Хроника жестокости

Чем глубже полученная рана, тем острее боль от добрых намерений и сочувствия.

писательство дает возможность жить, не оглядываясь ни на кого и ни на что, за счет того, что ты превращаешь себя в отточенное оружие, позволяющее глубоко проникнуть в предмет.

Жизнь в заточении не так уж тяжела. Главное – выработать ритм, тогда более-менее терпимо.

Став взрослой, я сама себе стала неинтересна.

Позор… Я поняла, что ненавижу эти черные головы, глазевшие с балконов, взгляды людей, встававших на цыпочки, чтобы поглядеть на меня. Как Ятабэ-сан. Взгляды тех, кто украдкой глазеет на чужое горе и не чувствует за собой никакой вины. Слезы, текшие у меня по щекам, сразу высохли.

я ни одного романа не читал. В тюрьме как-то взял один попробовать, но так и не понял, про что там написано. Я спросил у одного «старика»: «Почему я ничего не понимаю?» – «Потому что в этих романах одно вранье, – сказал он. – А ты вранье от правды отличить не можешь, потому как тупой».

Бывают ограничения под именем свободы, а бывает свобода под именем ограничений.

Дети чувствуют унижение острее всех, нет более уязвимых созданий. Потому что они не умеют справляться с унижением. Нет у них таких навыков.

– А что, взрослые обязательно делают гадости?
– Ну… они о гадостях думают. Потому и взрослые.

Что касается сознания, оно по обыкновению невозмутимо включается потом, после резкой перемены в жизни, и служит тому, чтобы навести какой-то порядок в душе.