Возвращение Чорба

— И ещё говорили, когда случалась между ними какая-нибудь обида: а хочешь Вайнера (т.е. в зубы)?

— Прости,— сказал он, не оглядываясь,— но это ужасно смешно: выгоняют со всеми удобствами.

— Насчет германских законов,— сказал Гнушке. — Если вы его убьете, то вас посадят на несколько лет в тюрьму; если же вы будете убиты, то вас не тронут.
— Я все это учел,— кивнул Антон Петрович.

<...> однажды вечером, — в один из тех осенних прозрачно-синих вечеров, когда больше боишься старости, нежели смерти <...>

Мебель, постель, умывальник проснулись, посмотрели на него исподлобья и задремали опять.

"Ну вот, я и готов", - сказал он, обращаясь к зеркалу, и мучительно зевнул: зеркало залилось слезами.

Он крякнул, влезая в холодную, белую темноту рубашки.

Он решил уяснить себе, что такое смерть. Спустя минуту такого раздумья все потеряло смысл. Ему стало трудно дышать.

Насчет германских законов. Если вы его убьете, то вас посадят на несколько лет в тюрьму; если же вы будете убиты, то вас не тронут.

Антон Петрович позвонил ему по телефону из кабака, который обступил его, как сон, и снова отошел, удаляясь, как задний огонь поезда.

На углу, под шатром цветущей липы, обдало меня буйным благоуханием. Туманные громады поднимались по ночному небу, и когда поглощен был последний звездный просвет, слепой ветер, закрыв лицо рукавами, низко пронесся вдоль опустевшей улицы. В тусклой темноте, над железным ставнем парикмахерской, маятником заходил висячий щит, золотое блюдо

Ночь была сизая, лунная; тонкие тучи, как совиные перья, рассыпались по небу, но не касались легкой ледяной луны. Деревья - груды серого инея - отбрасывали черную тень на сугробы, загоравшиеся там и сям металлической искрой