Равнодушные. Римские рассказы

Между тем тоска все росла. Ширилась. Он уже знал ее симптомы. Вначале легкое замешательство, чувство неуверенности в себе, бесплодности всего, потребность что то сделать, воспылать страстью. Затем нарастающее чувство горечи во рту, пересохшее горло, широко раскрытые глаза, в гудящей голове вновь проносятся обрывки фраз и, наконец, слепое отчаяния.

Прекрасно, когда жизнь имеет хоть какой то смысл. Когда люди умирают на самом деле, когда убивают, ненавидят и любят всерьез. Когда льют искрение слезы из за подлинных бед. Только тогда ты становишься живим существом, уходящим своими корнями в реальность как деревья в землю.

Всю дорогу никто не проронил ни слова. Лео умело вел свой громоздкий автомобиль по запруженным людьми и машинами улицам. Карла сидела неподвижно и, точно зачарованная, смотрела на эту ночную жизнь города, смотрела вперед и вниз, где на спуске между двумя рядами черных зонтов, в брызгах дождя, словно обезумевшие, метались красные огни машин. Мариаграция тоже смотрела в окно, но не для того, чтобы полюбоваться чем-то, а чтобы полюбовались ею самой. Поездка в большой роскошной машине вызывала у нее чувство счастья, ощущение богатства. И всякий раз, когда из многолюдья возникала фигура бедняка либо скромно одетого человека, она брезгливо морщилась, точно желая сказать: «Ты, жалкий кретин, идешь пешком… Так тебе и надо… А я вот по праву мчусь сквозь толпу, откинувшись на мягкое сиденье машины».

Лишь Микеле не смотрел в окно, его больше интересовали те трое, что сидели в прочном кузове автомобиля. Казалось, будто этот железный кузов отгородил их от внешнего мира. Лица его спутников были в тени, но когда машина проносилась мимо дорожного фонаря, перед ним на мгновение представало морщинистое, дряблое лицо матери и ее блестящие от гордости глаза, восхищенное лицо Карлы — лицо девочки, едущей на праздник, и, наконец, красное, спокойное, немного суровое в профиль лицо Лео, пугающе недоступное, как те далекие загадочные предметы, которые в бурю внезапно освещаются на миг вспышками молний.

Каждый раз, когда Микеле видел мать, сестру и Лео, его изумляло, что они едут вместе с ним. «Почему они, а не другие?» — спрашивал он себя. Эти трое были ему чужими. Он почти не знал их. Ему казалось, что, будь на месте Карлы блондинка с голубыми глазами, на месте матери — худая высокая синьора, а на месте Лео — низенький, нервный человек, в его собственной жизни ничего бы не изменилось. Но рядом с ним, в тени, неподвижно сидели именно эти трое, и каждый толчок заставлял их стукаться друг о друга, точно это были куклы-марионетки. Больше всего его мучило, что эти люди так далеки ему и так безразличны и что каждый из них, да и он сам, безнадежно одинок.