Ваша оценкаВ книге воспоминаний "На берегах Невы" Одоевцева создает прекрасный миф о жизни богемы в "умирающем Петрополе", вписывая оригинальную главу в петербургский текст русской культуры и бросая вызов стереотипным представлениям о законах мемуарного жанра. "Ангел смерти", первый из написанных в эмиграции романов, перекликается с творчеством Лермонтова и в то же время отходит от стилистических канонов русской классики, утверждая авангардные принципы письма. В своих рассказах писательница нередко перекод...
Жанры
Рейтинг LiveLib
4,2
6 оценок
- 550%
- 433%
- 317%
- 20%
- 10%
Ваша оценкаПрочитали 7Хотят прочитать 21
Рецензии
Аноним3 июля 2018 г.Петербургские литературные байки
Читать далееПо ходу чтения мемуаров мне, как и их автору Ирине Одоевцевой хотелось восторженно крикнуть: прэлестно, просто прэлестно...)) И далее на той-же ноте продолжить с упоением читать про атмосфэру Петербурга 20-хх годов прошлого века. Восторженными глазами взирать на Николая Гумилева , при случае не забывать упомянуть, что была его лучшей ученицей.
А потом уже в статусе поэтессы рассказывать и о других участниках того круга избранных, состоящий сплошь из великих имен: О. Мандельштам , А. Ахматова , К. Чуковский , Ф. Сологуб , загадочная фигура Александра Блока ...Первые строки мемуаров просто бальзам на душу: автор сразу говорит о том, что книга не повод рассказать о себе, а так сказать сохранить для потомков истории о тех, с кем была знакома, общалась, пересекалась в связи с общими литературными интересами. Только поэты, Петербург и время. Никакой предвзятости и перетягивания одеяла на себя. Ну как тут не порадоваться ?
Дальнейшее повествование, рассказывающее о первых шагах на литературном поприще, учеба в школе "Живое слово", где Николай Гумилев преподавал азы мастерства наряду с Кони и Лозинским вольнослушателям, знакомство и общение с учителем только укрепляли в мысли, что свежо, интересно и лишено кокетства, порой даже невольного, так свойственного большинству авторов женского пола.
Изюм из академических пайков, опасность лишиться котиковой шубки по пути с учебы домой, заваривание сушеной моркови, упоминание о том, что Петербург пока еще более менее может дышать свободно, его жителей не уплотняют бесконечно -давали пусть незначительные, но все-таки моменты, могущие почувствовать дыхание того времени, его пульс и ритм.
И вот ты читаешь, читаешь, страницы летят и в какой-то отнюдь не самый лучший момент бесконечная восторженность сначала настораживает, а потом начинает утомлять. Восторги, прорывающееся придыхание от переполняемых рассказчицу эмоций....При этом временных маркеров становится все меньше, они словно растворяются в потоке самых разнообразных историй, которые не всегда значимы важны и могут быть интересны для ощущения того времени или понимания человека, как поэта.
В конечном итоге складывается ощущение каких-то бесконечных историй, где главную роль играют известные лица, но при этом они совершенно не имеют отношения ни к творческому процессу, ни к жизни в то время. Простые перечисления, упоминания забавных моментов, особенно связанных с О. Мандельштамом , очередная история про одного, про другого, даже философские размышления Н. Гумилева тают с каждой страницей.
По сути, воспоминания напоминают сборник самых разнообразных историй без анализа и собственного отношения к происходящему. Все хорошо, добротно, порой излишне мелочно и подробно, но не трогает и не запоминается.
1064,5K
Аноним4 декабря 2015 г.125 литературных анекдотов
Читать далееСначала мне Одоевцева страшно понравилась. Начало текста – прекрасное. Одоевцева пишет, что она не будет говорить о себе, о детстве и предках, только о поэтах и времени. «Какая ласточка», – подумал я, насаживая трубу на пылесос. Я пылесошу с аудиокнигой в ушах. «Я только глаза, видевшие поэтов, только уши, слышавшие поэтов». «Святая», – думал я, включая шнур в розетку. И вот ковровая пыль летит в мешок, а я слушаю про школу «Живое слово», где в 1919 году преподавали Кони, Лозинский, Луначарский. Про первую лекцию Гумилева, который от страха не спал неделю. Мне кажется, что Одоевцева пишет идеальные мемуары: для широкого круга читателей, выбирая правильную интонацию. Без попытки свести счеты, без пафоса, хорошо и просто. Она – репортер с места значимых для культуры событий, обладающий феноменальной памятью и поэтической чуткостью к детали. Что может быть лучше?!
Мое восхищение только росло, когда я слушал Одоевцеву пару раз ночью в такси, глядя на зеленые трубы у Рязанского проспекта и на горящий вывесками Ленинский проспект. Темный пореволюционный Петроград подсвечивался огнями московских эстакад, мостов и развязок, а стихотворные строчки мешались с музыкой «Милицейской волны». Гумилев в верблюжьей своей шапке дарит Одоевцевой луну, а таксист просит – без сдачи. «Вы сегодня первый у меня, – говорит, – простите уж». Я шарю в темноте по карманам и думаю: «Какие они все живые: и таксист и Гумилев, и Петроград и Рязанка». Спасибо Одоевцевой.
Разочарование пришло в Сбербанке. Только вчера моя карточка исправно работала, а сегодня «истекла». Я бегом в банк. Таких, как я, оказалось немало. Я сел напортив табло, чтоб не прозевать очередь, надвинул шапку, накрылся рюкзаком, включил плеер… и тут Одоевцева начала меня бесить. Неожиданно куда-то делась вся ее хваленая скромность. К середине книги неожиданно выясняется, что она – солнце русской поэзии. И все от нее без ума. Гумилев не может провести без нее и дня, Чуковский умоляет дать балладу для своего сборника, Лозинский требует «на сцену», Георгий Иванов – влюблен, Мандельштам – в восхищении, даже Блок как-то «по-особенному» смотрит в сторону нашей героини. Но не только самодовольство Одоевцевой начало меня напрягать в храме вкладов и кредитов. Я вдруг понял глубокую ущербность ее метода.
«На берегах Невы» – не художественная литература, в этом тексте нет какой-то фабулы, развития сюжета, нет рефлексии. Никакой. Только прыжки: туда, сюда. Одоевцева написала серию милых анекдотов о поэтах. Пробежалась водомеркой по жизни, пообщалась со знаменитостями. И оказалось, что забавные истории о великих людях, отлично написанные, отлично прочитанные – просто утомляют. Думаешь, ну вот, очередной анекдот про непоседу Мандельштама, очередная история про оригинала Гумилева. Сто двадцать пятый литературный анекдот – невозможно!
Одоевцева всю книгу называет себя «ученицей» Гумилева. Она и напоминает ученицу, типичную университетскую отличницу: примерное поведение, память, все знает, все рассказала, отчеканила.
– А вы сами что об этом всем думаете?
– Ничего! – говорит удивленно. – Я же вам все рассказала.
– Это правда, – приходится признать, – все рассказала. Пять.
Хорошей наблюдательнице, коллекционеру анекдотов про поэтов Одоевцевой, ничего кроме пятерки поставить нельзя.952K
Аноним8 апреля 2013 г.Читать далееУ этой книги нет ни одной рецензии, хотя она определенно заслуживает хоть одну, хоть самую крошечную.
А сейчас я объясню, почему.
Сюжет этой книги - цепь небольших зарисовок из жизни юной девушки Люки, которой вот уже исполнилось четырнадцать, и она готова вступить на порог взрослой жизни, если только ее туда пустят. Она живет во Франции с мамой и старшей сестрой Верой. Люка, Вера и мама - эмигранты из России. Когда-то отца Люки расстреляли, и она порой тоскует по родине. А еще, как многие четырнадцатилетние девушки, она таит наивную влюбленность во взрослого мужчину - кавалера своей сестры по имени Арсений Николаевич. Иногда Люка видит ангела смерти Азраила, который отчего-то похож на Арсения Николаевича.
Эта книга написана легким, сочным, превосходным языком, который звенит, будто воскресный колокольчик. И в то же время повествование насыщенное и чувственное: физические ощущения и ментальные состояния у Одоевцевой описаны удивительными метафорами, которые неожиданно кажутся достоверными и точными. Нельзя обойти и настойчивый, голодный интерес главной героини к смерти: он порождает тот загадочный, иллюзорный и манящий мрак, без которого эта книга была бы всего лишь сахарным хрустальным леденцом для перезревших институток. Есть в книге и чарующий эротизм - но он так восторжен, так невинен, что мне даже было неудобно употребить слово "эротизм" в этой рецензии. Почему-то в отношении этой книги хочется избежать всех слов, которые по факту должны в ней присутствовать, но навевают мысли об учебнике ОБЖ за девятый класс - начиная от вполне безобидного "подросток" и заканчивая всем остальным. Может быть, это потому, что даже все альковное происходящее Одоевцева выписывает крошечными деталями, полунамеками - но так, что это бросается в глаза. Если бы слова могли останавливать и хватать за плечи, то я бы сказала, что именно это они и делают.
Эта книга - чистая эстетика. Она лишена как нравственной тягомотины, так и слащаво-самодовольного пресыщенного гедонизма. В ней нет топчущегося на одном месте вселенского разочарования готики или восторженного трепета юного сердца, которое на весь мир смотрит, как на новые ворота. Эту книгу можно было бы назвать идеальной, но после нее идеал кажется чем-то тупым и омертвевшим. Ее красота - в той малой частичке, из которой состоит ее несовершенство.
881,6K
Цитаты
Аноним11 октября 2010 г.Читать далее— Никто не знает, как мне бывало тяжело и грустно. Ведь, кроме поэзии, между нами почти ничего не было общего. Даже Левушка не сблизил нас. Мы и из-за него ссорились. Вот хотя бы: Левушку — ему было четыре года — кто-то, кажется Мандельштам, научил идиотской фразе: Мой папа поэт, а моя мама истеричка! И Левушка однажды, когда у нас в Царском собрался Цех Поэтов, вошел в гостиную и звонко прокричал: «Мой папа поэт, а моя мама истеричка!» Я рассердился, а Анна Андреевна пришла в восторг и стала его целовать: «Умница Левушка! Ты прав. Твоя мама истеричка». Она потом постоянно спрашивала его: «Скажи, Левушка, кто твоя мама?» — и давала ему конфету, если он отвечал: «Моя мама истеричка».
151,1K
Аноним23 февраля 2011 г.Читать далее— Слушайте и запомните! В ночь на 15-ое октября 1814 года родился Михаил Юрьевич Лермонтов. — И вам стыдно не знать этого.
— Я знаю, — оправдываюсь я, — что Лермонтов родился в 1814 году, только забыла месяц и число.
— Этого нельзя забывать, — отрезает Гумилев. — Но и я тоже чуть было не прозевал. Только полчаса тому назад вспомнил вдруг, что сегодня день его рождения. Бросил перевод и побежал в Дом Литераторов за вами. И вот — он останавливается и торжествующе смотрит на меня. — И вот мы идем служить по нем панихиду!
— Мы идем служить панихиду по Лермонтове? — переспрашиваю я.
— Ну да, да. Я беру вас с собой оттого, что это ваш любимый поэт. Помните, Петрарка говорил: «Мне не важно, будут ли меня читать через триста лет, мне важно, чтобы меня любили».141,8K
Подборки с этой книгой
Библиотека всемирной литературы
- 588 книг
Книжные завалы:)
- 824 книги
Книжный сюрприз
- 309 книг