Зов Ктулху. Рассказы. Повести

Знакомство мое с Лавкрафтом началось лет 12 назад, когда в желтушном журнале паранормального толка мне попалась статья о необычном писателе, столь реалистично описывавшем ни на что не похожие ужасы, что складывалось впечатление, будто он сталкивался с ними лицом к лицу. Не то чтобы в такую постановку вопроса особо верилось, но наивно скрывать, что верить почему-то хотелось. Наверное, очень уж не укладывались у меня в голове образ создателя известнейших хорроров 20 века и фотография странного человека с худым лицом, забитым взглядом и ботанскими очочками. Это теперь мы без особой рефлексии читаем Касси Клэр, а тогда считали, что автор и исполнитель должны точно соответствовать написанному и исполняемому.
Ну, и без сомнения, это сейчас мы все знаем, кто давно уже фхтагн, а тогда зловещий силуэт Ктулху еще не реял над нами, стыдливо прячась под порнографическими обложками хаотических сборников фантастики и триллеров. Так что статья статьей, а до самого Лавкрафта мне добраться удалось только спустя несколько лет.

Удивительное дело, скажу я вам. Хоть рассказы из читанного когда-то сборника и из "Притаившегося ужаса" частично совпадают, я бы без напоминания их не узнал. В памяти моей отложились какие-то кошмарные пейзажи, лабиринты, подземелья, оскверненные дома, ломаные линии, погребенные на дне океана реликты и вообще древнее зло, вылезающее откуда-то из недр. Это была великолепнейшая мерзопакость, от которой захватывало дух, и снова хотелось верить, что Лавкрафт мог это всё видеть, ибо тогда планета в такой жопе, что жизнь прекрасна и удивительна.
Читая же сейчас это всё своим безнадежно избалованным мозгом, я неизбежно подмечаю выверенные художественные приемы, частые самоповторы, переработки, отголоски влияния других авторов и прочие скучные вещи, которые щекочут мне интеллект, но отнюдь не нервы. А было бы хорошо еще раз забраться в пирамиды с Гарри Гудини и поглядеть на монстроголовых мумий, вызывающих из тьмы небытия очередного Ньярлатотепа.
Хотя, признаюсь, что свободными от экзальтации глазами мне удалось увидеть много новых интересных вещей.

По сути рассказы Лавкрафта можно назвать прообразами прекраснейшей крипоты. Они даже композиционно напоминают большую часть контента Мракопедии, вплоть до стандартных приемов типа "Я пишу это впопыхах, но вы должны узнать" и "О нет, они уже на пороге!"
Хотя привыкшему к Миджунштз и smile.jpg битарду будет непривычно продираться через ровный и выверенный литературный язык, которым никакой адекватный человек на пороге смерти никогда изъясняться не будет, равно как и не будет на десяток страниц расписывать сарай, поляну или нелегкое душевное состояние дальнего родственника главного героя. Ужасно также и то, что в большинстве рассказов нагнетается и нагнетается, многочисленными намеками описывая, с каким нечеловеческим страхом все столкнулись, ни разу нормально не конкретизируя, потому что это якобы слишком страшно, от вида этих чудовищ все штабелями укладываются в обмороки и рады потом, что не разглядели их в подробностях. А в итоге всё либо и остается на уровне намеков и умолчаний, либо оказывается набором клювов и щупалец, неевклидовой геометрии и прочих физиологий, "настолько непоходящих на всё привычное нам, что нет слов, чтобы его описать". Ну круто чо. Памятуя о статье, могу предположить, что Лавкрафта в детстве сильно напугал осьминог. Я же принадлежу к поколению, взращенному на хентае, так что щупальцами нас не пронять, моар подробностей, пожалуйста.

Если отвлечься от конкретных страшилок, то основные сюжеты рассказов можно разделить на три типа...

Ладно, если отвлечься от конкретных страшилок, то основные сюжеты рассказов можно разделить на три типа:
1) Фэнтезийные зарисовки, частично несущие на себе следы влияния Дансени и английской поэзии. Волшебные сны, сказочные страны и города, греческая и более древняя мифология, восточный колорит
2) Ужастики со стандартными сюжетами, уходящие корнями к По и Блэквуду. Звери, сумасшедшие, зловещие эксперименты, мертвецы. Частый прием рассказа очевидца
3) Самые бесподобные, на мой взгляд, сюжеты, хоть немного коррелирующие с предыдущим пунктом, но базирующиеся не на привычных ужасах, а на той самой ни на что не похожей лавкрафтовской мифологии, за которую его все любят. Столкновение человека с неведомым и непередаваемым, жутчайшими реликтами ушедших эпох, сохранившими память о первозданном хаосе

Наивно отрицать, что даже сейчас читателя завораживает не то, что кто-то оживил мертвеца, а то, что при этом он выкрикивал имя Йог-сотота. Что уж говорить о читателях вековой давности, для которых и зомби были в диковинку. Лавкрафт, кстати, значительно усиливает эффект тем, что все события у него происходят "в наши дни" – в его дни, 1920е годы. Автомобили, скоростные поезда, телефоны, техническая революция и рядом – вылезающие из темных глубин твари, которым все эти навороты до лампочки. Существа настолько древние, что против них бесполезны и дубина, и нож, и обрез. Насчет светового меча я утверждать не стану, но и ставить на него тоже не рискну. И осознание того, что темные эпохи не ушли и не уйдут никогда, они по-прежнему здесь, скрываются под тонкой земной корой и человеческой слепотой, и весь свет науки против них бессилен, слегка пошатывает рациональное сознание. Пошатывает в 21м веке, будет пошатывать в 25м, и это, безусловно, победа Лавкрафта и его темных начал.
Хочется мне со временем собрать воедино всю картину этого обреченного мира, где под тонким слоем человеческой цивилизации и хрупких представлений об окружающем мире кроются невероятные бездны, куда всё это может рухнуть. Неслучайно большая часть таинственных событий происходит под землей: переходы и лабиринты, прорытые норы и катакомбы, погребенные под землей и под водой храмы и города, всплывшие из-под воды пугающие острова и свидетельства того, что задолго до людей планетой правили жуткие твари. И они до сих пор скрываются где-то на дне, в пещерах, под горами, близ земного ядра, спят, ждут. Поджидают.
И незримая грань между привычным миром и миром другим, существующим по иным законам, вне времени, в множестве пространственных измерений, может быть уничтожена. Лавкрафт вываливает на нас множество имен средневековых колдунов и запретных манускриптов, цитаты из которых настолько захватили умы читателей, что они долгое время искали их как реально существующие документы, а потом и начали подделывать. А потом начали дополнять и перерабатывать оригинальную мифологию. Я долго думал, что же в ней такого, зачем этот фанфикшн, а теперь понял, насколько прекрасно эта зловещая мертвая бездна Лавкрафта обнимает Землю, по доброй воле готовую рухнуть в небытие, хаос и ужас.

Что и где надо взорвать, чтобы Р'лайх снова всплыл?

Этой истории очень не хватает Фокса Малдера и Даны Скалли. Ну похоже же на сюжет из стареньких «Секретных материалов» (именно стареньких, не путать с современными, которые так себе). Аж на ностальгию потянуло. Тут тебе и американская глубинка, и семейство фермеров, и гости с неба, и странное свечение, которое из всего высасывает жизнь. Малдер и Скалли точно бы распутали сие.

Непривычный Лавкрафт, говоря простым языком. Обычно-то у него все со щупальцами, с жабрами, с рыбьим душком. Хоть какая-то, пусть неописуемая, но форма есть у прочих его ужасов. А тут настолько неуловимый страх, что вначале даже непонятно, а стоит ли вообще бояться.

Прилетевший из глубин неисследованного космоса метеорит «осчастливил» собою простое семейство. Из Аркхема (что же так не везло этому городу?) потом наезжали ученые, изучали метеорит, чесали затылки, ничего не понимая, – и благополучно укатывали обратно. Отчего-то метеорит не остался местной достопримечательностью, а растворился, скорее всего, ушел в почву.

Соприкосновение с «неправильным» не может не быть болезненным. Местные флора и фауна поневоле становятся подопытными для неестественной внеземной сущности. Разумные люди уехали бы от такого подальше и забыли бы, как страшный сон. Но герои Лавкрафта удивительно упрямы и не хотят оставлять свою землю. А когда осознают, во что вляпались, отмахиваться и бежать уже поздно.

Мне, если честно, было жутковато. Прослушано было поздней ночью, да еще в полном одиночестве. И я боялась из комнаты выйти – от такого-то. Все-таки лучше Олега Булдакова Лавкрафта не читает никто.

Лавкрафт в своих текстах всячески фантазирует на тему неизведанного. Не того неизведанного, которое теоретически предполагается или есть, но пока не изучено или не доказано (например, идея Бога или далёкого космос), а такого, о котором даже никто не думает, что оно вообще может существовать. Он представляет принципиально новую ситуацию, не конструирует из кубиков имеющегося мира и культуры, а создаёт абсолютно новое, где фигура Ктулху это всего лишь наглядная визуализация самой идеи непостижимого как такового.

Мотив пришельцев или потусторонних сил — это не совсем то, что нам демонстрирует Лавкрафт. Повесть "Зов Ктулху" это скорее символическое обличие идеи существования неизведанного зла, зла для человеков, но не по своей природе, т.к. это зло было до того, как появился человек и его понятия, так что никакое это вообще не зло, так-то! Ктулху за пределами добра и зла, он вне любых человеческих категорий. Даже его размеры и место обитания противоречат законам нашего мира, выбиваются за его рамки; его облик и существование сводят людей с ума, человек не способен пережить соприкосновение с ним и остаться в здравом уме.

Каким бы злодеем он не казался, он — не злодей, он просто есть, и есть он вне понятных нам категорий: его никак не измерить нашим аршином. Злом он является только для человеков, сам же по себе он просто есть и был до того, как появились мы и наивные идеи о том, что такое хорошо, а что такое плохо. Это даже не вариант антропоморфизированного бога, который имеет человеческие черты или также как и люди апеллируют понятиями хорошо-плохо, говорит на нашем языке, это не Бог Авраама, который говорит как и куда. Идея Ктулху это именно реализация идеи того, что что-то есть, находящееся за нашим способом понимания и когда мы с этим столкнёмся, то не будет действовать ни наша логика, ни наши знания и у нас скорее всего даже не получиться с этим поговорить. Нас не заметят.

Тут происходит переворачивание привычной картины отношения людей и запредельных сил: это не Ктулху вторгается на нашу территорию, а мы оказываемся незваными гостями с тысячелетней историей в мире миллиарда лет. Человеческая культуры это внезапный прыщик на теле вселенной, который на два дня появляется и требует к себе уважения, видит себя хозяином тела, так сказать, венцом творения. Лавкрафт ставит под сомнение саму идею человеческой расы как чего-то такого уникального и важного. Люди — пылинка в космосе и их исчезновения абсолютно не заметит ни одна из миллиардов галактик. А если и заметит, то очень недолго будут об этом помнить и несильно скорбеть.

В отличии от большинства других фантастических сюжетов, где людям грозит уничтожение, человек представляется хозяином ситуации и вторжение происходит на его территорию. Злые вторженцы пришли и хотят уничтожить человеков. У Лавкрафта же идея примерно в том, что это человек есть вторженец, — что человек прыщик, а не тело. Внезапно выскочивший прыщик, который придумал всякие хорошо и плохо, всякую мораль и веру, и пытается это применить к телу, навязать этому телу свои законы, которые ему чужды и не имеют для него никакого смысла. Называет это тело плохим, но кто на самом деле тут плох? Кто гость, а кто хозяин? Тело было до прыщика, тут всё ясно, это вам не загадка про курицу и яйцо.

"Зов Ктулху" — трагедия беспомощности, обречённости, бессилия против чего-либо выходящего за наши рамки. Мы беспомощны и когда придёт Ктулху, который вне нашей природы и нашего понимания, мы ничего не сможем сделать и просто протянем ножки. Нас, как прыщик, выдавят и нас больше не будет, и только небольшая ранка ещё будет портить вид кожи пару дней.

Поскольку я замужем за большим поклонником Лавкрафта и его библиография занимает приличное место в книжном шкафу, знакомство с этим неописуемым, богохульным, существующим за гранью этого мира и сводящим с ума при попытке его осмыслить автором было лишь вопросом времени. Начать я решила с небольшого, но известного рассказа “Ужас Данвича”, уж очень мне понравилось издание.

В 1913 году в Данвиче, захолустном английском городке с вымирающим населением и мрачной природой, рождается странный ребенок. Деда новорожденного – замкнутый старик-колдун, которого опасаются другие жители, матушка – некрасивая альбиноска, и никто не может даже предположить, кто же отец. В принципе, уже на этой ноте можно понять, что запахло жареным) Ребеночек растет не по дням, а по часам, обгоняя в развитии сверстников, и вскоре присоединяется к опасным затеям старика.

Поначалу мне показалось, что это такая традиционная история про ребенка дьявола, который наводит шороху, но в какой-то момент история продолжила развитие по другому сценарию. Повествование очень неторопливое, напряжение возрастает с каждой страницей, а развязка (довольно неожиданная, как по мне) происходит в самом конце.

Мне нравится, что, наверное, каждый читатель по-своему представляет монстров, которых описывал Лавкрафт. Интересно было бы заглянуть в его голову – мне кажется, там вообще что-то невообразимое творилось) Иллюстрации художника Сантьяго Карузо хорошо вписываются в атмосферу книги – черно-белые, размытые, с противными персонажами. Но героев и чудищ из рассказа я представляла по-другому. Теперь мне понятно, почему достойных экранизаций Лавкрафта так мало.

Я немного боялась, что читать Лавкрафта будет тяжело, но язык оказался не таким сложным. Разве что, перед чтением нужно поймать подходящее настроение – бурного развития событий от книг Лавкрафта, видимо, нельзя ожидать, а вот гнетущей атмосферы предостаточно. Позабавило количество “козодоев” на страницу)) Видимо, в этом рассказе козодой взял на себя роль ворона из Nevermore По.

Я слышала мнение, будто нам, читателям из двадцать первого века, выращенным на книгах Стивена Кинга, Лавкрафт покажется пресным, плоским и неубедительным. И я, в общем-то, была к этому готова. Да, это каминг-аут: я знакомлюсь с Лавкрафтом впервые. ) И то, по случайному стечению обстоятельств. Лавкрафт с его Ктулху много лет болтался у меня на мысленной полочке "когда-нибудь потом" и "дело несрочное".

И я сразу скажу: я забыла, как дышать, пока читала.

Вначале и вправду было скучновато — первые страницы я перелистывала, закатив глаза: ах эта старомодная неспешность повествования. А потом я, как и сказала, забыла, как дышать. От ужаса. А потом книжка закончилась.

"Зов Ктулху" — коротенький, в общем, рассказ, написанный по всем канонам хоррора. О том, что это классика и о том, что Лавкрафт великолепен для писателя своего времени, здесь уже написали немало, как и о его непростой судьбе, я не буду повторяться. Я вообще хочу поговорить только о языке автора и привести несколько конкретных мест в тексте, которые проняли меня до глубины души.

Как вообще писать хоррор? Лавкрафт попался мне ровно в тот период жизни, когда я в очередной раз рассуждаю о законах жанра. Я лично не планирую в нем (в жанре) совершенствоваться, но мне любопытно разбираться, препарировать, оценивать свои ощущения от книг, сравнивать, размышлять. Так вот, у Лавкрафта в "Зове" сюжет как таковой весьма плоский и простой — где-то есть некое Злое Зло, и есть на планете люди, служители культа Зла, которые то ли ждут, что оно пробудится, то ли стремятся это самое пробуждение приблизить. Всякий, кто сталкивается с хоть каким материальным воплощением формы этого самого Зла (статуэтки, барельеф) приходят в ужас, а те, кто продвинулись в исследовании слишком далеко, "случайно" погибают. Ах да, Зло время от времени влияет на особо чувствительных людей через сны.

Этот сюжет можно было бы рассказать по-разному.

Лавкрафт, я считаю, сделал это гениально.

У него очень богатый, сочный, метафоричный язык, и в тех местах, где он описывает — даже не само Зло, нет, лишь приближение к нему — он выбирает такие слова и образы, что у читателя (у меня) волосы встают дыбом. Приведу всего лишь несколько примеров того, как Лавкрафт смог изобразить страшное — как чуждое человеческое природе. Вот, вот оно: самое страшное — это не просто какая-то тварь, выползшая из моря, самое страшное – это то, чего мы не можем понять, потому что у нас не хватает соответствующих органов чувств. Самое страшное — не то, что ест человека, потому что ему надо питаться и оно сильнее, самое страшное — то, что вообще неконгруэнтно человеческой природе. То, что персонажи книги (а вместе с ними и читатель) изо всех сил пытаются постигнуть своими органами чувств ... и не могут. Потому что "оно" пришло из совершенно другого пространства, у "него" другие законы, другие потребности. Честное слово, я давно так не пугалась, а ведь это всего лишь крошечный рассказик на 59 страниц. А я — заслуженный читатель и фанат Кинга!

Так вот, несколько цитат:

Вот! Тут я вижу эту самую неконгруэнтность человеческого и того, что присуще животному. Не-совпадение, неточность, которую улавливает человеческое ухо. Автор мог бы подобрать десяток красноречивых эпитетов, чтобы описать "ужасный ужас" обряда служителей культа, к которым подкрадывались доблестный инспектор сотоварищи, но он обошелся одной фразой: страшно слышать одно вместо другого.

И мне стало страшно.

Сама фраза, которая много раз повторяется в тексте — не буду ее тут писать, про Ктулху — наполнена звуками "ф" и "х" и сразу рождает в голове чудовищные образы. Я вообще не сильна в фонетике, но уверена, у нее тоже есть свои законы насчет того, как и какие звуки влияют на человеческую психику.

Следующая повторяющаяся фраза, которая вызвала во мне дрожь, — это "циклопическая кладка". Я даже пошла гуглить, что именно такое циклопическая кладка, потому что если не знать термина, неминуемо начинаешь думать о циклопах из мифов, и эти мысли тоже врываются в будничность повествования (вообще от контраста реализма и того, не-человеческого, которое в него вплетено, становится страшнее всего. Обожаю этот прием).

Так вот, циклопическая кладка — "конструкция, состоящая из массивных каменных валунов, подогнанных друг к другу с минимальным количеством глиняного связующего раствора или без. Валуны могут казаться вовсе необработанными, промежутки между камнями заполнены мелкими камнями." Проще говоря, это конструкции из огромных необработанных камней. То же само по себе что-то, внушающее уважение перед монументальностью, а в сочетании с безобразным чудовищем — ужас.

И — мое любимое — несколько раз упомянутое в сочетании с "циклопической" кладкой описание спрятанного города как сырого, камней - как "склизких", "зеленых", "затянутых водорослями". Это тоже вполне конкретные образы, которые никак не сочетаются в человеческом сознании со строительством из огромных валунов на суше, это что-то сверх-рациональное и очень, очень пугающее.

И вот, самое:

Я подчеркнула очередные характеристики места с точки зрения его аномальности, не-нормальности. Учись, салага, говорю я себе, перечитывая и перечитывая эти строки.

Не то чтобы я ставлю целью напугать кого-то до глубины души, как вчера напугал меня Лавкрафт, но какое же восхищение у меня вызывает этот литературный прием. 

Не боюсь, что мои впечатления могут показаться наивными, боюсь только что забуду их и забуду чем, собственно, восторгалась в этом тексте, поэтому и пишу рецензию, чтобы сохранить отзыв "по горячим следам". К Лавкрафту непременно вернусь.

Немногие помнят, что в 20 веке социал-дарвинизм и евгеника были популярны не только в Германии. Так или иначе, но серьезным изучением (а после апологией) данных теорий занимались во многих странах Европы. Но особенно они полюбились американцам. Это сейчас тезисы сторонников «расовой гигиены» и «положительной и отрицательной селекции» кажутся античеловеческими. А раньше всерьез этим увлекались, с упоением размышляли, во что может превратиться человеческая цивилизация, согласись мы на тщательнейший контроль за результатом совокуплений. «Все на благо красивым потомкам» – лозунг всех антинаучных течений. В «Стране Лавкрафта», как уже было сказано, очень полюбили довольно примитивные выводы евгеники. Так, согласно евгенике, наши способности и черты характера (ум, выносливость, таланты, а так же болезни – физические и душевные) полностью зависят от наших родителей. Это сейчас ученые признают сложность наследственности и толком не могут объяснить, почему у умных и талантливых людей раз – и появится туповатый и ни к чему не способный ребенок. Или того хуже – у хороших и добрых ребенок растет с психопатией. А из семьи алкоголиков и преступников выходит талантливый и добропорядочный молодой человек. Во времена Лавкрафта верили в прямолинейность (что, как известно, есть зло). Если родители умные – значит, и дети будут умные. Родители слабые, бесталанные – и потомство у них получится слабым, нежизнеспособным. Оттого есть положительная евгеника (скрещиваем талантливых и умных, чтобы получить замечательное потомство) и отрицательная евгеника (запрещаем размножаться слабым физически, больным… ну, или с неправильным цветом кожи, волос или глаз).

В Америке даже были странноватые (на современный вкус) выставки, на которых показывались самые «породистые» семьи. Для участия в такой выставке членам семьи нужно было заполнить специальную анкету, в которой указывалась информация обо всех родственниках, дабы организаторы выставки убедились, что в семье не было больных. Стоит ли говорить о том, что в то время были запрещены браки между людьми разных рас? Так же существовал запрет на брак для эпилептиков. Нежелательный член общества мог быть подвергнут принудительной стерилизации. Небольшая цитата:

Бывало и так, что пытались жаловаться. В 1927 г. одна женщина подала в суд, но судья ей заявил:

Зачем же столь долгое вступление?.. А затем, что творчество Лавкрафта, будучи порождением не только его фантазии, но и реальной жизни, впитало в себя идеи того времени, в т.ч. евгеники. Не думаю, что сам Лавкрафт был сторонником этих странных законов. Его «Ужас Данвича» в большей степени пронизан страхом с примесью иронии: до чего же может довести человечество мысль о «лучших» потомках, «совершенных» – в сравнении с обычными людьми?

Данвич – образ полузаброшенной старой Америки. Маленький поселок, забытый всеми. Люди в нем живут, отстранившись от цивилизации. В Данвич обычно никто не приезжает. В самом начале Лавкрафт замечает любопытную деталь: все местные, из-за бессистемного скрещивания вплоть до родственных связей, отмечены печатью вырождения. Давно уж Данвич не знает сильного и умного потомства. Каждое новое поколение оказывается хуже предыдущего.

Все в поселении удивились, узнав, что у незамужней дочери старого Уэйтли появился необычный ребенок. В семействе Уэйтли решили скрыть, кто приходится отцом мальчику. Но постепенно в Данвиче начинают понимать: то было существо развитое и сильное, более совершенное, нежели человеческий род. Мальчик Уэйтли рос быстрее своих сверстников. Он раньше научился ходить, говорить и читать. В свои 5 лет он был похож на 15-летнего юношу.

Казалось бы, большое счастье – такой интересный ребенок, развитый не по летам. Старый Уэйтли был рад возможности породниться с высшим существом. Все лучше, чем местные, которые и могут, что на тяжелых работах спины гнуть. Тут – огромнейшая тайна жизни, великолепнейшее существо.

Но у местных ребенок вызывает сильную неприязнь. «Великолепнейшее существо» кажется им противоестественным, насилием над природой человека. Каким бы совершенным оно ни было по меркам вечности и «высшего», в глазах обычных людей его совершенство – это страшнейшее уродство, от которого хочется заслониться.

«Ужас Данвича» не столько страшен, сколько неприятен. Сама мысль о неестественности происхождения мальчика Уэйтли вызывает отторжение. Лавкрафт, конечно, прямо не рассуждает на темы своего времени, но не заметить, с каким интересом он рассказывает о селекции, невозможно. В его рассказе попытка вывести «сверхсущество» путем чисто научного спаривания («чтоб было лучшее потомство»!) приносит несчастье абсолютно всем. Даже «положительному» ребенку. Получившегося ребенка даже жалко, несмотря на его отвратительные свойства: он все же не сам виноват. И он стал жертвой чужих испытаний.

Нельзя же на такое обрекать человека, ребенка, без его согласия.

Сейчас ужас в основном передают посредством множества пролитой крови, вываливания кишок и прочих внутренностей, каких-либо жутких пыток и прочей гадости. В этой же книге автор создает мрачную атмосферу, что, мне кажется, куда сложнее. Ведь навываливать различных кишек не так сложно, а вот сделать так, чтобы вся история отдавала жутью, но в то же время реки крови не пролились — это мастерство. Когда еще в самом начале с описания небольшой деревни чувствуется, что с ней что-то не так и от туда веет каким-то холодком — это мастерство описания. Естественно, напугать меня таким не получится, но, мне кажется, меня уже ничем не напугать, поскольку я уже не маленький мальчик и мою грань реальности и вымысла крайне сложно сломать, если вообще возможно. Мне может быть противно читать что-то, но не страшно. Однако мрачную атмосферу истории я способен прочувствовать. Мне вообще все представлялось в каком-то черно-белом цвете. Ни одна картинка в моей голове не обрела красок. А это уже о чем-то говорит.
Оценка 9 из 10

Фанатизм – явление страшное. Бывает так, что увлечение становится единственным смыслом жизни, затем ставится выше морали, оборачивается наказанием для всего окружения – а зачарованный человек и не понимает, что не так, отчего его занятия приносят неприятности другим, а его самого затягивают в воронку душевной боли.

Чарли повезло родиться в благополучной и обеспеченной семье. Свой богатый дом, любящие и заботливые родители, хорошие перспективы, возможность поступить в лучший университет. С детства Чарли тянулся к старине, любил больше всего гулять по старым кварталам родного города и мечтал свою увлеченность историей сделать профессией. Все знают, какими странными бывают ученые, так? Вот и за Чарли не беспокоились. Занимается юноша историей, что-то раскапывает, учит отжившие языки – и что с того?

И стал бы этот замкнутый и умный юноша ученым, может быть, замечательным историком (с его-то упорством!) – но узнал однажды Чарли, что является потомком некой местной знаменитости этак 18 столетия, и захотел узнать, что же там с его родственником случилось. Естественно заинтересоваться своими корнями? Пожалуй.

С дальним родственником Чарли не повезло. Занимался тот алхимией. И что, скажете вы? Ну, скажем, еще он раскапывал покойников сотнями, использовал полуразложившиеся тела в своих «магических» экспериментах. Якобы сделал катакомбы под своим домом и держал там пленников, испытывал что-то на них. И главное – алхимик пугал местных своей вечной молодостью. Жил лет сто, если не больше, а оставался юношей.

Разумный человек, наслушавшись жутких рассказов о родственнике, не стал бы копать глубже – зачем это, тем более что давно это мертво? Но Чарли лишь распалили страшные слухи. Кем был его родственник? Действительно ли он раскрыл великие секреты? И вместо того, чтобы оставить прошлое за мертвыми, Чарли бросает учебу, отрекается от давних мечтаний и погружается с головой в забытые тексты, и повторяет: «Я открою небывалое, все во имя науки!»

Больше всего в этой истории поражают близкие Чарли. Позже отец Чарли в моих глазах реабилитировался, но поначалу я поражалась его терпимости. Единственный сын, понимаете ли, вдруг меняется, запирается в своей комнате, ставит опыты на неизвестных веществах, часами громко читает заклинания, пытаясь вызвать злые силы, разговаривает сам с собой разными голосами – а что родители? Право, заметить я этакое за своим ребенком, как минимум бы постаралась с ним поговорить. Мало ли… секта? А, может, он запрещенным балуется? А что, не бывает так? Но родители Чарли до последнего притворяются, что беспокоиться не за чем. Окажись они внимательнее к новым странностям сына, возможно, история бы сложилась иначе. Но зато Лавкрафт не солгал, получилось жизненно: часто мы вмешиваемся, когда уже поздно.

Лавкрафт спрашивает, какое значение в нашем развитии играет наследственность. Интересно, почему его так занимал вопрос родства. По Лавкрафту получается, что человек обречен из-за врожденных своих качеств. Вот кто-то способен играть на скрипке, кто-то починит любую вещь, а Чарли не может не увлечься стариной, не может не мечтать об открытиях невыносимо прекрасного – он таков, измениться не может. Отчего? Наследственность. Яблоко от яблони, как говорится. Чарли обречен пройти по пути предка, а это ужасно, преступно с его стороны.

Чарли по-человечески жалко. Но Лавкрафт в который раз напоминает, что не все знания полезны. Увы, но знание о некоторых сторонах жизни может обратиться против любопытного человечества. «Во имя науки» – но поинтересовался ли Чарли, полезны ли людям его изобретения? Так ли важна эта истина, если речь о нашем благополучии, о нашей жизни? Возможно, и наука не может существовать без морали. Отказываясь от норм, за которые человечеству пришлось заплатить огромной кровью, наука рискует привести нас к открытиям, способным обнулить человека с его цивилизованностью.

Несмотря на оптимистичный (оптимистичный ли?) финал, Лавкрафт не оставляет надежды читателю. Человек у него – страшное, непознанное, и нельзя ему «растягиваться», нельзя ему пытаться стать больше, чем он есть. Каким бы ни был путь к возвышению, он закономерно должен закончиться одним – смертью.

Сюжет весьма занимательный, я смогла дочитать книгу до конца, хотя делала это в несколько подходов. Мне не очень нравится такая мистика, алхимия, уходящая в давние века магия, завязанная на использовании имён бога. Читать было тяжело, но не могу признать, что некоторое удовольствие я всё же получила. Все сюжетные линии доведены до конца, главная тайна полностью раскрыта. У меня не осталось никаких сомнений в том, что произошло. К стилю перевода и авторскому повествованию нет никаких претензий. Кстати, ход с портретом меня позабавил, О. Уайльд подарил весьма тиражируемый приём.

Юношу - Чарльза - было весьма жалко. Он оказался пешкой в чужой игре. Вообще сама история отвратительна. Всё делаемое и сделанное вызывало у меня отторжение. Как поведение древнего деда, так и вообще окружающих людей. Никакого иного переживания повествование, к сожалению, не вызывало. (Ну, кроме того, что хотелось уже побыстрее конец))).

Заставило ли меня всё написанное о чём-то задуматься? Только если о том, чтобы изучить какой-нибудь труд про алхимию. Где-то мелькала занимательная книга на стыке литературоведения и научпопа. Да ещё желание почитать что-то про кабалистику, с которой это всё связано. Года идут, форма мистификации слегка меняется, но суть остаётся прежней. Впрочем, возможно, я бы ещё почитала какие-то комментарии - разборы к этой книге. Думаю, что они мне могут показаться даже более интересными, чем сама книга.

Так получилось, что с Лавкрафтом я еще не знакома, да и не особо знаю вообще, что он написал. Если судить по каким-то отрывочным впечатлениям, то он мне представлялся писателем морских приключений с чудовищами.

В руки мне попал сборник Лучших мистических историй, постепенно читаю урывками, благо формат рассказов мне в этом случае только на руку. Веду пальцем по содержанию...Лавкрафт! Это судьба, думаю я. Предвкушая приключения, я и интересом берусь за рассказ..

И что же меня ждет? Не знаю, задумывался ли этот рассказ как мистический, либо автор вкладывал какой-то другой подтекст в историю. Я смотрела в лоб, и что же я вижу?

Два наркомана, испытывают себя и таинственные уголки своего разума под действием запрещенных препаратов. Как и большинство творческих людей, главный герой питается своими иллюзиями и выплескивает все это в свое творчество. И тут его накрыло конкретно... Его торкнуло так сильно, что аж соседи сбежались, потому что он бился в истерике, что пропал его друг. Соседи были на грани вызова дурки, пытались объяснить, что он одинокий творческий человек, что странности в его положении не совсем редкость, все пройдет, надо только слезть с запрещенки. Не знаю уж, чем кончил герой в итоге, но думаю, что недолго он крутил землю ногами.

В связи с чем у меня вопрос... Что это было!? Кто знаком поближе в Лавкрафтом? Что мне у него стоит еще взять почитать, или у него все настолько странное? Неоднозначные впечатления, но крест не авторе с 10 страниц ставить определенно не буду.