу и сделал большой глоток. Видно, этот коньяк был очень горьким, потому что он выронил флягу и жутко закашлялся, схватившись за горло. Томас еле успел подхватить флягу.
— Я же говорил, — сказал он укоризненно, но без сочувствия. Марьяна бросилась к покрасневшему, несчастному Дику.
— Все горит… — смог наконец выговорить Дик.
— Вы зачем? — сердилась Марьяна на Томаса.
Она стала копаться в своем мешке. Олег знал — искала снадобье от ожога.
— Сейчас пройдет, — сказал Томас. — Ты же дикарь,
Дик. Ты должен был незнакомую жидкость принимать, как яд, сначала языком… Дик отмахнулся.
— Я поверил, — сказал он. — Понимаешь, поверил! Ты же пил!
Дик был унижен. Унижений он не выносил.

Дик заметил, ударил по руке: — Грибы хватала, цветок брала. Психованная ты какая то. Инфекцию занесешь. Грибы тем временем выбрались из мешка, расползлись между корней, и некоторые даже успели до половины закопаться в землю. Дик помог Марьяне собрать их. А фиалку они так и не нашли. Потом Дик отдал Марьяне мешок, он был легкий, но Дик не хотел занимать рук. В лесу решают секунды, и руки охотника должны быть свободны.
— Посмотри, — сказала Марьяна, принимая мешок. Ее прохладная узкая кисть с обломанными ногтями задержалась на руке Дика. — Я очень изуродована?
— Смешно, — сказал Дик, — у всех на лице точки. И у меня. Я изуродован? Это татуировка нашего племени.
— Татуировка?
— Забыла? Старый учил нас по истории, что дикие племена себя специально так украшали. Как награда.
— Так это дикари, — сказала Марьяна, — а мне больно.
— Мы тоже дикари.
Дик уже шел вперед. Не оборачивался. Но Марьяна знала, что он все слышит. У него слух охотника. Марьяна перепрыгнула через серый стебель лианы-хищницы.
— Потом чесаться будет, спать невозможно. Главное —не расчесывать. Тогда следов не останется. Только все расчесывают.
— Я не буду, — сказала Марьяна.