Темные аллеи. Повести и рассказы

Мать моя женщина, ну и унылоту я прочитала. Если б не была привычной к тлену и реализму, то безысходностью, вопящей из этой книги, завалило бы нафиг. Аннотация нам обещает показать жизнь русской деревни начала XIX века, так вот если Бунин не сгустил краски, то лучше удавиться, чем так жить.

Сюжета в книге так такового нет. Есть два брата, выходцы из крепостных крестьян. Один был хваток и оборотист, сумел выбиться из нищеты, сначала торгашествовал, потом сумел купить кабак, лавку, разбогател и даже приобрел себе деревеньку Дурновку (название говорящее, да). Второй вроде тоже пытался поторговать, но больше любил читать и трындеть, мня себя этаким народным поэтом и правдорубцем, и вообще как-то не срослось, тунеядствовал и пил. На старости лет, оба уже одинокие, смогли прибиться друг к другу, но сказать по правде оба настолько бесполезны и никчемны, что даже жуть берет. Оба тоскуют той тоской, когда ходишь из угла в угол, и все некрасиво, и все уныло, и дело валится из рук, и думается, что вот уже и жизнь прошла, а что хорошего видал и что доброго сделал? Подведение итогов жизни, кризис, но настолько они оба убогие умом, что даже и не жалко. Страшно только, что это - типичные представители низших классов тех времен - дремучие, недалекие, лишние люди.

Ну и деревня. Деревня тут страшная. Березок, закатов и колосящейся под ласковым летним ветром ржи тут не будет, не ждите. Зато будет беспросветное существование, страшная нищета, пьянство, дремучесть, убогие пейзажи, вонь, клопы, бесправие, озлобление, насилие, деспотизм одних и смирение с жуткими условиями существования других. Дааааа, мне даже перерывы приходилось в чтении делать - такая наваливалась тоска от авторовых ужасающих картин.

Вопросы, поднятые Буниным, все те же - кто виноват и что делать. Видно сострадание автора к крестьянству, видно сопереживание трагедии своего отсталого народа, виден бесконечный талант русского классика в умении показать правдивые стороны жизни русской деревни без идеализации, но с любовью.

"Окаянные дни" - это такой небунинский Бунин, что страшно становится - что делает с человеком История. А может быть, это и есть настоящий Бунин?! И страшный 17ый год. Настоящий ад. И в этом аду надо как-то жить. И выживать. И оставаться человеком.

Разрывающая сердце книга. Очень очень и очень тяжелая. Если задумываться. Поэтому малодушно хочется закрыть ее, отложить хотя бы ненадолго, столько в ней боли. Наверное, она была написана капслоком.

Я, правда, думала, что книга – художественная. Нет. Это историческая хроника.

И читать ее страшно. Особенно если живешь сейчас, в современной Украине. Как ярко видна сейчас цикличность истории. Ведь книгу эту можно растянуть на цитаты о нашей революции, или как там правильно назвать все это безобразие…

Когда ты понимаешь, что мир-то того, рушится. Из-за чьих-то идей, которыми только прикрыты, как гробы флагами, чужие интересы. Рушится, и погребет под обломками миллионы – пока потихоньку оклемается, чтобы стать прежним. Просто прежним. Это, в общем-то, описание любой революции, любой кровавой смены власти. Но так противно, горько и страшно. Когда понимаешь, что эту смену застал. И не верится. Не верится до последнего. «Ну так же не может быть… кто-то должен прийти и спасти нас. Так быть не может…» (с)

Не хочу больше писать. Приводить цитаты. Собственно, книгу моно открыть в любом месте и просто прочесть что угодно.

Но так же не может быть. Не может. Кто-то должен прийти и спасти нас…

Данное произведение являет собой особый жанр: это личный документальный дневник некоего периода жизни автора, снабженный, помимо изложения происходящих событий, искренними впечатлениями, рассуждениями автора. Такой вот хроникально-художественный документ. Конечно же, Бунин умел писать, поэтому такой вот личный дневник состоялся как отдельная книга и вошёл в историю литературы.

В дневнике охвачен период с 1918 по 1920 годы, в эти годы жил сначала в революционной Москве, затем в эмигрантской Одессе. Отношение автора к тому периоду истории вполне прямо выражено в названии книги. Со страниц веет растерянностью, отчаянием, недоумением по поводу крутых перемен, происходящих на глазах любого живущего в те годы россиянина.

Автор видит, как жизнь буквально перевернулась с ног на голову, и с горечью даёт свидетельства тому.

Понимая судьбоносность происходящего, сетует, что недостаточно успевал документировать события: «Нужно было записывать чуть не каждый момент.» Но, очевидно, что в том водовороте новостей и происшествий невозможно было всё зафиксировать на бумаге. Однако вот этот самый необъяснимый, нелогичный водоворот, к которому невозможно было подготовиться и в него встроиться тоже было непросто - Бунин показал весь это круговорот вполне убедительно.

Мир людей неоднороден, мнений о тех событиях ещё больше, чем самих людей, рассуждающих на исторические темы. Кто-то читает Бунина и сопереживает каждому его слову, сострадает и вместе с ним проклинает те окаянные дни. А кто-то, напротив, считает Бунина одним из врагов, от класса которых до сих не избавились, и хочет наслать на них побольше философских пароходов, поездов, самолетов... Но несмотря на все эти имеющиеся разногласия нельзя не признать: лучше всего «вскрывают» исторические эпохи именно вот такие произведения, как говорится — из первых уст, из гущи событий, по самым горячим следам описанных.

Короткие и резкие, как фотографии, как ночная (уродливая и противоестественная для дневного существа) жизнь, мгновенно выхваченная из тьмы вспышкой молнии, зарисовки, фиксирующие действительно такой, какой ее видели люди, внезапно оказавшиеся на раздираемых гражданской войной развалинах Великой Империи (в Советской России 1917 – 1920 годов). Кинематографическая, репортерская в самом высоком смысле точность языка.

Эти дневниковые записи очень разные (в какой-то момент совсем личные, а порой уходят в общефилософские рассуждения), что, конечно, делает почти невозможным внятную оценку их как литературного произведения. Тем более, что в единое целое «Дни» связывает (да и до весьма условно) всего три обстоятельства: историческая эпоха, место действия (Москва и Одесса), и предельно заостренные, как грани красной звезды, чувства автора. Поймал себя на мысли, что такие дневники вполне мог бы вести (а может и вел, просто Булгаков не заметил) Филипп Филиппович Преображенский из «Собачьего сердца». Бунина и Преображенского роднит исключительно личное неприятие «нового строя», бесконечный цинизм, сухая и трезвая оценка в отношении всего происходящего вокруг – и, в то же время, какое-то почти гамлетовское непонимание, как на все это можно повлиять.

Бунин – безусловный пророк. И горькие слова Христа о том, что «нет пророка в своем Отечестве», он вполне мог бы взять себе в качестве фамильного девиза. Там, где большинство его коллег по Серебряному веку видели масштабнейший социальный эксперимент, нового человека, какие-то потрясающие гуманитарные перспективы и новые высоты духа, Бунин не видел ничего, кроме зловонной выгребной ямы. В момент, когда многие интеллигенты грезили о свежем ветре, об очищенном грозовым озоном пьянящем воздухе свободы, Бунин чувствовал исключительно миазмы проказы и трупного разложения. Никаких иллюзий относительно того, что станет со страной, с цивилизацией, лишившейся разом всех моральных ориентиров и авторитетов, он себе не позволял до самого конца. Всей человеческой развязной вакханалии у него противопоставлена природа – спасительное пространство, где все идет своим чередом, «по-старому», где весна как обычно сменяет зиму, где солнце то жарит, то прячется за облаками, где тонкий серп месяца серебрит молодую листву одесских кипарисов. Мироздание и вселенная продолжают жить своей жизнью, не обращая внимания на то, как часть человечества сходит с ума, превратившись в окаянных (то есть, в одном из прочтений, проклявших самих себя).

Но для матери-истории и всех нас Иван Алексеевич ценен в большей степени все-таки не даром духовидца, а удивительным умением оставаться самим собой, оставаться человеком убеждений и силы воли вне зависимости от обстоятельств. Бунин и не пытается сохранить видимость объективности. В самом начале он честно признается: «Наша пристрастность будет крайне дорога будущим поколениям». И здесь он абсолютно прав. «Окаянные дни» читают и будут перечитывать именно из-за их пристрастности, которая является очевидным продолжением личной искренности и большого, убитого горем потери родины, сердца человеческого. Книга – она ведь, если вдуматься, плач не о стране даже, она глубже – плач о своем прошлом, не переходящий в попытку разобраться «почему же все так глупо и некрасиво получилось» просто потому что ответ на этот вопрос никому не нужен и уже ничего не способен изменить. И от этого еще больнее и безысходнее, и простительными кажутся даже его издевательски-унизительные характеристики ничуть не менее талантливых и значимых для русской культуры литераторов-современников(досталось там на орехи всем, причем порой с откровенным перегибом).

А еще эта книга очень полезна нам нынешним. Есть старая избитая истина: в России нужно жить долго – до всего доживешь. Читая книги вроде «Окаянных дней», понимаешь, насколько буквально «всё уже было» - и квасные ура-патриоты, и пропагандистский угар за казенный счет, и «твердые и четкие» заявления властей о национальной исключительности, ради которой можно и «весь мир в труху». Государственная политическая пропаганда столетней давности так и вообще отличается от нынешней только носителем: тогда были газеты вроде «Киевский большевик», а сейчас тг-каналы с не менее кричащими названиями.

Это, кстати, заставляет задуматься: как книга, написанная сто лет назад по совершенно другому поводу, в совершенно других условиях, человеком, страшно далеким от тебя, оказывается вдруг о тебе, о твоей стране прямо сейчас. Задуматься и согласиться – уже не сколько умом, сколько сердцем, что за прошедший век мы, как нация, так никуда и не сдвинулись.

В общем, после Бунина становится понятна перспектива. А значит, у тебя освобождается приличный кусок жизни и эмоций, который можно потратить на что-то гораздо более ценное, чем просто «до всего дожить».

Эти цитаты, собранные из концовок нескольких рассказов сборника, дают о "Темных аллеях" хорошее представление. Это всегда про любовь (но такую, которая поражает героев как солнечный удар). Это всегда очень плотское чувство (честно говоря, в метро некоторые отрывки было даже стыдно читать). И всегда это какая-то драма, которая зачастую кончается смертью (убийство, самоубийство, что угодно, но Бунин любит сначала описать идиллию (трели соловья, зелень у ручья — описано все это превосходным русским языком), а потом оборвать ее каким-то неожиданным драматическим финалом. В этом есть даже какое-то сходство с остросюжетной развлекательной литературой, но язык автора настолько хорош, что такие ходы ему прощаешь. Читала с удовольствием.

Окаянные дни - уникальный текст о революционных  днях. В книге показаны все сферы и все слои общества, показана трусость, тупость, лицемерие и все остальные грехи новой и старой власти. Удивительно как миролюбивый богобоязненный народ превратился в кровавую гидру, которая сметает всё на своём пути и оставляет после себя только кровь, боль, отчаяние и безумие. Поражает разрозненность и всеобщая, всепоглащаящая ненависть друг к другу. Люди, которые больше всех кричали о равенстве всех людей и народов превратили всех и все во враждебное крававое месиво.
Читая эту книгу чувствуешь боль, горечь, отчаяние, но вместе с этим в душе теплится надежда, что события описанные в книге не повторятся никогда.
P. S: Смотря на сегодняшний народ чувствуешь и понимаешь,что будет он страдать и умирать много раз пока не одумается.

Бунин мастер реализма. Нет у него широкой русской щемящей любви к родной деревне от созерцания колоса полного ржаного к земле клонящегося, реки-матушки и березке-сестричке. Другая у него любовь к деревне, любовь через боль. Через образы нищего, пьянствующего, голодного, покорного народа. И непонятно от чего так богата Россия, черная жирная земля, которую за тысячу лет так пахать и не научились. Помещик в этом виноват или сам народ? От чего лень, от чего такая жестокость, от чего отсутствие стремления к лучшему, от чего вечное непротивление? Над эпизодом свадьбы так просто рыдала.