Под пятой

Короткие и отрывочные записи в дневнике. Неустроенный быт, кошмарные соседи (с Аннушкой во главе), не менее сюрреалистичные цены на продукты (цены на фунт хлеба, начинающиеся с 14 миллионов!), но на водку, конечно же, всегда хватает, вечные долги и попытки раздобыть денег, переосмысление газетных передовиц, литературные мытарства с «пристройкой» своих работ по газетам и журналам, мешающие писать, ненавистная работа в «Гудке», одолевающие болезни. Но здесь же и любовь к жене, и походы в Большой театр, и любование Кремлем. Меняющаяся Москва и москвичи.

«Москва в грязи, все больше в огнях — и в ней странным образом уживаются два явления: налаживание жизни и полная ее гангрена.»

И сомнения, вечные сомнение в своем таланте, а иногда вера в него.

«Не может быть, чтобы голос, тревожащий сейчас меня, не был вещим. Не может быть. Ничем иным я быть не могу, я могу быть одним — писателем.»

С одной стороны, видна растерянность от слишком быстро меняющейся жизни, а с другой - внезапные вспышки-озарения и меткие замечания. Единственное, что коробит – это явный антисемитизм, но и это тоже лишь показатель того насколько это позорное явление было распространено в то время. Самое большое впечатление производит прозорливость писателя в небольшом эссе в конце.

«И вот пока там на западе будут стучать машины созидания, у нас от края и до края страны будут стучать пулеметы.
Безумство двух последних лет толкнуло нас на страшный путь, и нам нет остановки, нет передышки. Мы начали пить чашу наказания и выпьем ее до конца.
Там, на западе, будут сверкать бесчисленные электрические огни, летчики будут сверлить покоренный воздух, там будут строить, исследовать, печатать, учиться…
А мы… мы будем драться.»
«И война кончится.
Тогда страна, окровавленная, разрушенная, начнет вставать… медленно, тяжко вставать.
Те, кто жалуется на “усталость”, увы, разочаруются. Ибо им придется “yстать” еще больше…
Нужно будет платить за прошлое неимоверным трудом, суровой бедностью жизни. Платить и в переносном и в буквальном смысле слова.»
«И мы, представители неудачливого поколения, умирая еще в чине жалких банкротов, вынуждены будем сказать нашим детям: Платите, платите честно и вечно помните социальную революцию!»

Я полюбила дневники, когда читала записки Шевченка для одной научной работы еще в школе. Дневники открывают как настоящие мысли автора, не приправленные фантазией произведений, так и показывают реальность того времени, пусть и глазами выдумщиков-авторов. Но дневник Шевченка поразил меня тем, что Кобзар, оказывается, был тем еще любителем выпить-погулять, так еще и активно приударял за женщинами. А "Под пятой" впечатлил описанием постреволюционной Москвы и утвердил мое мнение о том, что Булгаков был более противником Советов, но до контры ему было все же далеко. Он был закрытым человеком - ни слова о своих эмоциях; он был настоящим писателем, как и стал бы замечательным доктором - он умел наблюдать, видеть, понимать не вмешиваясь в происходящее. Редкий человек.