Старосветские помещики

Совсем недавно услышала описание и воскликнула "Ой - мне это надо!".
*Вспомнила! Обсуждали то ли "Анну Каренину" в частности или семейные отношения в книгах, которые (почему-то) в современности все больше сползают в семейный нуар, когда развод - это еще самое безобидное развитие событий. И на просьбу комментатора вспомнить что-нибудь о нормальных семейных отношениях всплыло это произведение. Считаю - гениальная рекомендация.
Это очень-очень простая повесть. Автор-рассказчик - просто рассказывает о знакомом ему семействе Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны. Они такие - позвольте выразиться современными словами - "старой школы". Милые, уютные, чистенькие старички, прожившие всю жизнь бок о бок. Быт у них отлажен, все так размеренно - и очень чувствуется авторское отдохновение и восхищение этим.
Повестюшка ну совсем небольшая. Да еще в чем ее и прелесть, в этом же ее и недостаток, за который и сняла одну маааленькую звездочку. В первую главку - ну я просто влюбилась. Полностью она посвящена описанию красивейшей до какой-то открыточности малороссийской местности с этими беленькими домиками и яхонтами вишнями. Думаю (надеюсь) у каждого есть уголок, чтобы отдохнуть душой - и для автора этим стала описываемая местность. Тут целый абзац посвящен - скрипам дверей. Целый абзац - как на разные лады скрипят двери! И это - красиво, и это - зачем? Потому что за этими вишнями, хатами и дверями вес основной истории - как-то немного даже теряется. Не скажу, что для меня развитие событий стало каким-то сюрпризом или откровением - я и в жизни наблюдала подобное развитие событий.
Поэтому рекомендую - просто как несколько минут такой очень мягкой, очаровательной и обволакивающей ностальгии по старым временам. Хорошо и наглядно автор показал "Что у человека в голове - то и вокруг него". Порекомендую тем - кому просто захочется отдохнуть и почитать что-то для души. Как-то вышло - очень мягко, нежно, с ноткой грусти - но какой-то светлой (ну - конец, конечно...).
Добавила к этому моему ощущению - озвучка. По наитию выбрала начитку Олега Борисова - и неожиданно угадала. Невероятно приятный у него голос, и очень старался он отыгрывать и передать эмоции автора. Мне вспомнилась экранизация "Ревизора" (возможно, "Инкогнито из Петербурга") где есть вставки с самим автором. Ну очень добавляет атмосферы и вовлеченности в повесть - очень приятное обволакивающее чувство остается.

Цикл "Миргород" начинается с этой маленькой повести - светлой, нежной, уютной и грустной.
Симпатичные, добрые старички Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна - 60 и 55 лет, любящие, верные супруги живут в тихом мирке: поющие двери, жар от печей с треском сжигаемой соломы, глинянные чистейшие полы, живые деревянные стулья и засиженные мухами картины и золотые рамы зеркал.
Понятно, что сейчас шестьдесят лет для мужчины и пятьдесят пять лет для женщины еще даже не пенсионный возраст. Люди стали другими, возможно. Но я легко могу представить такие характеры в наше время. И сейчас найдется женщина, любящая готовить и собирать лоскутки, моточки шерсти, мулине (вдруг пригодится для будущего рукоделия).
Гостеприимные хлебосольные хозяева, любящие гостей и в то же время вполне самодостаточные, им довольно общества друг друга. По какой-то причине не случилось детей, и они всю любовь направили друг на друга. Они не замечают вороватых слуг и приказчиков, вырубленного леса, съеденных бездонных пищевых запасов в кладовых. Они довольны жизнью и счастливы.
Они любят поесть (беда 19 века), но как они мило угощают друг друга и гостей. А привычка во всех продуктах находить полезное, она и сейчас встречается сколько угодно.
И вдруг кошка, любимая кошка убегает, дичает и предвещает смерть. Вот так Гоголь! И в этом уютном мирке мистика. И сейчас суеверных людей не меньше, одни скрывают, а другие даже "умничают" по этому поводу.
Трогательно заботится о своей Пульхерии Афанасий Иванович. Не может жить без нее, впал в депрессию (тогда было такое слово?), в уныние и даже отчаяние (попытки самоубийства). И уходит вслед за своей супругой, очень похоже уходит с мистическим предсказанием.
Я написала, что можно и сейчас найти такие характеры. Но, нет. Такого мира, описанного Гоголем уже нет. И он мне очень дорог.

Вряд ли я сильно ошибусь, если предположу, что читатели-почитатели Николая свет Васильевича Гоголя, к коим я прежде всего отношу себя, любимого, конечно же прежде всего любят его сказочно-мистические произведения. Ночь перед Рождеством и Майская ночь, или Утопленница, Вий и Страшная месть, Проклятое место и Сорочинская ярмарка — великолепная блистательная череда перлов русской литературной словесности. Ну, а там уже следуют прочие не менее интересные и замечательные Тарас Бульба и Коляска, Шинель, Нос и Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем, Мёртвые души и Ревизор…

Дальше...

И чуть особняком стоят среди этого фейерверка «Старосветские помещики». По крайней мере для меня это произведение стоит чуть особняком от прочих. Наверное потому, что повесть эта странным образом сумела притянуть и зацепить, в более молодом возрасте в меньшей степени, но вот по мере приближения самого читателя к возрасту героев повести всё глубже проникаешься и всё острее воспринимаешь всё описываемое в тексте.

Хотя, казалось бы, что там описывается-то! Проза жизни двух немолодых уже (стариками называет их автор) людей, бытописание двух полускрипучих особей, сосредоточенных только лишь на процессе жизни — сон, еда, ведение дома и прочие мелочи быта незаметных людей. Однако то, как именно делает это Гоголь, какими словами и какими эпитетами награждает он своих героев, какими выражениями они совершают своё повседневное общение друг с другом и с каким трепетом относятся друг к другу — вот эти детали как раз и составляют ценность этой неяркой повести.

И когда слушал радиоспектакль 1974 г., то вдруг подумалось вот что: мир ведь меняется скачкообразно со сменой поколений. Вот жили эти старички и был их мир. А с их смертью пришли другие люди и стали хозяйничать по-другому, пустили имение в распыл — и всё, тот предыдущий мир исчез, растворился. Так и с нами зачастую происходит — предыдущие что-то строят, создают, устраивают и пристраивают, а потом приходят следующие и решительно всё меняется. Не обязательно к худшему — и к лучшему, конечно же, тоже. Но в любом случае уходит что-то былое и появляется новое. Я понимаю, что это неотменяемые законы, на которых и основаны развитие, прогресс. Но ведь читаешь иной раз соцсети и явственно видишь с какой ностальгией порой люди вспоминают миры своего детства, старые магазинчики и места купаний, улочки и домики…

Но это уже не Гоголь, это то, что приходит в голову читателя благодаря Гоголю. А вы говорите, что классика устарела...

Говорят, расхожая фраза о том, что читатель является соавтором писателя, принадлежит перу поэтессы Марины Цветаевой. Если она имела ввиду то, что каждый интерпретирует текст по-своему, в зависимости от своего мировоззрения, то я с ней даже соглашусь. Всегда любопытно почитать отзывы критиков, открывающие глаза читателю на то, что именно имел ввиду автор. Особенно, если его точка зрения не совпадает с позицией писателя, которую тот успел обнародовать при жизни. Порой синие занавески это просто синие занавески.

Хороший пример тому насколько по-разному можно понять одно и тоже произведение это повесть "Старосветские помещики". Николай Васильевич написал ее по свежим впечатлениям от поездки на свою родину - в село Васильевка ⁠ Миргородского уезда Полтавской губернии. В ней с теплотой и легкой иронией рассказывается о безмятежной и патриархальной жизни, которую ведёт пожилая бездетная пара - Афанасий Иванович Товстогуб и его жена Пульхерия Ивановна. Всё так мило и прелестно в доме, коробочка к коробочке, сундучок к сундучку, на стенах картины, в глазах хозяев доброта, любовь к друг другу и к совместному времяпрепровождению - вкусно поесть, сладко поспать да посудачить о том о сём про меж себя и с заезжающими к ним гостями. Настоящая Обломовка. Автор подробно описывает кулинарные пристрастия героев. Тут коржики с салом, рыжики соленые, рыбки сушеные, мнишки со сметаною, огурчики свежие, пирожки с маком, пирожки с сыром, пирожки с урдою, пирожки с капустою и гречневою кашею и многие другие блюда. Из напитков предлагаются кофий, кисель, узвар из груш, кислое молоко, несколько видов водки настоянной на разнообразных цветах и листьях. И при всей этой благообразности за хозяйством они смотрят плохо. Работники их все обворовывают. Приказчик уж продал все леса на сруб, кроме ближайшего, и тот уцелел лишь оттого, что стук топора доносился бы до хозяйского дома. После их смерти разворовали то, что не успели при жизни. В конце концов имение превратилось в прах.

Не смотря на то, что повесть нравится всем критикам, видят они в ней разное и порой прямо противоположное. Один пишет о трогательной истории любви, христианской по духу и угодной Богу. Другой видит пустую ничтожную жизнь. Третий говорит о том, что старый мир, отживая своё, уходит под напором нового. Белинский писал о пошлости и гадости этой жизни, животной, уродливой, карикатурной. Пушкин разглядел "шутливую, трогательную идиллию, которая заставляет вас смеяться сквозь слёзы грусти и умиления".

Ракурс решает всё.

Тема увядания прекрасного прошлого в литературе мне крайне интересна. Это, как правило, тихая литература – детализированные описания, тонкости быта, внимательное отношение автора к слову, изысканные диалоги, минимум внешних событий, отсутствие потрясений. Тут вспоминаются и изящные «Детские годы Багрова-внука» Аксакова, «Остаток дня» Кадзуо Исигуро, «Люди сороковых годов» Писемского и трогательные «Старосветские помещики». Да-да – деревья выше, трава зеленее и люди добрее. Как там у Шиллера:

Интересно, что по этому прошлому ностальгируют не герои рассказа, а сам рассказчик. И так во все времена. Вот говорят – «лихие» 90-ые. Возможно, но для меня они были светлыми: в 90-ые я пошёл работать в школу… и мне понравилось, в белые ночи гулял от метро Ветеранов до Васильевского острова и обратно с подругой и пел ей песни под гитару… всю ночь… бедная девушка… Пусть бедные, но счастливые для меня времена, наверное в стране был бардак, но это времена моей счастливой молодости.

«Старички» Пульхерия Ивановна и Афанасий Иванович Товстогубы, Николай Васильевич таки мастер говорящих фамилий, не так уж и стары по нашему времени – Пульхерии Ивановне всего 55 лет, мужу её – 60. Но они полностью из прошлого, XVIII столетия, среди пылящихся на стенах картин – портрет Петра III, одежда и мебель – из прошлого века. Гостеприимные хозяева запотчуют гостей до смерти, водочкой угостят и спать положат, а то как же в темень-то такую да в такую даль – три версты, небось – и разбойники, отродясь тут не водившиеся, нападут, да и шею можно свернуть на ровной-то дороге, которую с рождения знаешь, да при полной луне и чистом небе… Но тут случилась кошка. Просто – кошка произошла с Пульхерией Ивановной. Она слегла и тихо скончалась. 5 лет бедовал Афанасий Иванович и услышав своё имя там где не было никого, понял – зовут. И так же слёг и тихо скончался. Мне стыдно как-то стало за нас, за мужчин. Ведь и правда – огромное количество примеров в жизни – в таких ситуациях женщины, как правило, становятся собраннее и сильнее, а мужчины расклеиваются.

Интересно подано отношение прислуги к хозяевам – хозяев тихо обворовывали: приказчик воровал лес, домашняя прислуга – ткани и продукты и все вместе – всё подряд. Хозяйство было так богато и успешно, что воровства было не заметно. Такие как Товстогубы в злые времена не выживают – добропорядочные, бестолковые, трогательные, они всегда – «опоздавшая молодёжь».

Прямые наследники Гоголя в русской литературе – Лесков и Писемский по-своему отразили линию «старосветских помещиков», то прошлое, которое безвозвратно уходит с людьми, его представляющими. И читать это невыразимо интересно. Сюжетно небольшую историю о Товстогубах читать не особо интересно, выигрывает эта история языком, манерой повествования, атмосферой, дыханием прошлого…

Помню с детства. Тогда искала у Гоголя страшного или смешного и читала все подряд (кирпич "Мертвых душ" пугал объемом и ужасно не понравился "Тарас Бульба" -

Наткнулась на эту небольшую повесть. И обрела на всю оставшуюся жизнь эталонный образец истории любви. Без иронии и сарказма. Мое внутреннее устройство более ориентировано на зрелость и старость, чем на юность. Простым арифметическим подсчетом: сколько той молодости? Ну двадцать лет, исключая детство и пубертат - с пятнадцати до тридцати пяти. Хорошо - до сорока. А что потом? Доживать? Искусственно молодиться, чувствуя себя глубоко несчастливой, если не удается?

Не может, не должно быть так, чтобы половина человеческой жизни изначально предназначалась в отсев: отсель досель живете, а дальше - хоть длите бессмысленное существование, хоть так лягте, да помрите. Все равно, что иметь большую квартиру, в половину комнат которой стаскивать всякий ненужный хлам, а потом вовсе запереть и ключ выбросить. Для вящей надежности, забив досками. И жить во второй половине, богато и модерново обустроенной. Поначалу. Модное сегодня вызывает недоумение завтра, смешно послезавтра и превращается в уютное ретро некоторое время спустя. Чего тогда ты добился всеми усилиями? Нет,

Герои "Старосветских помещиков" были когда-то молоды и Афанасий Иванович даже увез увозом Пульхерию Ивановну, которую не хотели отдавать за него подобру. Но то так давно было, что за давностию лет успело уж и забыться. Да оно и неинтересно. А что интересно? Варить варенье из груш и слив, настаивать водку на шалфее; золототысячнике и персиковых косточках; солить грибочки счабрецом, гвоздикой и волошскими орехами. Потчевать всеми этими вкусностями друг друга и завернувших в гости соседей, выслушивая многозначительные рассуждения о французе, сговорившемся с англичанином, чтобы снова на нас Бонапарта выпустить.

Жизнь, которая может производить впечатление растительного существования: встали-поели-посидели-закусили-вздремнули-поели-легли спать, а можно взглянуть на нее иначе. Оазис нежной заботы - немного навязчивой, как у матери, укутывающей чадо шарфом или бабушки, пичкающей калорийными вкусностями; но такой уютной и теплой. С потрескиванием соломы в печах и пением дверей (всякой на свой лад) и побрехиванием дворовых жучек с барбосами. И все-то сыты от пуза в незамысловатом этом быту: дворовые девки объедаются вкусностями из кладовой, хуторские родичи их и кумовья задарены хозяйскими припасами, гуси с гусятами и свиньи с поросятами благоденствуют. Почти по Екклезиасту:

сколько ни тащут из господских кладовых, они не оскудевают.

Знаете отчего? Потому что истинная любовь что-то такое делает с миром, что позволяет накормить его пятью хлебами и двумя рыбами. Здесь подлинная, пусть не такая зрелищная и яркая, как у Ромео и Джульетты, пусть тихая и приземленная, и производящая впечатление неказистое. А вот поди ж ты, уходят из мира ее носители и словно ось из него вынимается. Все обессмысливается, все прежде правильное и соразмерное разваливается на куски и болото существования без любви с сытым хлюпаньем втягивает в себя обломки. И тогда понимаешь, какому чуду довелось тебе быть свидетелем.

Гоголь — волшебник. Он почти из пустоты создаёт волшебство.
Не удивлюсь, если оказавшись в раю — проездом. «Зайцем»! — я увижу, как он своим крылом, словно кистью, обмокнутой в лазурь неба, творит цветы рая и звёзды и сны ангелов, которым снится, что они — люди, или добрый шелест листвы или улыбка на устах прекрасной смуглой женщины, спящей в Москве на 23 этаже.
Гоголь так вкусно и так просто описывает и шелест листвы и грибочки солёные и летнюю ночь, что всё это кажется одним райским блюдом, которое хочется… надкусить.
У меня даже слюна выделялась как у собаки Павлова (чуть не написал — Павловой.
Балерина..), и даже тёплая нега сытости разлилась по всему телу — словно кто-то милый, подарил изнутри тела — цветы, —  и есть не хотелось потом долго.

Может книги Гоголя сбрасывать над голодными районами Африки, с вертолёта? Вот удивятся африканские дети.
А лучше сбросить им и томики Гоголя и солёные грибочки и пирожки с капусткой и гречкой (для меня это какой-то гастрономический кентавр, но Гоголь описывает это вкусно).

О, мой смуглый ангел! У меня теперь есть цель попасть в рай. Я умру раньше тебя, и в раю без тебя мне будет так же скучно, как в деревне, в первые летние дни каникул: из ребят ещё нет никого, только ходят, как призраки седые, старушки, лунатики-коты по крыше, и напрочь сумасшедшие курицы бродят по огороду, бог знает что думая о том, кто они.

У меня есть гениальный план: я похищу крылатого Гоголя — в ад (там у меня много друзей, они давно зовут меня в гости).
Запру его в чудесной комнатке с грибочками и пирожками, и он будет писать для меня — о тебе, описывая твои милые смуглые бёдра, твой чудесный носик и удивительные глаза, чуточку разного цвета, цвета крыла ласточки на заре: только он сможет их описать.

Он опишет всю тебя, до последней мурашки, до последней запятой карего волосика в конце бровки..  это будет самая прекрасная и.. вкусная книга на свете. Я с ней буду жить и спать.
Если, конечно, сам Гоголь не убежит с тобой.. то есть, с книгой, — в окно. Ибо он в тебя влюбится.
Может даже мы вместе с Гоголем убежим. Может даже.. и тебя возьмём.

Гоголь написал какой-то изумительный, сверкающий лимб - нимб! - отношений двух старых людей, запертых в их сонном царстве, словно на острове Калипсо, у которой в нежном плену томился Одиссей, и каждый час там, равнялся — году, словно они жили на далёкой планете из фильма Интерстеллар.
Боже мой.. 19 век. Старушке там — всего 55 лет! Красавице Монике Беллуччи — 60!
Тут волей неволей будешь любить старушек..
О мой смуглый ангел.. вот бы дожить до того времени, когда ты будешь старушкой! Ты будешь неземной старушкой!
Странно звучит.. но ты поняла.

На миг я даже представил, что старушку Пульхерию играет — Моника (вот бы — из Друзей! Весёлая была бы старушка!). Ах, как дивно заиграла повесть Гоголя! Моника Беллуччи готовит пирожки с капусткой!
Ну как тут не выделяться слюнке?
Может так выглядит рай? О мой смуглый ангел, не ревнуй..

Сюжет повести гениально прост. Простая жизнь двух любящих старых людей.
А это уже, рай. Просто мы зажрались. Дожить до старости и трепетно любить друг друга… проще написать стих Пушкина, или картину Боттичелли, чем вот такой тихий пламень любви пронести через всю жизнь.
О мой смуглый ангел, я бы отдал все сокровища мира, и молодость свою и все грядущие свои перерождения, в которых я мог быть известным поэтом, богатым путешественником, прекрасной двухметровой негритянкой-принцессой на Мадагаскаре, и… апрельской травкой у твоего милого подъезда, лишь бы просто годик пожить с тобой — старичками, вот в таком гоголевском, незамысловатом лимбе любви.

И так грустно читать у других людей о том, что эти старички живут не духовной жизнью, а словно сонные мухи.
Знаете, эти живые вербочки мушек - томления! - у окошка в деревне?
В комментариях к повести, в моей книге, есть и строчка Белинского о ней: мол, несмотря на всю почти животную пустоту жизни старичков, которые только кушают и спят, Гоголю удалось передать некую поэзию.
Н-да.. Гоголя нужно похитить из рая, а Белинского — из русских школ, чтобы он своей желчной ограниченностью не уродовал детские души.

И что ужасно, многие с ним согласятся: мол, а разве он не прав? Эти сонные старички не живут жизнью души! Не ходят на концерты! Не читают Пруста! Не интересуются политикой!
И слава богу (про политику). Да и про всё остальное.
Разве в этом «высшая жизнь души?». В этом — пена души. Накипь души. Давайте сознаемся: большинство людей и читают книги и кино смотрят и соприкасаются с красотой путешествий, так — словно они — «жрут» (не люблю этого слова, но иначе не скажешь.
Словно они утробой души соприкасаются с красотой.

Ну прочёл такой человек Пруста или Достоевского, и что? Стал ли он лучше после этого? Или стал просто «утончённее» и подлость души в нём стала — утончённей?
Кого из нас не передёргивает ревностное чувство, когда мы узнаём, что какой-нибудь кровавый политик и не только, обожает Достоевского или Тарковского? Хочется забрать их у них навсегда.

О мой смуглый ангел.. если бы ты была со мной, я быть может сладостно бы забыл и о Прусте и о Тарковском..
Одна твоя милая ладошка — прекрасней чем весь Пушкин. Одна твоя смуглая ножка — выше всех картин Боттичелли (кстати, мне в Венере нравится лишь то, что у неё такие же ножки как у тебя: пальчики, которые возле больших, чуточку больше них: словно они привстали на цыпочки, как при поцелуе..).
Твои губы милые — строчка Евангелия, а носик.. носик… его можно только сравнить с твоим же носиком. О таком и Гоголь не мечтал. В хорошем смысле, разумеется.

С одной стороны, Гоголь описывает очаровательный аутизм любовных отношений: это вы Афанасий Иванович оставили вмятину на кресле?

• Простите, Пульхерия Ивановна, наверное, я…

Кстати, заметьте, как на уровне отчеств помолвлены души этих милых старичков.
Кто то скажет: да им даже и поговорить не о чем! О какой то чепухе! Не о Революции в Занзибаре, не о Джойсе и фильмах Бергмана, а о идиотских вмятинах на кресле и о пирожках с гречкой!!
А вы вспомните тот птичий, райский язык влюблённых, который ещё более сложно перевести, нежели стихи Пушкина или прозу Платонова, на котором все мы порою общаемся о прелестнейшей чепухе, но мы так несказанно счастливы в этот миг, как не были счастливы за чтением Толстого, за фильмами Бергмана или на пляжах Мальдив на закате, а всё потому — что наши слова превращались в музыку, они как крыло ласточки на заре, зачерпывали лиловый отсвет солнца  — нежность и души любимого человека.

Вот так и старички Гоголя: их жизнь стала тихой музыкой, словно мелодия ангела, лежащего в травке и играющего на свирели незамысловатую мелодию своей дремлющей души.
У меня был один друг, японец, который мог часами любоваться на травку. Ему говорили: ты же нормальный, красивый молодой человек, Непос — ЕдоСан! Сходи в музей, на концерт, в ресторан! Там девушки красивые, полотна мастеров! Выставка картин Уотерхауса!
А он в этой травке московской, мог разглядеть целый мир. Это был его дзен и катарсис, его хокку живое.
Блажен тот, кто вечное увидит в былинке и в малом, а не распыляет себя на многое. Это слишком легко и такая страсть порой слишком мимолётна.

О мой смуглый ангел, помнишь, как я мог часами любоваться на твои милые, смуглые пальчики на ножке, похожие на апрельскую травку на заре? И ведь я был совершенно трезв!
Если бы мне сказали: Саша, вот билет на Мальдивы.. с Моникой Беллуччи. Езжай!
Я бы сказал, улыбнувшись: зачем мне Мальдивы и Моника, если рядом со мной есть эти удивительные и милые пальчики смуглого ангела?
Моника бы подошла ко мне и нежно поцеловала в щёчку. О, мой смуглый ангел, не ревнуй! Просто она знает цену настоящей любви..

А ещё мне подумалось. Гоголь описывает такое тихое и трепетное сращивание двух судеб и душ, лишённых эгоизма, что две души и судьбы как бы переросли морок человеческого, за которым почему-то так все гоняются, они стали выше человеческого, они стали как.. пейзаж нежности и рая: они стали частью тихого шелеста листвы, заросшей травкой — тропинки, пруда, покрывшегося патинкой тины, какая нас так влечёт — патинка — на старых полотнах Рембрандта или Фра Анжелико.

Есть в этой милой запущенности, словно бы заросшей тишиной, что-то экзистенциальное, что то от конца света, когда всё лишнее осядет, как муть, и не будет уже ни человека, ни «еврея и эллина», а будет лишь чистая красота и душа, как в Эдеме, где душа человека была частью вон той звезды и вот этой травки смеющейся (смуглый ангел, ты сейчас улыбнулся?).

Как сказал бы Тургенев в своём стихотворении в прозе, о конце света: и всё стало вновь тихо и опрятно.
Вот так и у наших милых старичков: в их милой запущенности и старине быта, словно в осенней редкой листве — сквозится что-то небесное, тихое, вечное, что нас так очаровывает в заброшенных местах: бесчеловечных, а значит — прекрасных.

Кто-то скажет: Саша, но ведь они только и делают, что кушают и спят!! Они как… как.. животные!
А я очень люблю животных. Христос сказал: будьте как птички небесные..
А они лишь поют, кушают и спят.
Уверен, что во сне, наши старички, видели лишь друг друга и там тоже продолжалась их нежность, и жизнь их — это их пение тихой любви, точно так же, как и двери в их доме поют, словно птицы небесные, словно эти двери живые и ведут — в рай.

А то что они кушают много.. и что с того? На это можно по разному посмотреть. Со стороны души, или со стороны тела.
Тело ведь тоже.. душа. Мы забываем об этом.
Не кушать любят старички наши, для них еда — это как рояль для Моцарта: это инструмент и чаша, которая наполняется нежностью друг друга.

Такой чашей может быть и простой листик, подаренный любимым. Или.. беленький носочек смуглого ангела, который я нежно украл при расставании (да, любимая, это не твоя серая кошечка его спрятала).
Вы только посмотрите на это с другой стороны: если бы мы жили в раю и нашей пищей была — музыка и вообще, звуки, то для нас было бы счастьем, если бы любимый человек просто касался веточки дерева, или говорил что то милое, даже не нам, а.. цветам. Это были бы те же блюда.
Господи, смуглый ангел.. мне недавно приснился такой райский сон о нас. Я попал на необитаемый и зачарованный остров, на котором, в замке, был роскошный стол с дивными блюдами и заморскими фруктами, вот только.. всё это было надкусано.

Но я сладостно знал, что это всё надкусала — ты и потому эти блюда были ещё слаще и я в разлуке с тобой, навечно, мог есть только вот эти вот волшебно появляющиеся на столе надкусанные тобой пирожки, вареники с вишней, яблочки..
И от этого моя тоска была не так безмерна, и когда на столе были ненадкусанные продукты, я их не мог есть и умирал от голода, потому что в тех, милых, словно в лунной фазе — надкусанных пирожках и пирогах и фруктах, наши уста, призрачно встречались.

Думаю, что-то похожее было и у гоголевских старичков: Пульхерии Ивановне — было безумно приятно играть свою музыку Моцарта, на продуктах, изливая свою нежность на них: ведь она готовила для любимого!
А Афанасий Иванович, с наслаждением, словно слушая музыку Моцарта, кушал яства, приготовленные милыми руками любимой своей.

В повести есть и милейший юмор. Пульхерия, словно ангел в Эдеме, заботилась о нравах своих служанок.
Но..  как по волшебству, беременела то одна, то другая, хотя мужчин рядом не было, зато в доме был мальчонка-помощник. И не знаешь что фантастичней: от него они забеременили, или от.. барабашки, прости господи, играющего на дверях, как на рояле.
А какая прелестная оптика кинематографа 20 века у Гоголя! — «слеза повисла у него на реснице».
Если бы сейчас так написал современный автор, его бы высмеяли пошляки и «писатели» — на «реснице» — ха-ха!

Ну куда же без мистики. Это же Гоголь.
Гоголь уместил в повести — рай и ад.
Дикие кошки, словно тёмные ангелы, умыкнули к себе милую кошечку Пульхерии Ивановны. Она тоже одичала и убежала к ангелам-бандитам навсегда.
По сути, Гоголь переворачивает легенду о грехопадении и  вкушении запретного плода, с ног на.. рожки.

Волей неволей думаешь: уж не нечистая ли сила «брюхатила» девушек в Эдеме двух старичков? (кстати, Пушкину нравилось это слово — брюхатая, хотя оно и тогда уже отдавало милой стариной. Древнее слово, кстати, корень которого есть и у древнеирландских племён. Есть даже в корне «брю», французское очарование. Жаль, что слово звучит для многих, уже грубо. Может так однажды будет и с душой? Любовью?).

Это же чистый разврат. Точнее — искушение. Жила себе кошечка, в раю. И умыкнули её из рая — для «высокой жизни и приключений». Разумеется, изнасиловали (групповое). Гоголь просто не говорит об этом, но чуткий и.. чуточку испорченный читатель, об этом сразу же догадается, покраснев.
Вместо Змия, у Гоголя — кошка. Кошки. Если бы Стивен Кинг писал эту повесть, он бы так и назвал её.
Если бы повесть писал Сартр, он бы назвал её: Признаки существования.
Так Гоголь описал трагедию одного мужчины, у которого умерла любимая. О ней позже скажу.

Так вот, кошечка — пропала и мнительная старушка уверила себя, что это — к смерти.
Интересно, Фрейд читал эту повесть?
Помните как в легенде о грехопадении? — И увидели они, что — наги.
Так и старушка быть может впервые осознала, что они со своим старичком, быть может жили не совсем ту жизнь, о которой мечтали в юности: её Афанасий был ведь бравым гусаром! Он выкрал любимую у родителей!! Романтика…

Кстати, в этом тайный ключик к повести: кошку выкрали коты, её — гусар Афанасий (боже, как это странно звучит!).
Словно в этот миг она перестала понимать райский птичий язык их жизни. А это уже — грех и смерть.
Так часто бывает и в семейных отношениях. Просто у каждого свой райский птичий язык, свои «поющие двери». Письма..

Когда Пульхерия умирает, она словно обращается в прекрасный Эдемский сад — осенью. Царственная и прекрасная красота души.
Она не думает о рае и аде, грехах своих или боге, она — сплошная любовь, а значит — в ней бог светит.
Она думает лишь о том, как без неё будет жить её любимый и словно уже «с того света» даёт указания слугам, чтобы заботились о нём. Он — её рай. Все мысли о нём..

Нечто потрясающее мы видим, как после смерти любимой своей, преображается Афанасий Иванович.
Его робкая душа, словно бы дремавшая 1000 лет, как бы впервые выползает в этот полыхающий и безумный мир: подобно озябшему и раненому зверочку, из норки своей, в конце света.
Его горе — беспредельно. Словно тысячелетние крылья полыхают и светят над ним своим кротким светом.

И вот тут начинаются «признаки существования». Лимб в лимбе. Он уже где то не здесь. Он кушает.. и, теперь не думает о еде. Он может тыкнуть вилкой — в стол, мимо тарелки.
Похоже на прострацию влюблённых в разлуке, правда? Вот так и душа моя, о мой смуглый ангел, тычется без тебя, куда-то мимо этого мира, как та вилка мимо еды: мне не интересны уже ни книги, ни фильмы, ни красоты природы, ни другие женщины, ни жизнь.. куда-то мимо всего этого тычется моя озябшая душа, потому что где ты — там рай и жизнь, и если тебя нет — везде, пустота и ад.

Когда похоронили Пульхерию, наш старичок, как сомнамбула, недоумевал: зачем? Зачем вы это сделали??
Кажется, он рад был бы, если бы его милая старушка просто лежала на столе, как… как… паночка, в Вие, в гробу, а он бы просто жил с ней, тихой, ласковой.. мёртвой.
Кушал бы на этом столе, рядом с ней, спал бы с ней, милой.. на столе, и время не тронуло бы тлением её кроткое тело: ибо — «и времени больше не стало».
А люди бы заглядывали в его карие окна, и тихо крестились. Крестился бы даже вечерний клён возле их окошка: веточка качается на ветру..

Гоголь рассказывает об одном мужчине, у которого умерла любимая и он никогда ещё не видел, что бы так убивались в горе.
Родные спрятали от него все острые предметы..
Признаки существования: он не жил. Через две недели стал улыбаться.
Все мы знаем эти улыбки, так часто обманывающие нас: чеширские улыбки души..
Потом купил себе пистолет и.. выстрелил в себя.
Выжил. Потом снова — признаки жизни. И снова попытка самоубийства.
И снова выжил. Словно.. после смерти уже и не умирают. Может в этом и невыносимый ад — Рая? В нём больше нельзя умереть..
Я это понял позапрошлой зимой, о мой смуглый ангел, когда.. покончил с собой.
Господи, знала бы ты, какое скучное и пустынное место — рай без тебя! Он похож на ад. Может потому я и убежал от туда? Может поэтому меня и спасли..

А через пару лет, Гоголь встретил этого мужчину. Покалеченным, хромым… худым. За игральным столиком. За спинкой его стула была молодая жена.
Он играл в карты и говорил какие то модные слова, связанные с игрой.
Если перевести на наш язык, то эти слова вполне могли бы быть «умными» словами, и для многих это значило бы — жизнь, высшую жизнь души: например — Пруст, политика, импрессионисты..
Но всё это такая чепуха, если любимой уже нет рядом.
На самом деле, это был последний и самый страшный акт суицида: умереть не в смерть, а — в жизнь.
То самое сонное царство, лимб любви, но уже словно с другой, обратно-лунной стороны.
Словно он один живёт где-то на далёкой планете… и люди и красота искусства, мира — как бледные тени мелькают перед ним.

Хотелось бы написать, какая светлая повесть. Светлая, но очень печальная.
А поведает нам Николай Васильевич о жизни немолодой семейной пары - Афанасии Ивановиче и Пульхерии Ивановне Товстогуб. Детей у них не случилось, и жили они ради друг друга. Обращались друг другу они исключительно на вы.
Пульхерия Ивановна занималась домом, все бремя правления лежало на ней, а Афанасий Иванович лишь изредка ездил к косарям и жнецам и смотрел довольно пристально на их работу.
Семейная чета, по старинному обычаю старосветских помещиков, очень любила покушать.
Даже когда мужу не здоровилось, Пульхерия Ивановна предлагала откушать кисленького кефирчика.
В общем, старички, как их называет автор, вполне довольны своей жизнью. И все бы хорошо, но из дома убегает хозяйская кошка., а это явный предвестник смерти. Гоголь здесь верен себе - без мистики никуда.
Жизнь Афанасия Ивановича стремительно меняется со смертью жены. Вот уж действительно - любовь до гроба.
Ну и отдельно упомяну о шикарных описаниях природы, помещений, комнат. Одни поющие двери чего стоят...

Пушкин, Гоголь и Чехов- окна в божественную, словно нерукотворную словесность. Иногда распахнутые, иногда приоткрытые, но неразгаданные, не поддающиеся анализу. Есть что-то магическое в простом пушкинском словосплетении: "уж небо осенью дышало, уж реже солнышко блистало.." Но Гоголь.. Это уже тёмный мерцающий космос. И на этом окне кошка, как самое мистическое животное.

"Старосветские помещики"-сюжетно незамысловатая история, в которой смешаны лёгкая ностальгия по старинному патриархальному помещичьему быту, хозяйству, серьёзному как химическая лаборатория, дому, где поют двери, самому малороссийскому целебному воздуху ; два добрые старичка и капелька мистики. Текст (прошу прощения за это сухое канцелярское слово) гениален до запятой. Не могу грамотно аргументировать, но уверена. Большой чайник, на котором чуть стерлась позолота, с настоем душистого разнотравья.

И ещё это история о любви, любви, которой "сейчас уже не делают". Гоголь именует это явление "привычка", но это больше чем привычка. Это то самое библейское "и станут двое единой плотью". И так трогательна Пульхерия Ивановна в своей предсмертной заботе о муже, который останется одинешенек. И так сочувствуешь Афанасию Ивановичу, льющему совсем не скупые мужские, но и не детские, капризные слезы по ушедшей жене. Это узы не условные, не формальные а именно цветущие и костенеющие  в том времени, в том саду, где постоянно варится варенье..
Сад, где постоянно варится варенье и дверь, жалующаяся "батюшки, я зябну" - ностальгическая картина потерянного рая. И жизнь старичков- в общем-то непримечательная, но добрая, кроткая, и, в конечном счете праведная.
А "Старосветских помещиков" я бы внесла в десятку лучших русских классических произведений.