Рисунки на крови

Тревор подумал, что по лицу его, наверное, льются слезы. Или, может быть, это только капли дождя, падающие с его промокших насквозь волос.

Алкоголь наводил на него ужас: это — чистая смерть, просто смерть, дистиллированная и разлитая по бутылкам.

— Я визуальщик, — сказал он. — Ненавижу читать.
Зах крепко прикусил язык, заодно впившись ногтями в мягкую плоть ладоней. Вот от таких небрежных заявлений у него — если не досмотреть — давление взмывало под самые небеса. Но сейчас заявление произвело лишь слабое покалывание в сердце, словно натягивается, вот-вот разорвется пленка.

Худое тело словно состояло из сплошных острых углов, сплошные лопатки и локти; он казался таким же хрупким, как подраненная птица.

— У меня недостаточно времени, чтобы попасть в Птичью страну! — выкрикнул Тревор. Голос его звучал так, как будто его рвали, тащили по раскаленным углям и ржавым гвоздям, вымучивали из горла. — У меня вообще нет времени — и мне страшно…

Он не пил ни виски, ни какого другого алкоголя. За всю жизнь он ни разу не заложил за воротник.

Зах с тошнотворной ясностью понял, что здесь помощи не дождешься, что священник даже и не видит его, что священник пьян. Точно так же пьян, как были пьяны вчера вечером родители.
Его выволокли из церкви и велели не возвращаться — как будто он еще когда-либо сюда придет.

Он был уверен, что в любой момент кулак Тревора ударит ему в лицо, и надеялся лишь на то, что удар вырубит его прежде, чем последует новый.

Поднявшись с серого песка, Зах подошёл к кромке воды. Линзы его очков поймали и усилили прямые солнечные лучи, от чего в глазах защипало и выступили слёзы. Тем лучше - ему всё равно хотелось плакать.

Машина Бобби, едущая по Проезду Сгоревшей Церкви со стороны кладбища. И стекло со стороны водителя медленно опускается.
Тревор подумал, что по лицу его, наверное, льются слёзы.