Мой очень жизненный путь

Гуревич . Однако!… Там (кивает в ту сторону, где происходит маевка медперсонала) – там веселятся совсем иначе. Ну, что ж… Мы – подкидыши, и пока еще не найденыши. Но их окружают сплетни, а нас – легенды. Мы – игровые, они – документальные. Они – дельные, а мы – беспредельные. Они – бывалый народ. Мы – народ небывалый. Они – лающие, мы – пылающие. У них – позывы…
Прохоров. А у нас порывы, само собой… Верно говоришь! У них – жисть‑жистянка, а у нас – житие!

А кимвалы продолжали бряцать, а бубны гремели. И звезды падали на крыльцо сельсовета. И хохотала Суламифь.

И как-то дико, по-оперному, рассмеялся, схватил меня, проломил мне череп и уехал во Владимир-на-Клязьме. Зачем уехал? К кому уехал? Мое недоумение разделяла вся Европа. А бабушка моя, глухонемая, с печки мне говорит: «Вот видишь, как далеко зашла ты, Дашенька, в поисках своего "я"!»

А через полчаса магазин откроется: водка там с девяти, правда, а красненького сразу дадут…»
«Красненького?»
«Красненького,» — нараспев повторили ангелы Господни.
«Холодненького?»
«Холодненького, конечно…»

О, как я стал взволнован!..

 Вы мне напоминаете одного старичка в Петушках. Он — тоже, он пил на чужбинку, он пил только краденое: утащит, например, в аптеке флакон тройного одеколона, отойдет в туалет у вокзала и там тихонько выпьет. Он называл это «пить на брудершафт», он был серьезно убежден, что это и есть «пить на брудершафт», он так и умер в своем заблуждении…

А ты мог бы: ночью, тихонько войти в парткабинет, снять штаны и выпить целый флакон чернил, а потом поставить флакон на место, одеть штаны и тихонько вернуться домой?

Я с каждой минутой всё счастливей... и если теперь начну сквернословить, то как-нибудь счастливо... как в стихах у германских поэтов: "Я покажу вам радугу!" или "Идите к жемчугам!" и не более того...

Но красивее всего у нее предплечья, конечно. В особенности, когда она поводит ими и восторженно смеется и говорит: «эх, Ерофеев, мудила ты грешный!» О, дьяволица! Разве можно такую не вдыхать?

Он умер от тоски и от чрезмерной склонности к обобщениям. Других причин вроде бы не было, а вскрывать мы его не вскрывали, потому что вскрывать было бы противно.

Человеческие действия могут меня волновать, но никогда не вызовут во мне ни одобрения, ни протеста!