Честь имею

По законам классической трагедии, когда уже ничего исправить нельзя, смерть главного героя становится обязательной...

– История, – отвечал я, – сама назначит <...> свои сроки, а вы <...> желаете толкать историю в спину, чтобы она поспешила, но история не любит насильственных понуканий...

Издавна считалось, что в России угодить в тюрьму гораздо легче, нежели попасть на концерт Фёдора Шаляпина.

И верю: русской армии можно нанести отдельное поражение, но победить ее нельзя.

Наверное, это и есть тот главный камертон, который раз и навсегда определил звучание моей удивительной жизни.

Пусть я был несчастен, но это была сама жизнь…

А трагический марш «Прощание славянки» до сих пор невыносим для моего слуха, для моих нервов.

Меня не удивляло, что мужчина в Австрии становился самостоятельным лишь к тридцати годам, ибо университеты выпускали перезрелых невежд, но и то лишь "кандидатами на должность". Такие оболтусы подолгу "наживали" возрастной ценз, а до этого кормились подачками от богатых дам, берущих их на содержание. Подобные порядки поддерживались властями, дабы молодежь не задумывалась над вопросами политики, дабы её волновало едино лишь устройство своей карьеры.

Мы едим хлеб насущный никогда не спрашивая: кто этот хлеб посеял, кто собрал его с наших полей?

Короче говоря, наш кооператив процветал! Правда, совсем не было выпивки, чтобы достойно отметить наши успехи, но мы быстро научились через комок ваты насасываться бензином, ради приличия именуя его «автоликером».

Для англичан война — это спорт, а для нас, для россиян, война — это смерть…

...а для патриотов все наше прошлое, все настоящее и все будущее воплотилось в одном великом и всеобъемлющем слове – Россия!
Вот ради нее и шли в Академию Генштаба офицеры…

Мое время прошло среди кризисов, военных и политических, а моя жизнь, если к ней присмотреться, тоже сложилась из кризисов — личных и гражданских…
Теперь мертвые в гнилых гробах лежат под землей, и они много обо мне знают, а живые проходят мимо, ничего обо мне не ведая.