Возлюби ближнего своего. Триумфальная арка

К чему пытаться что-то строить, если вскоре все неминуемо рухнет? Уж лучше плыть по течению, не растрачивая сил, ведь они – единственное, что невозможно восстановить. Выстоять! Продержаться до тех пор, пока снова не появится цель.

Нигде ничто не ждет человека, – сказал Равик. – Всегда надо самому приносить с собой все.

Если все равно ничего нельзя сделать, незачем доводить себя до безумия.

После той ночи ему стало легче. Он пошел вместе с Катчинским и усвоил данный ему урок. Помогай, пока можешь… Делай все, что в твоих силах… Но когда уже ничего не можешь сделать – забудь! Повернись спиной! Крепись! Жалость позволительна лишь в спокойные времена.

Зачем расстраиваться, если случай безнадежный?

Так бывает всегда: только мелочи объясняют все, значительные поступки ничего не объясняют. В них слишком много от мелодрамы, от искушения солгать.

Все неминуемо оборвется. В ее жизни, такой чужой, многое еще только начинается. Разве ее удержишь? Невинно и ни с чем не считаясь, словно растение к свету, тянется она к соблазнам, к пестрому многообразию более легкой жизни. Ей хочется будущего, а я могу предложить лишь крохи жалкого настоящего. Правда, еще ничего не произошло. Но это не важно. Все всегда предрешено заранее, а люди не сознают этого и момент драматической развязки принимают за решающий час, хотя он уже давно беззвучно пробил.

Какими жалкими становятся истины, когда высказываешь их вслух.

Ты не хочешь меня потерять, подумал он. Но ты не хочешь потерять и другого. Вот в чем суть. Ты можешь так жить! Именно поэтому я должен уйти от тебя. И дело не в том, - это быстро забудется. Ты найдешь для себя любые оправдания. Но беда в том, что это так сильно захватило тебя, и ты не можешь от этого отделаться. Допустим, от него ты уйдешь. Но это повторится опять и будет повторяться вновь и вновь. Это у тебя в крови. Когда-то и я мог так. А вот с тобой не могу. Поэтому я должен избавиться от тебя. Пока я еще могу. В следующий раз...

С ним происходило что-то непонятное - книги приобретали для него все большее значение. И хотя они не могли заменить всего, тем не менее задевали какую-то внутреннюю сферу, куда уже не было доступа ничему другому. Он вспомнил, что в течение первых лет жизни на чужбине ни разу не брал в руки книги. Все, о чем в них говорилось, было слишком бледно по сравнению с тем, что происходило в действительности. Теперь же книги превратились для него в своего рода оборонительный вал, и хотя реальной защиты они не давали, в них все же можно было найти какую-то опору. Они не особенно помогали жить, но спасали от отчаяния в эпоху, когда мир неудержимо катился в непроглядную тьму мрачной пропасти. Они не давали отчаиваться, и этого было достаточно.

Тебе нужно опьянение, победа над чужим "я", которое хотело бы раствориться в тебе, но никогда не растворится, ты любишь буйную игру крови, но твое сердце остается пустым, ибо человек способен сохранить лишь то, что растет в нем самом. А на ураганном ветру мало что может произрастать. В пустой ночи одиночества - вот когда в человеке может вырасти что-то свое, если только он не впал в отчаяние... Что знаешь ты обо всем этом?
*
В сплошном мраке и блуждающий огонек - маяк.

- Меня вам не обидеть. В вас нет ни капли веры. - Эжени энергично оправила халат на груди. - У меня же вера, слава Богу, есть! Равик взял свое пальто.

• Вера легко ведет к фанатизму. Вот почему во имя религии пролито столько крови. - Он усмехнулся, не скрывая издевки. - Терпимость - дочь сомнения, Эжени. Ведь при всей вашей религиозности вы куда более враждебно относитесь ко мне, чем я, отпетый безбожник, к вам. Разве нет?

  - Вы это и так делаете с утра до вечера. - Равик не без радости заметил, что на скулах у нее проступили красные пятна. - Эжени, почему набожные люди так нетерпимы? Самый легкий характер у циников, самый невыносимый - у идеалистов. Не наталкивает ли это вас на размышления?

  - Почему мне так не по себе? Ведь две недели назад я развелась. Надо бы радоваться. А я такая усталая. Все повторяется, Равик. Почему?

• Ничто не повторяется. Повторяемся мы, вот и все.

  Он подал ей манто. Она не надела его, а лишь накинула на плечи. Это была дешевая норка, возможно, даже поддельная, но на ней и такой мех казался дорогим. Дешево только то, что носишь без чувства уверенности в себе, подумал Равик. Ему не раз случалось видеть королевские соболя, которые казались совсем дешевыми.

  Он выпил кальвадос.

• Вторая ночь, - сказал Равик. - Она опасна. Прелести новизны уже нет, а прелести доверия еще нет. Но мы переживем эту ночь.

  Удивительно, подумал Равик. Она мелет страшную чушь, какую на протяжении веков до нее молои все женщины. Но лицо ее от этого ничуть не меняется. Пожалуй, оно становится еще прекраснее. Амазонка с глазами цвета морской волны, наделенная инстинктом наседки и проповедующая банкирские идеалы. Но разве она не права? Разве красота может быть не правой? Разве вся правда мира не на ее стороне?

  - По случаю приезда полагается в первый же вечер напиться до чертиков. - заявил Морозов. - Кому нужен этот героизм - трезво смотреть в лицо печальным теням прошлого?

С ним происходило что-то непонятное - книги приобретали для него всё большее значение. И хотя они не могли заменить всего, тем не менее задевали какую-то внутреннюю сферу, куда уже не было доступа ничему другому. Он вспомнил, что в течение первых лет жизни на чужбине ни разу не брал в руки книги. Всё, о чём в них говорилось, было слишком бледно по сравнению с тем, что происходило в действительности. Теперь же книги превратились для него в своего рода оборонительный вал, и хотя реальной защиты они не давали, в них всё же можно было найти какую-то опору. Они не особенно помогали жить, но спасали от отчаяния в эпоху, когда мир неудержимо катился в непроглядную тьму мрачной пропасти. Они не давали отчаиваться, и этого было достаточно. В далёком прошлом у людей зародились мысли, которые сегодня презираются и высмеиваются, но мысли эти возникли и останутся навсегда, и это уже само по себе было утешением.