Последний из праведников

Сколько ни пережила Германия режимов — ни один из них не оказал существенного влияния на изучение Шиллера. Все эти социальные системы отличаются только названиями: республика, империя и так до бесконечности. Ему и в голову не приходило вмешиваться в такие пустяки. Зачем? В один прекрасный день все эти слова смолкнут перед великой Поэзией.

В этот момент частица его существа перешла в муху, и он понял, что каким бы крохотным ни было это создание, пусть даже его не видно простым глазом, смерти оно боится не меньше других.

— Дедушка, скажи мне правду, — вдруг пронзительно закричал он, — мы не такие люди, как все, да?
— А люди ли мы вообще?

— Тогда послушай меня, — сказал Мордехай, поразмыслив. — Только слушай хорошенько. Если человек страдает в одиночку, его боль остается при нем. Это ясно?
— Ясно.
— А если кто-то видит его страдания и говорит: «Ах, как ты страдаешь, мой еврейский брат…», тогда что происходит?
Одеяло зашевелилось, и показался кончик носа.
— Тогда мне тоже ясно: тот, кто на него смотрит, вбирает в себя глазами его боль.

Эрни почувствовал, что Бог совсем рядом, так близко, что можно дотронуться пальцем — если набраться немного смелости.

Молитва могла заглушить другие звуки и помешать дежурным вовремя заметить опасность, но Эрни казалось, что. таинственно сливаясь в высшую гармонию с голубым небом, с яркой желтизной залитых солнцем фасадов, с тенистой листвой, она охраняет грезящий под солнцем мир.

— Когда я буду взрослый, — сказал он пронзительным, срывающимся голосом. — я не буду ходить в синагогу.
— Когда ты будешь взрослый, мы все уже умрем, — сказал Эрни.

Это был 1933 год от пришествия в мир Иисуса Христа, доброго вестника неосуществимой любви.

В тот же день она впервые заметила, что, если Эрни внезапно оторвать от чтения, он смотрит на вас невидящим взглядом, затуманенным страстной мечтой, и только потом с сожалением узнает вас.

Почему все христиане — не евреи? И почему все евреи… И нельзя ли наслаждаться счастьем всем вместе?