Поселок. Повести и рассказы

И Павлыш понял, что для Клавдии отступить — непростительный позор.
— Погоди, — сказал он, — ты хорошо разглядела эту…обезьяну? — Нет, я не вглядывалась. — Понимаешь, — сказал Павлыш, — на этой планете не должно быть никаких обезьян… Это мог быть человек? — Дикарь? Но если не может быть обезьян, откуда взяться дикарю?
— Я сейчас думаю о людях, — сказал Павлыш. — О каких? Откуда им здесь взяться? — О людях с «Полюса». Допустим, что кто-то смог выжить.
— Это немыслимо. Этот мир погубит любого.
— Одного погубит. А если это был не один человек?
Если тут есть колония людей, которые стараются выжить, дождаться нас, людей с Земли, ждут спасения, понимаешь?

— Не верю.
— Тогда погляди.
И Павлыш прокрутил еще раз пленку с воздушным шаром...

Казик, видно, бежал из последних сил, останавливался, огрызался, отмахивался ножом — все это можно увидеть по отпечаткам ступней, — рвался дальше к воде. Дик на его месте тоже бы попробовал прорваться к воде. Идти Дику пришлось недалеко. Казик успел вбежать в воду. К камням у берега. Он забежал еще шагов на двадцать и упал там. Шакалы не посмели войти в воду. И ушли. Дик увидел тело Казика, наполовину погруженное в воду, в несколько прыжков достиг его и подхватил на руки. И в этот момент в блеске молний и оглушительном грохоте, словно прорвалось небо, вновь хлынул ливень. Голова Казика бессильно свисала, и Дик, неся его на берег, старался поддерживать ее.
— Ты живой? — спрашивал он. — Ну скажи, ты живой?
Он положил Казика на берегу и наклонился, прикрывая собой от водяных струй.
— Жалко, — сказал вдруг тихо, но явственно Казик. — Я так просил, а она не пустила.
— Что? — не понял Дик. — Они нас не пускают, — сказал спокойно Казик — Они боятся. Мы дикие…
И он замолчал. И Дик понял, что Казик умер. Он подхватил его и побежал вверх по берегу. Ему казалось, что еще можно что-то сделать. Он стал бить по стеклу окна, чтобы войти в станцию. Но стекло равнодушно и упруго отражало удары Дика.
— Сволочи! — кричал Дик. — Вы его убили! Пустите же, не прячьтесь! Он понимал, что никого на станции нет, что в доме пусто, но продолжал биться в дверь. Он обернулся в отчаянии, отбежал, поднял здоровый камень. Такой ему никогда бы не поднять в обычном состоянии. Обняв его, метнулся обратно к двери и изо всей силы ударил по окну. И стекло, и сам купол рассчитаны на большие нагрузки. Но слабым звеном оказалась металлическая рама. Удар был так резок и силен, что стекло, не разбившись, вылетело из нее. Со звоном упало внутрь и, подпрыгивая, покатилось прочь. Дик нырнул в окно, потом втащил внутрь Казика и попытался расшевелить мальчика. Но тот не отзывался.

— Дик, — позвала Марьяна. — Дикушка.
Дик наклонился к ней. Собиралась гроза — вот-вот хлынет ливень. Дик как раз собирался накрыть Марьяну остатками пленки.
— Я думал, ты спишь.
— Я не сплю. Я плыла… я была далеко… Где Казик? — Сам беспокоюсь. Давно нет. — Иди к нему, с Казиком беда, понимаешь? — Ты откуда знаешь?
— Я ничего не знаю, мне плохо, потому что с ним беда.
— Нет, не могу тебя оставить.
— Со мной ничего… со мной ничего. Иди. Марьяна говорила настойчиво, будто колдовала, будто и не видела ни Дика, ни предгрозового леса — ничего; она смотрела куда-то вдаль, внутрь пространства, в ее голосе был приказ.
— Идет дождь, — сказал Дик, размышляя вслух, — он быстро смывает следы. Если идти, то сейчас. — Скорей, — сказала Марьяна, — будет поздно, может, уже сейчас поздно. Дик подчинился. Запах крови шакалов. Запах крови Казика. Дик побежал еще быстрее. Он был страшен, и лес съеживался, прятался при виде его. Лес чувствовал, что бежит зверь, охваченный яростью, в которой страшна даже беззащитная коза, если она спешит на помощь своему козленку. И так же, как Казик, неожиданно для себя Дик вылетел на поляну перед станцией. Станция была слабо освещена, она была сказочным зрелищем — несколько куполов, связанных туннелями, и круглые окошки — свет. Станция была из того же мира, к которому принадлежал «Полюс». Но в этот момент Дику некогда было сравнивать и рассуждать. Он увидел, как темное округлое тело поднимается в воздух, и это могучее беззвучное ускоряющееся движение заставило его замереть....

Все попытки Павлыша вывести Клавдию из беспамятства оказались бесплодными. Время шло. Уже двадцать минут, как они на станции.
— По-моему, пульс слабеет, — прошептала Салли.
Павлыш взглянул на приборы и отрицательно покачал головой. — Я должна была почувствовать, — сокрушалась Салли. — Непонятно, — сказал Павлыш, — словно тайна запертой комнаты. Дверь была закрыта, замок в порядке, ничьих чужих следов внутри станции не вижу. И в то же время кто-то проник… — Что мы здесь знаем! — с горечью ответила Салли. Мы чуть царапнули поверхность этой планеты и оставили нетронутым ее нутро. — Уже если кто был осторожен, так это Клавдия! — Ты лучше скажи, что делать. Я так больше не могу. — Очевидно, выход один, — сказал Павлыш. — Поднимаем планетарный катер. — Идти к маяку? — Да, на максимальной скорости через три часа мы будем у маяка. Они перенесли Клавдию в катер.

Потом Павлыш бегом вернулся под купол. Могло случиться так, что придется идти на рандеву с проходящим мимо кораблем и они не скоро вернутся сюда. А может, и не вернутся. Павлыш включил камеру — у него было полминуты, пока Салли задавала катеру программу полета, — и снял картину разгрома. Снимок может помочь, когда в Галактическом центре будут анализировать причины драмы. Причина может оказаться достаточно серьезной, и тогда планету закроют для исследований, переведя в разряд опасных миров. Последнее, что сделал Павлыш, уходя со станции, — он включил программу консервации. Станция сама соберет себя в контейнеры, сложит, запакует, подготовит к возможной эвакуации. Все. Павлыш бегом пробежал в катер.

Вездеход опустился на склоне долины, схожей с огромным цирком.
— Ну, где здесь у нас аномалия? — сказал вслух Павлыш и выглянул в иллюминатор. С той стороны ничего не было — белый склон. Он поглядел в другую сторону, вниз.
Потом сказал: — Так. Именно так.
Из всех невозможных зрелищ, которые выпадают на долю человека, ему выпало самое невероятное. Внизу, в долине, на арене снежного цирка, маленький отсюда, сверху, лежал космический корабль. В первое мгновение он показался Павлышу совершенно целым, и он даже подумал на мгновение: может, это другая
экспедиция… А потом понял, что корабль погиб. Диск стоял склонившись, касаясь краем снежного поля.
Снежная ледяная шапка прикрывала его вершину. Павлыш резко поднял вездеход и бросил его к кораблю.
Выскочив из вездехода, он вспомнил, что не сообщил об открытии на станцию, чем еще раз непростительно нарушил инструкции, но потом выкинул эту мысль из головы. На боку корабля поблескивала надпись: «Полюс».

Дерево было рядом, оно еще не кончилось, оно тянуло к шару свои серые лапы.
Порыв ветра подхватил шар и кинул его в сторону дерева. — Держись! — крикнул Дик, падая на пол корзины и увлекая за собой Марьяну. Казик упал сверху. И вовремя. Раздался очень громкий треск, корзину бросило вперед, потом она налетела на препятствие, заметалась, как птенец, попавший в ловушку, что-то ухнуло с треском над головами, шар сделал несколько судорожных предсмертных движений. И наступила тишина. Ничего не видно вокруг. Корзина, круто наклонившись, медленно покачивалась.
— Вот и все, — сказал Казик печально. — Нет больше шара. — Главное, мы живы, — возразил Дик. — И не разбились. Это главное.
Они сидели на дне корзины, стараясь не раскачивать ее, чтобы не сорваться вниз. Языки облака ползли через корзину, порой скрывая темное пятно отверстия в шаре, порой рассеиваясь, и тогда можно было заглянуть в загадочную глубь пузыря. Но понять, что с ним случилось, никак не удавалось. Светало так медленно, что казалось, день не наступит никогда. Клочья облаков были светлее воздуха, но постепенно воздух сравнялся с ними цветом, и все стало одинаково серым. Дрема оставила аэронавтов, тягучая дрема, на грани сна, которая связывает язык и сковывает члены, но не заменяет сна, потому что все время чувствуешь, как холодно и ненадежно.
— Я никогда не думал, что бывают такие деревья, — сказал Казик.

Олег смотрел на Дика. Он всю свою жизнь привык уступать Дику первенство, в лесу, в поселке. Потому что Дик был сильнее и ловче. Правда, был случай, на корабле, тогда Олег оказался сильней Дика. Но это было давно и забылось. Но сейчас, видя, как судорожно вцепились пальцы Дика в борт корзины, Олег с нова почувствовал превосходство. И раздумал опускать шар. Вот если Дик попросит опуститься, тогда он согласится с ним. Но Дик молчал, и костяшки пальцев у него были совсем белыми. То ли от холода, то ли
от напряжения. А облака все не кончались. Вокруг была серая муть. Ветра не было и не могло быть, потому что шар двигался вместе с ветром, но холод терзал ужасно. Надо опускаться, повторял про себя Олег, не спуская взгляда с пальцев Дика. Нас может отнести далеко. Дик поднял голову, будто надеялся увидеть, что облака кончаются. И внезапно спросил: — А может, мы не поднимаемся? — Нет, поднимаемся, — сказал Олег, хотя но был ужо в этом уверен, и на всякий случай он бросил за борт последний мешок с песком.
Шар дернулся. Дик снова замолчал. И тогда Олег протянул руку к горелке, чтобы уменьшить пламя. И в этот момент понял, что облака кончаются и сквозь них просвечивает небо.

Когда летом Марьяна, Дик с Олегом и Томас Хинд пошли к перевалу, Казик мысленно прошел с ними весь путь по горам. И задолго до того, как они возвратились, он перестал есть, спать — он слушал. Слушал, когда они вернутся. Именно он встретил их, километрах в десяти от поселка, когда они из последних сил тащили по грязной земле самодельные сани, нагруженные сокровищами с корабля. Он допросил каждого в отдельности, тихо и настойчиво, о том, что они видели на корабле. Он знал, что надо ждать следующего лета, чтобы вернуться к «Полюсу», и три года казались ему недолгими. Пройдет зима, Олег с Сергеевым догадаются, как починить связь, настроят радио, и тогда Земля пришлет помощь.

Дик не любил говорить в лесу. В лесу далеко слышно. В лесу надо самому слушать. Казика эти соображения не смущали. Он все равно слышал лучше любого зверя.
— Я еще спрошу, — упрямо отвечал Казик. — Мне нравится спрашивать. Будущим летом ты возьмешь меня к «Полюсу»? — Обязательно. Если ты будешь себя хорошо вести.
Казик фыркнул. Он вел себя так, как считал нужным.
— Я хочу полететь к звездам, — сказал Казик. — Звезды куда больше, чем наш лес, чем вся эта земля. Ты знаешь, куда я поеду, когда мы вернемся на Землю? Я поеду в Индию.
— Почему? — удивился Дик.
— Так… — Казик вдруг смутился. — Хочу. Некоторое время они шли молча.
— Я бы остался здесь, — вдруг сказал Дик. Он никогда никому не говорил об этом. Казик молчал. Вдруг он разбежался, прыгнул на низкий, горизонтальный сук дерева, дотянулся до орехового гнезда и, сорвав его, кинул себе в мешок.
— Вечером поджарим, — сказал он, спрыгивая на землю.
Дик нахмурился. Он был недоволен собой. Это он должен был увидеть гнездо орехов. Для Дики лес был полем боя, на котором он всегда старался побеждать.

Они стояли в ряд. Три оборванных, изможденных дикаря, арбалеты на плечах, мешки из звериных шкур за спинами, оборванные, обожженные морозом и снегом, черные от голода и усталости, три микроскопические фигурки в громадном, пустом безмолвном мире, и смотрели на мертвый корабль, который шестнадцать лет назад рухнул на эту планету. И никогда уже не поднимется вновь. Потом они начали спускаться вниз по крутому склону, цепляясь за камни, стараясь не бежать по неверным осыпям, все скорее, хотя ноги отказывались слушаться. И через час они уже были на дне котловины.