Федор Достоевский. Собрание сочинений. Преступление и наказание. Части 5-6 (подарочное издание)

Он сходил тихо, не торопясь, весь в лихорадке и, не сознавая того, полный одного, нового, необъятного ощущения вдруг прихлынувшей полной и могучей жизни. Это ощущение могло походить на ощущение приговоренного к смертной казни, которому вдруг и неожиданно объявляют прощение. На половине лестницы нагнал его возвращавшийся домой священник; Раскольников молча пропустил его вперед, разменявшись с ним безмолвным поклоном. Но уже сходя последние ступени, он услышал вдруг поспешные шаги за собою. Кто-то догонял его. Это была Поленька; она бежала за ним и звала его: "Послушайте! Послушайте!"
Он обернулся к ней. Та сбежала последнюю лестницу и остановилась вплоть перед ним, ступенькой выше его. Тусклый свет проходил со двора. Раскольников разглядел худенькое, но милое личико девочки, улыбавшееся ему и весело, по-детски, на него смотревшее. Она прибежала с поручением, которое, видимо, ей самой очень нравилось.
-- Послушайте, как вас зовут?.. а еще: где вы живете? -- спросила она торопясь, задыхающимся голоском.
Он положил ей обе руки на плечи и с каким-то счастьем глядел на нее. Ему так приятно было на нее смотреть, -- он сам не знал почему.
-- А кто вас прислал?
-- А меня прислала сестрица Соня, -- отвечала девочка, еще веселее улыбаясь.
-- Я так и знал, что вас прислала сестрица Соня.
-- Меня и мамаша тоже прислала. Когда сестрица Соня стала посылать, мамаша тоже подошла и сказала: "Поскорей беги, Поленька!"
-- Любите вы сестрицу Соню?
-- Я ее больше всех люблю! -- с какою-то особенною твердостию проговорила Поленька, и улыбка ее стала вдруг серьезнее.
-- А меня любить будете?
Вместо ответа он увидел приближающееся к нему личико девочки и пухленькие губки, наивно протянувшиеся поцеловать его. Вдруг тоненькие, как спички, руки ее обхватили его крепко-крепко, голова склонилась к его плечу, и девочка тихо заплакала, прижимаясь лицом к нему всё крепче и крепче.
-- Папочку жалко! -- проговорила она через минуту, поднимая свое заплаканное личико и вытирая руками слезы, -- всё такие теперь несчастия пошли, -- прибавила она неожиданно, с тем особенно солидным видом, который усиленно принимают дети, когда захотят вдруг говорить как "большие".
-- А папаша вас любил?
-- Он Лидочку больше всех нас любил, -- продолжала она очень серьезно и не улыбаясь, уже совершенно как говорят большие, -- потому любил, что она маленькая, и оттого еще, что больная, и ей всегда гостинцу носил, а нас он читать учил, а меня грамматике и закону божию, -- прибавила она с достоинством, -- а мамочка ничего не говорила, а только мы знали, что она это любит, и папочка знал, а мамочка меня хочет по-французски учить, потому что мне уже пора получить образование.
-- А молиться вы умеете?
-- О, как же, умеем! Давно уже; я, как уж большая, то молюсь сама про себя, а Коля с Лидочкой вместе с мамашей вслух; сперва "Богородицу" прочитают, а потом еще одну молитву: "Боже, прости и благослови сестрицу Соню", а потом еще: "Боже, прости и благослови нашего другого папашу", потому что наш старший папаша уже умер, а этот ведь нам другой, а мы и об том тоже молимся.
-- Полечка, меня зовут Родион; помолитесь когда-нибудь и обо мне: "и раба Родиона" -- больше ничего.
-- Всю мою будущую жизнь буду об вас молиться, -- горячо проговорила девочка и вдруг опять засмеялась, бросилась к нему и крепко опять обняла его.
Раскольников сказал ей свое имя, дал адрес и обещался завтра же непременно зайти. Девочка ушла в совершенном от него восторге.