Un día más largo que un siglo

Если человечество не научится жить в мире, оно погибнет.

Чтобы жить на сарозекских разъездах, надо твёрдый дух иметь, а иначе сгинешь. Степь огромна, а человек невелик. Степь безучастна, ей всё равно, худо ли, хорошо ли тебе, принимай её такую, какая она есть, а человеку не всё равно, что и как на свете, и терзается он, томится, кажется, что где-то в другом месте, среди других людей ему бы повезло, а тут он по ошибке судьбы… И оттого утрачивает он себя перед лицом великой неумолимой степи, разряжается духом, как тот аккумулятор с трёхколёсного мотоцикла Шаймердена. Хозяин всё бережёт его, сам не ездит и другим не даёт. Вот и стоит машина без дела, а как надо — не заводится, иссякла заводная сила. Так и человек на сарозекских разъездах: не пристанет к делу, не укоренится в степи, не приживётся — трудно устоять будет. Иные, глядя из вагонов мимоходом, за голову хватаются — господи, как тут люди могут жить?! Кругом только степь да верблюды! А вот так и живут, у кого на сколько терпения хватает. Три года, от силы четыре продержится — и делу тамам: рассчитывается и уезжает куда подальше…

Мудрый был мужик Казангап. Есть о чём вспомнить… И вдруг понял Едигей с совершенной ясностью и острым приступом нахлынувшей горечи, что отныне остаётся только вспоминать…

Мир велик, а человеку не всё дано знать.

Умереть не просто, а похоронить человека честь по чести в этом мире тоже нелегко… Обнаруживается всегда, что того нет, этого нет, что всё нужно добывать в спешном порядке, начиная от савана и кончая дровами для поминок.

Самый никудышный отец, да живой, в тысячу раз лучше прославленного мёртвого,

Но как прикажешь взрослым людям не пить? Сами должны знать меру.

Иные есть грамотеи, историей признают только то, что написано на бумаге. А если в те времена книги не писались, тогда как быть?..

На Земле трудно или почти невозможно отстраниться от политической борьбы. Но, находясь продолжительное время — многие дни и недели — в дальнем космосе, откуда земной шар кажется не больше автомобильного колеса, с болью и бессильной досадой мы думаем, что нынешний энергетический кризис, доводящий общество до неистовства, до отчаяния, приближающего иные страны к желанию схватиться за атомную бомбу, — это всего лишь крупная техническая проблема, если бы эти страны в состоянии были договориться, что важнее…

—... Добро отберут у тебя — не пропадёшь, выживешь. А душа останется потоптанной, этого ничем не загладишь…

Независимо от того, есть ли бог на свете или его вовсе нет, однако вспоминает человек о нём большей частью, когда приспичит, хотя и негоже так поступать. Оттого, наверное, и сказано — неверующий не вспомнит о боге, пока голова не заболит.

Для любого рабовладельца самое страшное — восстание раба. Каждый раб потенциально мятежник.

Куда легче снять пленному голову или причинить любой другой вред для устрашения духа, нежели отбить человеку память, разрушить в нём разум, вырвать корни того, что пребывает с человеком до последнего вздоха, оставаясь его единственным обретением, уходящим вместе с ним и недоступным для других.

Хотя и грешно, но и над увечьем люди смеются.

Все утраты со временем притупляются и подлежат забвению…

Мысли её кружились всё по тому же кругу.

— Можно отнять землю, можно отнять богатство, можно отнять и жизнь,проговорила она вслух, — но кто придумал, кто смеет покушаться на память человека?! О господи, если ты есть, как внушил ты такое людям? Разве мало зла на земле и без этого?

Самое лучшее, что может человек сделать для других, так это воспитать в своей семье достойных детей. И не с чьей-то помощью, а самому изо дня в день, шаг за шагом вкладывать в это дело всего себя, быть, насколько можно, вместе с детьми.

Мыслить всегда тяжко.

Море, оно всё понимает. Что ни скажешь — от души и всё к ладу на море.

Дело было, пожалуй, не столько в самой ёлке, сколь в новогодних надеждах, в общем для всех безотчётном ожидании неких скорых и счастливых перемен.

Праздник имеет свойство преображать людей. Бывает, что и в дурную сторону.

Как это можно обвинять кого-либо во «враждебных воспоминаниях»? Разве могут быть воспоминания человека враждебными или невраждебными, ведь воспоминания — это то, что было когда-то в прошлом, это то, чего уже нет, что было в минувшем времени. Значит, человек вспоминает о том, как то было в действительности.

Только смерть имеет право разлучать родителей с детьми, и больше ничто и никто…

С каждым днём тоска всё глубже завладевала его душой, сгибая и ослабляя волю. Отчаяние накапливалось в нём, как мокрый снег на крутом склоне горы, где вот-вот последует внезапный обвал…

Путь к Богу-Власти только один — через чёрное, неустанное служение ему в выявлении и разоблачении замаскировавшихся врагов.

Государство — это печь, которая горит только на одних дровах — на людских. А иначе эта печь заглохнет, потухнет. И надобности в ней не будет. Но те же люди не могут существовать без государства. Сами себе устраивают сожжение. А кочегары обязаны подавать дрова. И на том всё стоит.

Слово — это вечная сила.

Счастье и несчастье растут из одного корня.

Кто идёт с войной, тот встречает войну вдвойне…

Кара ради повиновения — таково неизменное орудие власти одного над многими.

Человеку порой так мало надо, чтобы в мгновение ока мир для него нарушился, перекосился и стал бы не таким, как был только что — целесообразным и цельно воспринимаемым…

Прилюдная казнь необходима для повиновения народа единому, верховным лицом установленному порядку, поскольку и страх, и низменная радость, что насильственная смерть постигла не тебя, заставляет людей воспринимать страшную кару как должную меру наказания и потому не только оправдывать, но и одобрять действия власти.

О создатель, для чего же надо жить людям так тяжко и горько?

Самое страшное в горе — это одиночество.

Есть ведь на свете чуткие, сердобольные люди, примечающие с первого взгляда, что неладное происходит с человеком.

Не родишься — свет не увидишь, а родишься — маеты не оберёшься.

Живой человек должен жить, видя перед собой цель и пути к этой цели.

Странно, что можно постоянно видеться и не замечать того, что потом увидишь разом.

Долго ещё предстоит людям изживать в себе этот порок — ненависть к личности в человеке.

— Пинком под задницу! Выходит, только для задницы и живёшь!
— А как же ты думал? Вот именно! Это тебе просто — кто ты? Никто. А мы для задницы живём, чтобы в рот послаще попало.
— Во-во! Прежде головой дорожили, а теперь, выходит, задницей.

Никто не переживёт землю, никто не минёт земли…