Собрание сочинений в 5 томах. Том 5. Зубр. Эта странная жизнь

У меня сохранилась его ругательная речь (я забыл про табу и спросил о сыне Фоме, который погиб в гестапо) , где он, распалясь, трепал и топтал меня, и мои книги, и все, что я собирался писать и способен написать. В гневе он несправедлив, остановить его нечем. До сих пор я не могу прослушать до конца эту рычащую, клокочущую запись, полную запрещенных ударов, обидных сравнений.

Потом он сухо и кратко изложил историю с Фомой:

- Сын мой был арестован. Он попал в Маутхаузен и там погиб. Да, погиб!…Он жил с нами, но болтался в русских компаниях в Берлине. Они спасали восточных рабочих, пытались подкармливать военнопленных в лагерях, помогали удирать тем, кто ещё мог двигаться, снабжали документами. А сел Фома потому, что нашелся провокатор в их группе. Выдал Фому человек, который жил у Тимофеевых в доме. У Фомы оставалось несколько часов до ареста, но по законам гитлеровского государства будут брошены в лагерь отец с матерью. Это было в 30.06.1943 г. Фома был студентом-биологом. Фамилию носил Тимофеев-Ресовский. Двойная фамилия на нем и кончилась, потому что младший сын, Андрей, просто Тимофеев.

Если бы не подавал Фоме примера, не помогал выручать людей…Если бы в гордыне своей не возомнил, что нет ничего выше науки… Возмездие настигло его. Неумолимое возмездие.

Много путей было предотвратить арест Фомы, да что там арест, теперь речь шла о жизни. Он чувствовал, что Фоме не выбраться, его уничтожат. Германия двигалась от поражения к поражению, гестаповцы зверели, и шансов сохранить жизнь Фомы становилось все меньше.

Он стал ездить в церковь. Дома молиться не мог. Русская Православная Церковь стояла нетопленая, скупо-тонкие свечки еле освещали замерзшие лики. Он опускался на колени на ледяной кафельный пол, бил поклоны. Молился истово. Он все делал истово. Молитва избавляла от чувства бессилия. Больше ничто не может помочь, только чудо...Он вдруг обнаружил, как дорог ему сын. Наука, успехи, истина, открытия - все, что так занимало, что, казалось, составляло смысл жизни,-все растаяло, рассыпалось ненужной шелухой. Не остается никаких ценностей, когда дело доходит до жизни ребенка. Фома снова стал ребенком, и отец готов был отдать все, что имел, что приобрел - свои знания, труды, славу,- лишь бы вытащить его. Как он мог раньше не понимать этого, считать детей само собой разумеющимся приложением к браку? Вспоминал, как последние годы придирался к Фоме: медленно соображает, нет своих мыслей, кричал на него: глуп, туп, неразвит...

Туп и неразвит душевно был он сам...

Роберт Ромпе был поражен его поведением: «У этого человека совершенно отсутствовал нерв страха!»

Нерв страха у него был, но было и мощное желание, которое подавляло страх,-быть самим собой. Он не мог с этим ничего поделать. Обязательство перед Фомой, может, и состоит в том, чтобы не убояться.

Однажды в Бух приехал бывший президент Кайзер-Вильгельм-Института великий немецкий физик Макс Планк. Они долго гуляли с Зубром по парку. Их соединяло несчастье. После июльского покушения 1944 г на Гитлера схватили сына Планка Эрика и через несколько дней расстреляли. Горе согнуло Планка, на почерневшем лице сохранилась прежней лишь его застенчивая улыбка.

С этой улыбкой он вспоминал своё давнее посещение Гитлера. Он надеялся убедить фюрера измерить отношение к ученым. Сделать, исключение для химика Фрица Габера, которому Германия обязана многим. Фюрер стал орать на Планка, тряс кулаками. Развеялась иллюзия о том, что фюрер ничего не знает, что во всем виновато его окружение.

Последнее время Планк много раздумывал над могуществом веры. Есть ли связь у науки с религией? Не усиливается ли по мере развития науки чувство непонимания основ? Наука все больше утверждений принимает на веру. И здесь возможно соединение. Они не спорили, они размышляли над тем, что индивидуальное сознание человека находится за пределами науки. А душа? Существует ли она? С годами человек убеждается в этом, верит, что наделен ею. Как она появляется, как быть с эволюцией души? Существует ли вообще механизм, обеспечивающий направленный эволюционный процесс?

Конечно, эту штуку - жизнь - начал господь Бог, - с усмешкой сказал Зубр,- но потом он занялся другими делами и все пустил на самотек.

Планка мучили мысли о будущем Германии. В ее поражении сомнений не оставалось. Что же будет потом? Единственное, что он хотел,-как-то спасти немецкую науку от полного уничтожения. Без неё немецкому народу не скоро удастся духовно очиститься и возродиться. Ему не хотелось говорить об этом с немцами.

Война все дальше разводила людей, обрывала связи, заостряла разногласия. Зубр подолгу молчал, молчание никто не решался нарушить. Похоже было, что он потерял цель, не знал, что говорить людям, чем соединить их. Совершал глупости, дурью маялся. Однажды, выпивший Зубр выйдя на Фридрихштрассе, запел во весь свой голосище про атамана Кудеяра и 12 разбойников. Потом про ямщика. В разгар войны посреди ночного спящего Берлина орал русские песни. Сошло с рук, как многое другое такое же бесшабашно-отчаянное.

Уютное прошлое, которое вызывало сладостную печаль.

Меня удивлял оптимизм Тимофеева: в любую минуту Бух мог превратиться в руины, а он обдумывал планы наших научных работ.

Он чувствовал, что Фоме не выбраться

В июле 1944 г произошло покушение на Гитлера, и положение всех политических заключенных резко ухудшилось. Гитлеровцы теперь расстреливали, уничтожали, не считаясь ни с какими именами. Был расстрелян сын Нобелевского лауреата, великого немецкого физика Макса Планка, замешанный в заговоре Штауффенберга. Планк ничего не смог сделать.

Самочувствие ученого, которого лишили работы, лаборатории, опытов, настолько тяжелое, что не ученому его трудно понять. Резерфорд, тот мог понять Капицу, который в Москве, в нормальных бытовых условиях, но лишенный возможности работать, бесился, впадал в депрессию. Беспокоясь за его состояние, Резерфорд писал: «Как можно скорей принимайтесь за научную работу (пусть даже это не будет эпохальная работа!) — и Вы почувствуете себя более счастливым. Чем труднее будет эта работа, тем меньше времени у Вас останется на другие заботы. Как известно, сколько-то блох собаке нужно, но, как мне кажется. Вы считаете, что Вам блох досталось больше нормы».