Ваша оценка"Скажут нам: что ж может литература против безжалостного натиска открытого насилия? А не забудем, что насилие не живет одно и не способно жить одно: оно непременно сплетено с ложью", - писал А.И.Солженицын. "Нужно сделать простой шаг: не участвовать во лжи. Пусть это приходит в мир и даже царит в мире, но не через меня. Писателям же и художникам доступно большее: победить ложь!" Солженицын и был таким писателем, который победил ложь.
В повести "Раковый корпус" Солженицын выдвинул свою версию "...
Жанры
Рейтинг LiveLib
4,5
7,2K оценок
- 564%
- 427%
- 37%
- 21%
- 11%
Ваша оценкаПрочитали 8471Хотят прочитать 6371
Рецензии
augustin_blade22 мая 2012 г.Читать далееСтрашная книга. Не лучшая это была идея - начинать читать "Раковый корпус", когда ты сам недавно побывал пару раз в Онкоцентре, прошел по касательной, а по ночам крохотная, но неопределенность, маячит, словно тень, в твоем сознании.
Страшная книга, на страницах которой суровый мир надежды, любви, беспомощности, лжи во спасение, слепоты, жизни и смерти. Вопросы, над которыми ты невольно задумываешься. Страшный диагноз и страшный выбор, который за этим последует - прожить мгновения, но не на больничной койке, или отдать себя на волю врачей, не видеть белого света, но жить как можно дольше? Какой выбор сделать, как все это принять и не сойти с ума? Обо всем этом, а еще о жизни, о добре и зле, великих поступках и низости, о многом другом поведует целая галерея персонажей, обитающих в Раковом корпусе.
Через взаимоотношения пациентов и врачей раскрываются темы этики, человечности, смелости и порой даже отчаяния. Вот ведь есть человек, которого облучали лошадиными дозами во времена, когда никто даже не слышал таких слов, как "лучевая болезнь". А теперь все знают, что рентген может дать положительный исход, но облучение никуда не денется - и как ты объяснишь человеку, умирающему от сверхдозы радиации, что он не виноват, что по сути никто не виноват - это лишь незнание прошлого. Но смерть все равно идет. Как смотреть в глаза пациенту и лгать, что он выживет, как заставить себя сжать зубы и бороться за жизнь того, кто жизни-то еще не повидал. Этот страшный роман рассказывает и заставляет задуматься о многих вещах.
Страшно, боязно до слез, до хрипоты, что есть на свете смерть, которая ступает порой чересчур неслышно. И тем не менее, есть свет и надежда - они бродят по строкам этого романа солнечными зайчиками по окну палаты. И пока одна часть тебя забивается в угол и лихорадочно перебирает в сознании все возможное - кровь, кости, лимфа, мозг, мышцы, зрение, память, руки - другая отчаянно хочет жить. Жить каждое мгновение, каждую секунду, чтобы никто не отобрал и кто-то, но запомнил тебя. Ты понимаешь, что все тараканы в твоей голове, твои переживания и загоны - все это такая мелочь. Жить и радоваться жизни. Каждый день.
2378K
serovad12 августа 2013 г.Читать далееНе знаю даже, как признаваться в своих мыслях. Ибо эмоции от этой книги не красят меня как человека. Ну да ладно, будь что будет.
Все основные мотивы книги - мотивы болезни и смерти, мотивы врачебной деятельности и лихорадочного обобщения прожитой жизни для меня как читателя отступило на задний план, за личину Павла Николаевича Русанова, адепта сталинизма, стукача, бюрократа и вообще сволочи по натуре.
Я много прочитал книг. И много в этих книгах было персонажей плохих, очень плохих и исключительно плохих. Но ни один из них не вызывал во мне столько тошноты, сколько эта сволочь, и никогда я с такой жадностью не мечтал увидеть персонажа сдохшим к последней странице. Именно сдохшим, и желательно мучительно. У него были для этого прекрасные шансы. Но Русанова вылечили, и меня это обескуражило, и даже одна безобидная несказанная врачом фраза, практически незаметная в контексте книги, не оставляющая все-таки Русанову шанса остаться живым через год, не очень утешила.
Люди, ему подобные, ужасны тем, что творят гадости, не задумываясь и будучи полностью уверенными, что так и надо. Они как дрессированные животные сделают все, что велит система, и у них нет самостоятельного мышления. Они абсолютно бездушны, как раковая опухоль.
Да-да, Русанов - это и есть раковая опухоль. Опухоль на человечестве, бездушно пожирающая одного за другим, как настоящая опухоль пожирает клетку за клеткой, а потом дает метастазы. Сколько метастазов дал Русанов в общество до своего попадания в раковый корпус, неизвестно, но мы же не дураки, понимаем - не удаленный вовремя рак обязательно их даст. А Русанов паразитировал больше двадцати лет, между прочим.
Какие замечательные сравнительные фразы попадаются на разных страницах книги! Совершенно не связанные между собой по композиции, они прекрасно усматриваются в контексте. Особенно эти:
Рак людей любит. Кого рак клешнёй схватит - то уж до смерти.Русановы любили народ - свой великий народ, и служили этому народу, и готовы были жизнь отдать за народ.
Но с годами они всё больше терпеть не могли - населения. Этого строптивого, вечно уклоняющегося, упирающегося да ещё чего-то требующего себе населения.
Блин, вот сопоставить эти две вещи - и сразу поймешь, что за животное с клешнями этот Русанов. И почему он так пугается изменений середины пятидесятых годов. Потому что для него, для опухоли, это - ампутация.
************
Теперь обо всем остальном.
Книга замечательная. Книга превосходная. Книга страшная. Книга жесткая. Книга жестокая.
Она объясняет все и ничего. Но ничего так нагляднее (кроме того, что Русанов есть типичная форма рака) она показывает все несовершенство медицины, той советской медицины, и врачей - ее адептов (блин, вот же прицепилось ко мне это слово). Врачей, свято уверенных в своем исключительном праве лечения, даже если это лечение наносит заведомый вред больному. Они, врачи, и сейчас-то не всегда лечат во благо, но хотя бы они теперь предупреждают о последствиях, а в особых случаях и бумажку подписать дают, что мол пациент предупрежден обо всем, и в случае чего претензий иметь не будет.
Насколько же все-таки оказываются противоположными врачебные принципы "Помогай" и "Не навреди"!
*********
Солженицын создал уникальное произведение, в котором показал силу духа умирающих и слабость душонок выживающих, борьбу за жизнь со стороны врачей и борьбу со смертью со стороны больных (и это, как выяснилось, тоже разные вещи).
Но некоторые его персонажи оставили по прочтении много вопросов. Например, Костоглотов. На кой черт его понадобилось делать таким вот... бабником, что ли? Нет, не бабником, конечно, но все-же каким-то зацикленным на женщинах. Вот не верю я в то, что человек, который не сгнил в сталинском лагере, не сломался в ссылке, сохранил в себе человеческую личность, не сгнил душой, но живущий с опухолью внутри, будет так вот зациклен. Особенно в больнице. Не верю, и все тут.
Чрезмерно преукрашен Ефрем Поддуев. Да, на пороге смерти задуматься о смысле жизни может любой. Но чтобы от Льва Толстого... Впрочем, это мое мнение возможно предвзято, поскольку я признаю литературный талант Толстого, но не принимаю его жизненную позицию.
Очень, очень неоднозначен финал. Костоглотов выписывается из больницы, и на протяжении десятков страниц ходит по городу, наслаждается жизнью, и потом уезжает. Как это затянуто, как это излишне подробно... Но в этой куче подробности, как в стоге сена, все же попадется иногда иголка, которая кольнет читателя - вот он, редкостный миг жизни, который не заметит здоровый человек, если ему не обратят внимание, но который очень живо подметит человек больной и умирающий. Вот они, шашлыки по три рубля за палку, обезьяна. лишенная зрения, вот шар цветущего урюка... И все это весной, именно весной, когда больше всего хочется жить. ЖИТЬ!
P.S. Алёна! Спасибо тебе за совет это прочитать. Я бы рано или поздно добрался до этой книги. Но совет подтолкнул к немедленному прочтению.
1502,6K
lerch_f7 июня 2013 г.Читать далееНаписать отзыв на эту книгу будет очень непросто, но я попробую...
Повесть "Раковый корпус" во многом автобиографична. Александр Исаевич, сам арестованный и отправленный в ссылку на юг Казахстана, на вечную ссылку в поселке Кок-Терек (насколько мне позволяют помнить остатки казахского языка, по-русски это Голубой Тополь), заболел онкологией и лечили его в Ташкенте, и вылечили ведь, слава богу! Именно об этом и повесть - о ташкентском раковом корпусе номер тринадцать, в котором работали и лечились и коренное население различных национальностей, и ссыльные из России.
Книга, конечно страшная. Она очень глубоко показывает взаимоотношения врачей, только постигающих борьбу с жутчайшей болезнью, и людей, балансирующих на грани жизни и смерти.
Люди ведь самые разные и на свою беду реагируют совершенно по-разному. Кто-то замыкается в себе, кому-то наоборот нужно излить душу, кто-то теряет себя и свое место в мире, кто-то начинает работать с утроенной энергией, чтобы успеть закончить начатое, задуманное, кто-то терзается грехами прошлого и задумывается о смысле жизни, а кому-то и терзаться нечем - какой спрос с той же Аси? Школьница, десятый класс. Пусть она не интеллигентна и не невинна, пусть она кажется пустоватой какой-то, но она юна, полна сил и жизни, а от болезни не уйти - рак молочной железы - и выжить-то может она и выживет, но какая судьба ее ждет?
А что ждет врача, Людмилу Донцову, проработавшую столько лет в рентгенологии, заработавшую себе хроническую лучевую болезнь, о которой только вот еще начинали узнавать, и самой оказавшейся вдруг в одночасье по другую сторону этого разграничения врач - пациент. Как она перенесет лечение, если она и до него "переоблучилась" более чем достаточно за годы работы?
В книге очень много житейской мудрости, над многими цитатами поневоле задумываешься пока читаешь, периодически откладывая книгу. И мудрость эта вроде и проста, понятна, но именно из-за ее простоты частенько остается незаметной. А вопросы все те же, вечные. Ничего принципиально нового - как жить? Чем живет человек? Что в жизни важно, а что второстепенно?
И вроде вопросы уж совсем замусоленные, а говорить об этом все равно можно бесконечно.Взаимоотношения врача и практически во всех случаях обреченного пациента осложнялись в то время еще и тем, что говорить правду было не принято, нельзя. Обходы врачей превращались в спектакли, где врач должен уметь вселить в пациента надежду и вместе с тем дать коллегам истинное мнение о состоянии больного. Непросто, а выкручивались, получалось. И люди верили, находили силы для борьбы, а там чем судьба не шутит...
Кроме темы "врач-пациент", Александр Солженицын затронул и темы взаимоотношения государства с людьми - это и ссыльные, и арестованные, и тут же рассказывается о бюрократизме в медицине, о ставках занятых пустыми людьми. В больнице Ташкента пять хирургов, но по сути оперировать могут только двое из них. И оперируют, и работают... За всех пятерых.
Читается очень легко, несмотря на то, что тема тяжела. Но это как в советском кино про войну - вроде и показывают смерть, и ранения, и боли, и все натуралистично в общем-то, но чернухи нет, смотреть не тяжело, в отличие от того, что было снято в 90-е и позже. Вся тяжесть у зрителя приходится на душевное. Так и здесь - не достучаться до сердца такая книга просто не может.
Интересны все герои, все судьбы. Даже Кадмины, живущие в Казахстане, так далеко от онкологического отделения Ташкента в мыслях Олега становятся живыми, интересными, важными. И читая об их оптимизме, самому хочется как-то подобраться и жить, и жить. И радоваться. Даже тому, что просто живешь.
Интересны Зоя, Вега, Вадим, Ахмаджан, Русановы, милый Демка, Лев Леонидович... Каждый из них - история, судьба. Что с ними будет дальше? Что их ждет? И какие уроки смогут они извлечь из этого самого непонятного дальше...
Отдельная благодарность Александру Исаевичу от меня лично это за то, что на какое-то мгновение он подарил мне "розовый шар цветущего урюка". Цветущий урюк бесконечно красив, и так же точно как русские в Ташкенте в раковом корпусе вспоминали березы, так я на других страницах находила цветущий урюк, которого я не видела уже десять лет, и который теперь для меня стал символом ушедшего периода моей жизни.
Единственный минус это некая корявость языка, о которую невозможно не споткнуться, особенно когда она идет авторским текстом, а не в речи героев. Самое часто встречающееся это "девченки". На втором месте по частоте были "семячки". Что это? Зачем?
1432,3K
Цитаты
Limortel8 августа 2020 г.Читать далее—... Рак людей любит. Кого рак клешнёй схватит — то уж до смерти.
— А зачем — читать? Зачем, как все подохнем скоро?
Оглоед шевельнул шрамом:
— Вот потому и торопись, что скоро подохнем. На, на.Так был он обессилен и так углубился в боль, что нельзя было поверить, что ему лет семнадцать, не больше.
—... образование ума не прибавляет.
—... если все в генералы пойдут, некому будет войну выигрывать…
— А зачем человеку жить сто лет? И не надо. Это дело было вот как. Раздавал, ну, Аллах жизнь и всем зверям давал по пятьдесят лет, хватит. А человек пришёл последний, и у Аллаха осталось только двадцать пять.
— Четвертная, значит? — спросил Ахмаджан.
— Ну да. И стал обижаться человек: мало! Аллах говорит: хватит. А человек: мало! Ну, тогда, мол, пойди сам спроси, может у кого лишнее, отдаст. Пошёл человек, встречает лошадь. „Слушай, — говорит, — мне жизни мало. Уступи от себя“. — „Ну, на, возьми двадцать пять“. Пошёл дальше, навстречу собака. „Слушай, собака, уступи жизни!“ „Да возьми двадцать пять!“ Пошёл дальше. Обезьяна. Выпросил и у неё двадцать пять. Вернулся к Аллаху. Тот и говорит: „Как хочешь, сам ты решил. Первые двадцать пять лет будешь жить как человек. Вторые двадцать пять будешь работать как лошадь. Третьи двадцать пять будешь гавкать как собака. И ещё двадцать пять над тобой, как над обезьяной, смеяться будут…“Каким Шараф Сибгатов был раньше — уж теперь нельзя было догадаться, не по чему судить: страдание его было такое долгое, что от прежней жизни уже как бы ничего и не осталось.
Кто не тянет, с того и не спросишь, а кто тянет — и за двоих потянет.
—... За эту осень я на себе узнал, что человек может переступить черту смерти, ещё когда тело его не умерло. Ещё что-то там в тебе кровообращается или пищеварится — а ты уже, психологически, прошёл всю подготовку к смерти. И пережил саму смерть. Всё, что видишь вокруг, видишь уже как бы из гроба, бесстрастно. Хотя ты не причислял себя к христианам и даже иногда напротив, а тут вдруг замечаешь, что ты таки уже простил всем обижавшим тебя и не имеешь зла к гнавшим тебя. Тебе уже просто всё и все безразличны, ничего не порываешься исправить, ничего не жаль. Я бы даже сказал: очень равновесное состояние, естественное. Теперь меня вывели из него, но я не знаю — радоваться ли. Вернутся все страсти — и плохие, и хорошие.
—... Просто у людей перевёрнуты представления — что хорошо и что плохо. Жить в пятиэтажной клетке, чтоб над твоей головой стучали и ходили, и радио со всех сторон — это считается хорошо. А жить трудолюбивым земледельцем в глинобитной хатке на краю степи — это считается крайняя неудача.
Вход нескольких сразу белых халатов вызывает всегда прилив внимания, страха и надежды — и тем сильней все три чувства, чем белее халаты и шапочки, чем строже лица.
В его глазах не было никакого чувства, кроме мольбы — мольбы к глухим о помощи.
Всякая травля, однажды кликнутая, — она не лежит, она бежит. Это — не след по воде, это борозда по памяти. Можно её потом заглаживать, песочком засыпать, — но крикни опять кто-нибудь хоть спьяну: „бей врачей!“ или „бей инженеров!“ — и палки уже при руках.
Понятное повторять ни к чему, а высказаться можно недостаточно тонко, недостаточно осторожно и только задеть, не утешить.
Бывают же такие неблагодарные болезни, что тратишь на них утроенную изобретательность, а спасти больного нет сил.
Рабинович был амбулаторный больной, уже получивший двести с чем-то сеансов, тяжело переносивший их и с каждым десятком приближавшийся, как он ощущал, не к выздоровлению, а к смерти. Там, где жил он — в квартире, в доме, в городе, никто его не понимал: здоровые люди, они с утра до вечера бегали и думали о каких-то удачах и неудачах, казавшихся им очень значительными. Даже своя семья уже устала от него. Только тут, на крылечке противоракового диспансера, больные часами слушали его и сочувствовали. Они понимали, что это значит, когда окостенел подвижный треугольник „дужки“ и сгустились рентгеновские рубцы по всем местам облучения.)
Есть истина у врачей: больного надо не пугать, больного надо подбодрять.
Всякий делающий всегда порождает и то, и другое — и благо, и зло. Один только — больше блага, другой — больше зла.
Сколько жил Ефрем и где ни бывал (а не бывал он только в главных городах, окраины все прочесал) — и ему и другим всегда было ясно, что от человека требуется. От человека требуется или хорошая специальность или хорошая хватка в жизни. От того и другого идут деньги. И когда люди знакомятся, то за как зовут, сразу идёт: кем работаешь, сколько получаешь. И если человек не успел в заработках, значит — или глупой, или несчастный, а в общем так себе человечишко.
И такую вполне понятную жизнь видел Поддуев все эти годы и на Воркуте, и на Енисее, и на Дальнем Востоке, и в Средней Азии. Люди зарабатывали большие деньги, а потом их тратили — хоть по субботам, хоть в отпуск разом все.
И было это складно, это годилось, пока не заболевали люди раком или другим смертельным. Когда ж заболевали, то становилось ничто и их специальность, и хватка, и должность, и зарплата. И по оказавшейся их тут беспомощности и по желанию врать себе до последнего, что у них не рак, выходило, что все они — слабаки и что-то в жизни упустили.С ним разговаривала книга, не похожая ни на кого, занятно.
— В родных местах, — тихо упорствовал Сибгатов, — и болезнь не привяжется. В родных местах все легче.
Живы люди не заботой о себе, а любовью к другим.
Когда-то им, ещё студентикам, с кафедры объявил прославленный хирург: „Хирургия должна быть благодеянием, а не жестокостью! Не причинять боль, а освобождать от боли! Латинская пословица говорит: успокаивать боли — удел божественный!“
Но даже первый шаг против боли — обезболивание, тоже есть боль.Одна из утомительных необходимостей человечества — та, что люди не могут освежить себя в середине жизни, круто сменив род занятий.
Дурак любит учить, а умный любит учиться.
Конечно, он читал и слышал, что жалость — чувство унижающее: и того унижающее, кто жалеет, и того, кого жалеют. А всё-таки хотелось, чтобы пожалели.
Есть же люди, которым так и выстилает гладенько всю жизнь, а другим — все перекромсано. И говорят — от человека самого зависит его судьба. Ничего не от него.
— Раз и навсегда никто на земле ничего сказать не может. Потому что тогда остановилась бы жизнь. И всем последующим поколениям нечего было бы говорить.
Как ни смеялись бы мы над чудесами, пока сильны, здоровы и благоденствуем, но если жизнь так заклинится, так сплющится, что только чудо может нас спасти, мы в это единственное, исключительное чудо — верим!
Один у них был враг — смерть, и что может разделить на земле человеческие существа, если против всех них единожды уставлена смерть?
— Один философ сказал: если бы человек не болел, он не знал бы себе границ.
Бескорыстные просьбы бывает приятно исполнить.
— Нет, Дёма, на авось мостов не строят. От авося только авоська осталась. Рассчитывать на такую удачу в рамках разумного нельзя.
— Родится — вертится, растёт — бесится, помрет — туда дорога.
—... Римляне говорили: testis unus — testis nullus , один свидетель — никакой не свидетель. А в двадцатом веке и один — лишний стал, и одного-то не надо.
Как велосипед, как колесо, раз покатившись, устойчивы только в движении, а без движения валятся, так и игра между женщиной и мужчиной, раз начавшись, способна существовать только в развитии. Если же сегодня нисколько не сдвинулось от вчера, игры уже нет.
Он был жив ещё — но не было вокруг него живых.
Если ты не умеешь использовать минуту, ты зря проведёшь и час, и день, и всю жизнь.
Зато умерший молодым остаётся в памяти людей навсегда молодым. Зато вспыхнувший перед смертью остаётся сиять вечно.
Таланту легче понять и принять смерть, чем бездарности. А ведь талант теряет в смерти гораздо больше, чем бездарность!
Обязательное громковещание, почему-то зачтённое у нас повсюду как признак широты культуры, есть, напротив, признак культурной отсталости, поощрение умственной лени,
Глупец, заполучив вечность, вероятно не мог бы протянуть её иначе, как только слушая радио.
Одна страсть, захватив нас, измещает все прочие страсти.
Смерть представляется нам чёрной, но это только подступы к ней, а сама она — белая.
Когда-нибудь не страшно умереть — страшно умереть вот сейчас.
Человечество ценно, всё-таки, не своим гроздящимся количеством, а вызревающим качеством.
Те клеточки сердца, которые созданы в нас природой для радости, став ненужными, — отмирают. И те кубики груди, в которых ютится вера, годами пустеют — и иссыхают.
—... совсем не уровень благополучия делает счастье людей, а — отношения сердец и наша точка зрения на нашу жизнь. И то и другое — всегда в нашей власти, а значит, человек всегда счастлив, если он хочет этого, и никто не может ему помешать.
Порядок в делах соблюдает наш душевный покой.
Любовь к животным мы теперь не ставим в людях ни в грош, а над привязанностью к кошкам даже непременно смеёмся. Но разлюбив сперва животных — не неизбежно ли мы потом разлюбливаем и людей?
Тот и мудрец, кто доволен немногим.
Кто — оптимист? Кто говорит: вообще в стране всё плохо, везде — хуже, у нас ещё хорошо, нам повезло. И счастлив тем, что есть, и не терзается. Кто — пессимист? Кто говорит: вообще в нашей стране всё замечательно, везде — лучше, только у нас случайно плохо.
—... кажется Горький, сказал: если дети твои не лучше тебя, то зря ты родил их, и жил ты тоже зря.
Копейка рубль бережёт, а рубль — голову.
От слишком большой хитрости устаём мы и ошибаемся.
Что-то есть благородное в лечении сильным ядом: яд не притворяется невинным лекарством, он так и говорит: я — яд! берегись! или — или! И мы знаем, на что идём.
Многим из нас лагерь помог установить, что предательство, что губленье хороших и беспомощных людей — цена слишком высокая, того наша жизнь не стоит. Ну, об угодничестве, лести, лжи — лагерные голоса разделялись, говорили, что цена эта — сносная, да может так и есть.
На короткое время сродняется больной с хирургом, но сродняется ближе, чем с отцом родным.
—... Чтоб не загнуться — не надо расстраиваться. Кто меньше толкует — тот меньше тоскует.
В какую заглушку арестантов ни сажай, всё равно просачивается истина, всегда!
Сразу двух причин никогда говорить не надо, всегда одну.
Как всякая молодая девушка, уже потому, что молода, она содержала в себе загадку, несла её в себе на каждом переступе, сознавала при каждом повороте головы.
Всего на свете не узнаешь. Всё равно дураком помрёшь.
Один дурак столько задаст вопросов, что сто умных не управятся ответить.
Когда глаза неотрывно-неотрывно смотрят друг в друга, появляется совсем новое качество: увидишь такое, что при беглом скольжении не открывается. Глаза как будто теряют защитную цветную оболочку, и всю правду выбрызгивают без слов, не могут её удержать.
Всякий общий праздник тяжёл одинокому человеку. Но невыносим одинокой женщине, у которой годы уходят, — праздник женский! Овдовелые и безмужние, собираются такие женщины хлестнуть вина и попеть, будто им весело.
Слишком близкий нам человек не может умереть совсем, а значит — немного видит, немного слышит, он — присутствует, он есть. И увидит бессильно, бессловно, как ты обманываешь его.
Просто с годами мы тупеем. Устаём. У нас нет настоящего таланта ни в горе, ни в верности. Мы сдаём их времени. Вот поглощать всякий день еду и облизывать пальцы — на этом мы неуступчивы. Два дня нас не покорми — мы сами не свои, мы на стенку лезем.
Милосердная к мужчинам, война унесла их. А женщин оставила домучиваться.
Есть высокое наслаждение в верности. Может быть — самое высокое. И даже пусть о твоей верности не знают. И даже пусть не ценят.
Чем хрупче удался человек, тем больше десятков, даже сотен совпадающих обстоятельств нужно, чтоб он мог сблизиться с подобным себе. Каждое новое совпадение лишь на немного увеличивает близость. Зато одно единственное расхождение может сразу все развалить. И это расхождение так рано всегда наступает, так явственно выдвигается.
Шкура администратора мешает разворотливой работе.
Никакими приборами так хорошо не посмотришь, как простым глазом. И ничем так решительно не уберёшь, как ножом.
Разумным людям легче всего друг друга понимать.
Молод — опыта нет, стар — сил нет.
— Товарищи, чтобы стакан воды нагреть говорением, надо тихо говорить две тысячи лет, а громко кричать — семьдесят пять лет. И то, если из стакана тепло не будет уходить. Вот и учитывайте, какая польза в болтовне.
Носить в себе талант, ещё не прогремевший, распирающий тебя, — мука и долг, умирать же с ним — ещё не вспыхнувшим, не разрядившимся, — гораздо трагичней, чем простому обычному человеку, чем всякому другому человеку здесь, в этой палате.
Если с детства нет в человеке хребта, то и не будет.
Мягкое слово кость ломит, а жестокое гнев вздвизает.
Если человека при жизни назвали деятелем , да ещё заслуженным, — то это его конец: слава, которая уже мешает лечить, как слишком пышная одежда мешает двигаться. „Заслуженный деятель“ идёт со свитой — и лишён права ошибиться, лишён права чего-нибудь не знать, даже лишён права задуматься; он может быть пресыщен, вял, или отстал и скрывает это — а все ждут от него непременно чудес.
—... кто из года в год пламенел ненавистью, не может с какого-то одного дня сказать: шабаш! с сегодняшнего дня я отненавидел и теперь только люблю. Нет, ненавистником он и останется, найдёт кого ненавидеть поближе.
—... Слишком менялось представление о счастье в веках, чтоб осмелиться подготовлять его заранее.
Две тысячи лет уже как сказано, что иметь глаза — не значит видеть. Но тяжёлая жизнь углубляет способности зрения.
Как легко раздразнить человеческое желание и как трудно насытить раздразнённое.
159986
TibetanFox31 марта 2012 г.Милосердная к мужчинам, война унесла их. А женщин оставила домучиваться.
13115,1K
robot8 ноября 2011 г.Любовь к животным мы теперь не ставим в людях ни в грош, а над привязанностью к кошкам даже непременно смеёмся. Но разлюбив сперва животных — не неизбежно ли мы потом разлюбливаем и людей?
10311K
Подборки с этой книгой
1001 книга, которую нужно прочитать
- 1 001 книга
Идеальный мужчина
- 496 книг
Азбука-классика (pocket-book)
- 2 451 книга
Советуем с какой книги начать чтение
- 246 книг
накрывшись пледом, у камина)
- 490 книг
Другие издания
