All the Light We Cannot See

Теперь весь мир стал серым. Серые лица, серая тишина, серый страх над очередью в булочной.

Радио приковывает миллионы ушей к одному рту.

Все старые камни обрастают легендами.

Надо жить, как улитка, — от мгновения до мгновения, по сантиметрику.

Каждый час, думает она, из мира уходят люди, помнящие войну.
Мы возродимся траве. В цветах. В песнях.

Истинный ариец белокур, как Гитлер, строен, как Геринг, и высок, как Геббельс.

Теперь, когда ты спросила, мне подумалось, что в раю примерно как здесь.

Сколько в мире сложности! Ветки деревьев, филигрань корней, друзы кристаллов, улицы, которые папа воссоздавал в макетах. Ребрышки на раковине мурекса, неровности платановой коры, структура полых костей орла. И не менее, сказал бы Этьен, они просты в сравнении с человеческим мозгом – вероятно, сложнейшим из всего, что существует в мире: один его килограмм включает целые вселенные.

Однако разуму доверять нельзя. Разум вечно сползает в сомнения, в вопросы, когда на самом деле нужна уверенность. Цель. Ясность. Не верьте своему разуму.

И тем не менее во всем чувствуется напряжение, словно город стоит на воздушном шарике, который кто-то надувает, так что он вот-вот лопнет