The Tell-Tale Heart and Other Writings

Словомъ, въ этихъ семи чертогахъ бродили живые сны. Они искажались — эти сны — то здѣсь, то тамъ, принимая окраску комнатъ, и какъ-бы производя музыку оркестра звуками своихъ шаговъ и ихъ отзвуками. И, время отъ времени, опять бьютъ эбеновые часы, стоящіе въ бархатномъ чертогѣ; и тогда, на мгновеніе, все утихаетъ, и все молчитъ, кромѣ голоса часовъ. Сны застываютъ въ своихъ очертаніяхъ и позахъ. Но бронзовое эхо замираетъ — оно длится только мигъ — и тихій сдержанный смѣхъ стремится вослѣдъ улетающимъ звукамъ.

Перевод Altalena (Владимира Жаботинского), 1-й вариант (не позже
1901, опубл. 1903)13

ВОРОН

(Поэма Эдгара Поэ)

Как-то в полночь, утомленный, я забылся, полусонный,
Над таинственным значеньем фолианта одного;
Я дремал, и все молчало… Что-то мягко прозвучало –
Что-то тихо застучало у порога моего.
Я подумал: "То стучится гость у входа моего –
Гость, и больше ничего".
Помню все, как это было: мрак – декабрь – ненастье выло –
Гас очаг мой – так уныло падал отблеск от него…
Не светало… Что за муки! Не могла мне глубь науки
Дать забвенье о разлуке с девой сердца моего –
О Леноре, взятой в Небо прочь из дома моего, –
Не оставив ничего…
Шелест шелка, шум и шорох в мягких пурпуровых шторах –
Чуткой, жуткой странной дрожью проникал меня всего;
И, смиряя страх минутный, я шепнул в тревоге смутной:
"То стучится бесприютный гость у входа моего –
Поздний путник там стучится у порога моего –
Гость, и больше ничего".
Стихло сердце понемногу. Я направился к порогу,
Восклицая: "Вы простите – я промедлил оттого,
Что дремал в унылой скуке – и проснулся лишь при стуке –
При неясном, легком звуке у порога моего" –
И широко распахнул я дверь жилища моего –
Мрак, и больше ничего.
Мрак бездонный озирая, там стоял я, замирая
В ощущеньях, человеку незнакомых до того;
Но царила тьма сурово средь безмолвия ночного,
И единственное слово чуть прорезало его –
Зов: "Ленора…" – Только эхо повторило мне его –
Эхо, больше ничего…
И, смущенный непонятно, я лишь шаг ступил обратно –
Снова стук – уже слышнее, чем звучал он до того.
Я промолвил: "Что дрожу я? Ветер ставни рвет, бушуя, –
Наконец-то разрешу я, в чем здесь скрыто волшебство –
Это ставень, это буря: весь секрет и волшебство –
Вихрь, и больше ничего".
Я толкнул окно, и рама подалась, и плавно, прямо
Вышел статный, древний Ворон – старой сказки божество;
Без поклона, смело, гордо, он прошел легко и твердо, –
Воспарил, с осанкой лорда, к верху входа моего
И вверху, на бюст Паллады у порога моего
Сел – и больше ничего.
Оглядев его пытливо, сквозь печаль мою тоскливо
Улыбнулся я, – так важен был и вид его, и взор:
"Ты без рыцарского знака – смотришь рыцарем, однако,
Сын страны, где в царстве Мрака Ночь раскинула шатер!
Как зовут тебя в том царстве, где стоит Ее шатер?"
Каркнул Ворон: "Nevermore".
Изумился я сначала: слово ясно прозвучало,
Как удар – но что за имя "Никогда "? И до сих пор
Был ли смертный в мире целом, в чьем жилище опустелом
Над дверьми, на бюсте белом, словно призрак древних пор,
Сел бы важный, мрачный, хмурый, черный Ворон древних
И назвался "Nevermore"?
Но, прокаркав это слово, вновь молчал уж он сурово,
Точно, в нем излив всю душу, вновь замкнул ее затвор.
Он сидел легко и статно – и шепнул я еле внятно:
"Завтра утром невозвратно улетит он на простор –
Как друзья – как все надежды, улетит он на простор…"
Каркнул Ворон: "Nevermore".
Содрогнулся я при этом, поражен таким ответом,
И сказал ему: "Наверно господин твой с давних пор
Беспощадно и жестоко был постигнут гневом Рока,
И отчаялся глубоко, и, судьбе своей в укор,
Затвердил, как песню скорби, этот горестный укор –
Этот возглас "Nevermore"…
И, вперяя взор пытливый, я с улыбкою тоскливой
Опустился тихо в кресла, дал мечте своей простор;
И на бархатные складки я поник, ища разгадки, –
Что сказал он, мрачный, гадкий, гордый Ворон древних пор, –
Что хотел сказать зловещий хмурый Ворон древних пор
Этим скорбным "nevermore"…
Я сидел, объятый думой, неподвижный и угрюмый,
И смотрел в его горящий, пепелящий душу взор;
Мысль одна сменялась новой, – в креслах замер я, суровый,
А на бархат их лиловый лампа свет лила в упор, –
Ах, на бархат их лиловый, озаренный так в упор,
Ей не сесть уж – nevermore!
Чу!., провеяли незримо словно крылья серафима –
Звон кадила – благовонья – шелест ног о мой ковер:
"Это Небо за моленья шлет мне чашу исцеленья,
Благо мира и забвенья мне даруя с этих пор!
Дай! я выпью и Ленору позабуду с этих пор!"
Каркнул Ворон: "Nevermore".
"Адский дух иль тварь земная, – произнес я, замирая, –
Ты – пророк. И раз уж дьявол или вихрей буйный спор
Занесли тебя, крылатый, в дом мой, Ужасом объятый,
В этот дом, куда проклятый Рок обрушил свой топор, –
Говори: пройдет ли рана, что нанес его топор?"
Каркнул Ворон: "Nevermore".
"Адский дух иль тварь земная, – повторил я, замирая, –
Ты – пророк. Во имя Неба, – говори: превыше гор,
Там, где Рай наш легендарный – там найду ль я, благодарный,
Душу девы лучезарной, взятой Богом в Божий хор-
Душу той, кого Ленорой именует Божий хор?"
Каркнул Ворон: "Nevermore".
"Если так, то вон, Нечистый! в царство Ночи вновь умчись ты!
Гневно крикнул я, вставая, – этот черный твой убор
Для меня в моей кручине стал эмблемой лжи отныне –
Дай мне снова быть в пустыне! Прочь! верни душе простор!
Не терзай, не рви мне сердца, прочь, умчися на простор!"
Каркнул Ворон: "Nevermore".
И сидит, сидит с тех пор он, неподвижный черный Ворон,
Над дверьми, на белом бюсте, – там сидит он до сих пор,
Злыми взорами блистая, – верно так глядит, мечтая,
Демон; тень его густая грузно пала на ковер –
И душе из этой тени, что ложится на ковер,
Не подняться – nevermore!