Анжелика. В восьми томах

От природы король был крепок здоровьем и неприхотлив, спокойно переносил как жару, так и холод, никогда не уставал и почти не замечал, что многие могут испытывать какие-то неудобства.<…>Он снял свой тёплый бархатный плащ и накинул его на плечи Анжелике. Её окутало тёплым запахом крепкого мужского тела, смешанного с запахом фиалкового корня — любимыми духами короля. Король положил ей руки на плечо и, почувствовав тепло, она вспомнила свой сон и закрыла глаза. Но тут же открыла их вновь.
Король на коленях стоял перед камином, энергично орудуя кочергой, а затем принялся раздувать тлеющие угли. Анжелика смотрела на него так, будто видела впервые в жизни. Рубашка с длинными рукавами, расшитый жилет, тесно облегающий его широкую мужественную грудь.
Он выглядел сейчас так, как разбогатевший ремесленник, которому пришлось пережить трудную жизнь. Неудобства лагерной жизни, езда по колена в грязи по размытым дорогам, полуразрушенные и полузаброшенные замки, в которых приходилось скрываться в 1649 году, соломенные туфяки, на которых приходилось не раз коротать ночь, — вот как проходила юность короля. И поэтому неудивительно, что он сам смог раздуть огонь в потухшем камине.
Людовик заметил её недоумение и улыбнулся:
— В такое позднее время можно и забыть о дворцовом этикете. На долю королей выпал тяжкий жребий. Им приходится отчитываться за каждый жест и шаг перед всем миром и даже, я бы сказал, перед будущим. Это правило распространяется не только на них, но и на всех, кто их окружает. И только ночью я становлюсь самим собой.
Он провёл руками по лицу, как бы снимая маску. Анжелика подумала, что мадам де Монтеспан недостойна короля.
— Ночью я становлюсь обыкновенным человеком, — продолжал король. — Мне нравится этот кабинет, где я работаю в тишине и покое. Как хорошо размышлять, зевать, беседовать с собакой и знать, что всё это не станет достоянием истории. Ночью я могу пригласить сюда тех, кого я искренне хочу видеть. Да, ночь — лучшая подруга короля!
Анжелика с восхищением смотрела на человека, которому приходилось так много и тяжело работать, и ездить на охоту, и, кроме того, танцевать на балах.
— Мне приятно наблюдать, как вы смотрите на меня, — внезапно сказал король. — Когда женщина смотрит такими глазами на мужчину, то это наполняет его смелостью и гордостью. А если этот мужчина король, то он готов покорить весь мир. Мне приятно, когда вы рядом — вы умеете слушать. Вы можете мне возразить: «Кто же не слушает короля?» Да, это верно, но слушать можно по-разному. Вы же слушаете всем сердцем, всей душой и с желанием понять говорящего. И мне это очень приятно.
<…>…[Вернувшись к себе] Улёгшись в тёплую кровать, Анжелика долго не могла заснуть. Голос короля всё звучал в её ушах. Звуками своего голоса он расположил её к себе больше, чем поцелуями.
(Анн и Серж Голон. Книга 3. «Анжелика и король»)

— Я вас люблю! — воскликнул король. — О, как я вас люблю, мой ангел! Никогда не покидайте меня!<…>
<…>— Что с вами? Между нами стоит другой мужчина? Его имя?
— Жоффрей де Пейрак, мой муж, которого вы сожгли заживо! Что вы сделали со сладкоголосым певцом Тулузы, Великим Хромым, который очаровывал всех? Как я могу забыть Тулузу, где пели и разбрасывали лепестки цветов, где выставляли на посмешище и предавали проклятию? Тулуза... — самый благородный и самый жестокий из всех городов, город Жоффрея де Пейрака, которого вы заживо сожгли на Гревской площади...
Перед её глазами плясало пламя холодного зимнего вечера — только пламя и ночь. Рыдания душили её.
— Его пепел бросили в Сену. У его детей не осталось имени. Замки его разорены. Друзья отвернулись от него. Даже враги забыли его. Не осталось и следа от Отеля Весёлой Науки, где так радостно и светло текла его жизнь. Вы всё забрали себе, но больше вы не получите ничего. Я не достанусь вам. Я его жена!<…>
<…>Я приходила в Лувр, чтобы вымолить для него прощение, но вы прогнали меня прочь. Вы знали, что он невиновен, но вам нужно было избавиться от его возрастающего влияния в Лангедоке. Потому что он был богаче вас и потому что не хотел унижаться перед вами. Вы подкупили судей, осудивших его. Вы убрали единственного свидетеля, который мог бы спасти его. Вы обрекли его на мучения. Затем вы осудили на беззвестность и нищенское прозябание меня и двух моих сыновей. Как можно всё это забыть?<…>
<…>— Нет! — в третий раз повторил король. — В тот январский день 1661 года на костре сгорел труп какого-то преступника, которым подменили вашего мужа по моему приказу. <…>В последнюю минуту Жоффрей де Пейрак был спасён.<…>Но я не сказал, что он жив. Увы, сударыня, нет никакой надежды. Граф действительно мёртв. Но он умер вовсе не той страшной смертью, в которой вы обвиняете меня.<…>О, боже! Не смотрите на меня так! Мог ли я поверить, что вы всё ещё любите его? Невозможно любить человека, которого не видишь много лет, да к тому же ещё умершего. Ах эти женщины, как упорно они цепляются за свои мечты...
Неужели вы никогда не задумывались над тем, что делает с нами время? Даже если вы и увидите его снова, вы не узнаете его, так же как и он вас. Вы стали другой женщиной, а он другим мужчиной. Не могу себе даже представить, чтобы у вас достало здравого смысла...
— Любви всегда недоставало здравого смысла, сир...<…>
<…>— Что за женщина, — бормотал он. — Мила и непосредственна, как дитя, и так упорна в своей любви, огромной, как море. Если бы эта любовь была предназначена мне... Но увы! Так отправляйтесь к вашим мечтам, дорогая. Прощайте.
Анжелика поднялась, забыв сделать реверанс и не замечая, что он тоже поднялся и протянул к ней руки. И её имя было у него на устах:
— Анжелика!
(Анн и Серж Голон. Книга 3. «Анжелика и король»)

Они ждали её возвращения, сидя вокруг огня. Она вернётся бледная, но с тем же магическим взглядом своих зелёных глаз. И никто не отважится смотреть на её опавший живот.
Они не покидали места стоянки, когда она ушла. Она должна найти их без труда. Но они бессильны ей помочь! Они ничего не смогут сделать, чтобы облегчить её боль. Они были мужчинами, а она - женщиной. Она была красива, горда и благородна, но страдала от своего женского естества. Они не решались думать о ней, одинокой в лесу, и испытывали стыд за то, что они мужчины.