Отравление в шутку

Старый седан коронера урчал, подпрыгивая на неровностях аллеи. Я стоял на крыльце, с удовольствием вдыхая бодрящий холодный воздух. Сумерки, словно грязная вода, нахлынули на окрестности, растворяя очертания кустов. Но вдали, на западе, еще было светло, и голые деревья выглядели огромными. Небо на горизонте было окрашено красным, и в уходящем свете дня я видел очертания высохшего бассейна, камни вокруг него и белое дно. По шоссе бежали огоньки. Печально прогудел сигнал. Кто-то со скрежетом переходил на вторую скорость.
Я стал прохаживаться по крыльцу. Мои шаги гулко раздавались в тишине. Порыв ветра нарисовал снежные узоры на коричневых досках и поднял в воздух маленький белый вихрь. Темнота сгущалась, нарастало ощущение чего-то ужасного. Почему?..

— Вот в этом-то весь смысл, неужели не понятно? — удивился Росситер и уже спокойным тоном продолжал: — Если бы вы умели рисовать, то с какой стати мне заставлять вас делать это?
Сарджент начисто утратил чувство юмора. В его глазах загорелся злобный огонек. Но в глубине души у него гнездилось, похоже, подозрение, основанное на документах, увиденных им в бумажнике Росситера, что это какой-нибудь безумный английский детективный метод и, может быть, за ним кроется глубокий смысл. Таков наш век. Мы допускаем предрассудки исключительно на научной основе и потому изобрели новейшее пугало под названием Современная Психология и почтительно склоняемся перед ним. Наш век самопознания придал шарлатанству респектабельность, о которой не смели и мечтать колдуны и ворожеи былых времен. Сарджент и сердился, и испытывал суеверное преклонение перед неизвестными ему методами, и потому я сказал:
— Отлично. Давайте рисовать. Это психологический тест.
— Господи, нет, конечно же! — воскликнул Росситер. — Насколько я понимаю, эти самые тесты получаются именно так, как надо тем, кто их устраивает. Что бы вы ни отвечали на вопросы, истолкование уже готово. Вы со мной не согласны? Вас лечат от болезней, которых у вас сроду не было, и вы не уходите, считая себя больным человеком. Нет-нет, это не тест. Это след!
— Ладно, уговорили, — буркнул Сарджент. — Я вам нарисую. Только скажите что.

От снега за окном в комнате прибавилось света, отчего на стенах, шкафах, полках выступили странные тени. Портреты превратились в темные пятна, окаймленные светлыми полосками, шторы свисали, безжизненные и мрачные. Но благодаря какому-то оптическому фокусу, красные цветы на ковре не утратили своего колера. Сарджент двинулся к окну, словно по клумбе. Я слушал слабые порывы ветра, напоминавшие вздохи тяжелобольного, которому не хватало воздуха. Вчера в сумерках кто-то подкрался сюда и, отвинтив металлическую крышку сифона, всыпал в него два грана гиоскина. Я глядел на темную махину — на стол, заваленный книгами, в которых судья Куэйл делал какие-то пометки. На столе все было почти так же, как вчера — скрепки, ручки, карандаши, — но там, где стоял сифон, теперь лежал желтый томик Гейне, в котором доктор Твиллс записал странные, обвиняющие кого-то слова.
— Кто же это сделал? — спросил я Сарджента.

— Не знаю, — буркнул Сарджент, останавливаясь и глядя на желтую книгу. Затем он перевел взгляд на статую Калигулы, стоявшую в углу так, что свет из окна освещал один ее бок. Сарджент махнул рукой. — Потенциально виноваты все — за одним лишь исключением...У каждого из членов семьи была такая возможность. Лично я… — Он осекся и остановился спиной ко мне.
Я не знал, какие чувства испытывал Сарджент. Но у меня внутри вдруг все сжалось — меня вдруг охватил приступ ужаса.

— Где ты с ним познакомилась?
Джинни посмотрела в окно, на деревья, на ее лбу обозначилась морщинка. Улыбнувшись, она сказала:
— Он приехал по объявлению в газете. Он прикатил аж из самого Сан-Франциско, чтобы выполнять функции «домашнего детектива». Он был убежден, что это вроде работы в Скотленд-Ярде. Он мнит себя знаменитым сыщиком, и это его величайшее заблуждение. Есть у него еще одна жуткая черта: он помалкивает о том, что он умеет делать, но распускает хвост как павлин, когда речь заходит о том, чего он делать не умеет.
Я вспомнил зеленый пиджак, долговязую фигуру, его огромные ботинки, серьезную мину, падение с чердака сарая, его лишенные и тени юмора разглагольствования невесть о чем и понял, насколько он чужой в семействе Куэйлов.
— Я встретила его, — продолжала Джинни, — как-то утром на поле для гольфа...Вечером того же дня он сообщил папе, что играет на пианино лучше всех в мире. Он собрал нас в кружок, сам уселся за фортепьяно и устроил такой кошачий концерт, что страшно вспомнить. При этом он сам сиял от удовольствия...

Самое во всем этом любопытное, размышлял я, шагая по аллее, что он вовсе не прикидывался безумцем, чтобы скрыть свою проницательность. Его сознание и впрямь блуждало по таким извилистым тропам. Рассеянный и добродушный тип в пыльно-зеленом пиджаке шел куда глаза глядят, спотыкался, падал, ошибался во всем, за что бы ни брался, и если вы задали ему вопрос, он совершенно серьезно сообщал вам, что думает — но совсем по другому поводу. Его интересовали идеи, а не люди и вещи. Какая безумная идея послала его на чердак каретного сарая, я понять не мог, но он серьезно шарил там среди кучи всякого хлама и был счастлив обнаружить какие-то «улики».

— Меня зовут Росситер. Я детектив.
... Незнакомец был примерно моего возраста, сонное, добродушное и простодушное лицо. Ясные глаза, глядящие на мир с каким-то наивным любопытством. Кроме того, у него был и мощные покатые плечи матроса. Оттого что он сутулился, его длинные руки казались еще длиннее. На его высокой фигуре болтался пиджак пыльно-зеленого цвета. Ботинки были огромного размера. На нем был темный галстук ученика Харрсу. ..я был еще под впечатлением его гордого заявления: «Я детектив».