Полное собрание сочинений. Том 7. Повести и рассказы 1884-1885 гг.

Как тяжело было Чехову всё время противостоять цензуре. Любой шаг в сторону, упоминание чего-то обидного для власти, слишком свободолюбивого, кажущегося с подтекстом, непочтительного к церкви и т.д. и т.п. Вот и в данном рассказе Антон Павлович показывает, как можно легко задеть чьи-то чувства, обидеть или оскорбить.
Для проведения любительского спектакля Каскадову, человеку молодому , университетскому и либеральному, нужен исполнитель рассказов в антрактах. Выбор падает на Тлетворского, как отзывается о нём столоначальник Кисляев – «В прошлом годе он, шельма, превосходно рассказывал... Одна рожа чего стоит! Пьет, каналья, но... ведь все таланты пьют!»
Предлагая Тлетворскому подобрать репертуар, Каскадов ни в чём его не ограничивает – «Свобода полная! Полнейшая, батенька! Читайте что хотите и как хотите! Потому-то я и взял на себя распорядительство, чтобы дать вам свободу! Иначе бы я не согласился... Не стесняйтесь ни выбором, ничем, одним словом! Вы прочтете что-нибудь... расскажете анекдот... стишки, вообще...»
Тут-то и начинаются проблемы с подбором репертуара. Тлетворский предлагает рассказать из еврейского быта, но … «на вечере будет Медхер с дочерями… неловко обидится…» Про немцев тоже нельзя – будет «баронесса фон Риткарт... Нельзя, милейший! Стеснять себя, конечно, не следует, но все-таки не мешает быть осторожным. Время такое, между нами говоря, всякий любит все на свой счет принимать...» Каскадов напомнил, как в прошлом году Тлетворский анекдот из армянского быта, но нашлись, кто страшно обиделся…
Если про русский народный быт, «но нельзя: его превосходительство находит, что это "издевательство над народом"! Он отчасти прав, но... ужасное время, между нами говоря! Черт знает какое время!»
Чтобы не предлагалось, всё тут же отвергалось, так как либо было для кого-нибудь оскорбительным, либо слишком трагическим для развлекательного вечера. Получалось, что выбрать было нечего. Тлетворский, обидевшись на обвинение в безнравственности и односторонности, отказывается от участия.
Каскадов же возмущённо заявляет – «Я сам не рутинер, не отсталый... либерал даже и страдаю за свой образ мыслей, но не понимаю я таких крайностей, как этот господин! Я, ну и... жандармский поручик Подлигайлов слывем за вольнодумцев... общество косится на нас... Его превосходительство подозревает меня в сочувствии идеям... И я не отказываюсь от своих убеждений! Я либерал! Но... такие люди, как этот Тлетворский... не понимаю! Тут уж крайность, а крайних людей я, грешный человек, не выношу!» Действительно, «либеральная душка»!
Фраза – «Вечер будет семейный... дамы, девицы, а вы - роковые слова! Что вы, батенька! И не думайте! И без крайностей можно обойтись! Вы что-нибудь этакое не тенденциозное, нейтральное... этакое что-нибудь легонькое...»
Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 250

Казалось бы совсем простой рассказ, содержащий беседу дьячка с маленькой старушонкой, но удивительное знание Чеховым материала, умение представить нам живые образы персонажей, насытив их речь обычными словами, звучащими в повседневном человеческом общении. Если записать такой разговор, случайно подслушав его, соблюдая все повороты в нём, соблюдая полную последовательность их речи, ничего не получится, как мне кажется. Чтобы создать такой рассказ, надо выслушать множество подобных разговоров между дьячками и старушками, просящими помолиться либо за здравие, либо за упокой, а затем уже как скульптор отсекает всё лишнее, чтобы создать художественное произведение, так и Чехов своим мастерством подбирает ему одному подвластным талантом слова и выражения. В результате рождается такой шедевр. Однозначно отправляю в «Золотую копилку».
В названии рассказа отражено понятие канители, как затяжного, нудного, хлопотного дела. Такое хлопотное дело оказывается у дьячка Отлукавина. Ему надо записать на две разные бумажки – одну «о здравии», другую – «за упокой», имена, диктуемые старушонкой «с озабоченным лицом и с котомкой на спине». Казалось бы плёвое дело… Живых –в одну бумажку, умерших в другую, но в том-то и проблема, в том-то и нудность этого процесса, что старуха не может сказать однозначно и чётко, как солдат в армии. Она постоянно сбивает дьячка. Он торопится, пишет подряд в одну бумажку, а старушка не может так быстро подразделять всех своих упоминаемых в молитвах на живых и мёртвых. К тому же, она сама про некоторых не знает… Вот ушел Захар «на службу в четвертом годе, так с той поры и не слыхать...- Стало быть, он помер?- А кто ж его знает? Может, помер, а может, и жив... Ты пиши...- Куда же я его запишу? Ежели, скажем, помер, то за упокой, коли жив, то о здравии... Пойми вот вашего брата!- Гм!.. Ты, родименький, его на обе записочки запиши, а там видно будет. Да ему все равно, как его ни записывай: непутящий человек... пропащий... Записал?»
Рассказ изумительный по своей немудрящей жизненности, по не придуманной сочности языка старухи, по образности выражений дьячка – «Постой, не шибко... Не за зайцем скачешь, успеешь». «Тьфу! Ты, кочерыжка, меня запутала! Не померла еще, так и говори, что не померла, а нечего в за упокой лезть!» «…а записать ее туда... Так? Постой... Ежели ее туда, то будет о здравии, ежели же сюда, то за упокой... Совсем запутала баба! И этот еще воин Захария встрял сюда... Шут его принес... Ничего не разберу! Надо сызнова...»
В конце концов, понимая, что с этой «канителью» у него быстро разобраться не получится, дьячок решает отправить старушку к отцу дьякону. Он просто записывает всех на одну бумажку. «Старуха берет бумажку, подает дьячку старинные полторы копейки и семенит к алтарю».
Фраза – «Постой... Пантелей помер? - Помер... - вздыхает старуха. - Так как же ты велишь о здравии записывать?»
Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 212

Среди типажей в рассказах Чехова часто встречаются лица, которые являются типичными для любого времени. Хотя Антон Павлович описывал их 130 лет назад, они продолжают существовать в нашей российской действительности до сих пор. Возможно, они вечные. И то, как их описывал Чехов, является очень лаконичным, точным и абсолютно достоверным описанием для столь характерных персонажей.
Например, регент соборной церкви, Градусов Досифей Петрович, высокий старик с узким, мало обещающим лбом, густыми бровями и с бронзовой медалькой в петлице. Этот человек не способен остановиться, когда его начинает «нести». Если он считает, что имеет право кого-то учить, наставлять, морализаторствовать, его никто не может остановить.
Его реплики характерны для подобных ему «самодуров» -
«Дураков нужно учить! Ежели дураков не учить, то тогда от них прохода не будет. Как же его не бить, ежели он того стоит? Подите кому другому рассказывайте, а меня не морочьте, сделайте милость. Философствовать может только образованный человек, который курс кончил, а ежели ты дурак, не высокого ума, то ты сиди себе в уголку и молчи... Молчи да слушай, как умные говорят…Свинья, одним словом. Ну и дурак, говорю... Поменьше бы ты, говорю, философию разводил да почаще бы нос утирал, так это лучше было бы, чем о чинах думать. Тебе, говорю, не чины свойственны, а убожество. …говорю деликатно: "Послушай, Осип... Ежели ты, свинья, ничего не понимаешь, то лучше молчи и не рассуждай. Образованный человек может умствовать, а ты смирись. Ты тля, пепел..." Я ему слово, он мне десять... Пошло и пошло... Я ему, конечно, на пользу, а он по глупости... Мне некогда по судам шляться... Век я не судился, судиться не буду и тебе не советую... вам то есть... Рыло ты, рыло! И тебе не стыдно? Да ну тебя к черту! И говорить с тобой не желаю! А ежели я тебя сейчас свиньей нечаянно обозвал, так ты и есть свинья... Да я бы его на вашем месте в остроге сгноил! И потом, чего вы сердитесь? Ведь я извинялся? Чего же вам от меня еще нужно? Не понимаю! Господа посетители, вы будьте свидетелями, я извинялся, а извиняться в другой раз перед каким-нибудь дураком я не намерен!»
Его никто не может переубедить. Даже решение суда, вынесенное ему за оскорбление, он не воспринимает, а продолжает «нести пургу» уже на судью - «Надо, господин мировой судья, по закону судить, а не умствуя. Ваша покойная маменька, Варвара Сергеевна, дай бог ей царство небесное, таких, как Осип, сечь приказывала, а вы им поблажку даете... Что ж из этого выйдет? Вы их, шельмов, оправдаете, другой оправдает... Чувствительно вас благодарим, ваше превосходительство, за скорый и праведный суд. Конечно, на одно жалованье не проживешь, это я отлично понимаю, но извините-с, мы и неподкупный суд найдем».
Только соборный настоятель знает такого рода людей – «Ничего с этим дураком не поделаешь!... Не понимает!» Я бы добавил – хоть кол на голове теши!
Фраза – «…вы ему не наставление прочли. Вы, как заявляет он в своем прошении, публично тыкали на него, называли его ослом, мерзавцем и тому подобное... и даже раз подняли руку, как бы желая нанести ему оскорбление действием».
Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 193

К этому рассказу Чехова применимы многие устоявшиеся в русском языке выражения, типа "Не в свои сани не садись""Услужливый дурак опаснее врага", "Заставь дурака богу молиться, он себе и лоб разобьет" и т.д. Очень одиозного посланника трагической вести изобразил автор, превратив по сути трагедию в трагикомедию.

И авторский замысел вполне удался. Весь рассказ из подобных смешных и одновременно трагичных нелепостей.

Рассказ продолжает тему пьянства, о котором шла речь в "На гулянье в Сокольниках", написанном в то же время. До чего только не додумается затуманенный алкоголем мозг:

Это еще ягодки, дальше есть еще похлеще, когда начинается сравнение женщины по возрасту с напитками, например:

Это уже большой перебор, так как у женщин после сорока начинается вторая молодость. Но не нужно женщинам обижаться на Антона Павловича, это же не он так думает, а пропащий забулдыга.

Предметом исследования произведений Чехова является повседневная действительность.
В этом небольшом рассказе автор показал,как порой легко формируется мнение общества. И ,как просто можно управлять массовым сознанием.
Изнывающие от адской жары казначей Почешихин и ходатай по делам (он же и старинный корреспондент «Сына отечества») Оптимов,гуляя по улице,
от скуки следят на стаей скворцов.
И их взгляд, устремленный ввысь, привлекает внимание городских обывателей. Люди один за другим задирают головы к небу и пытаются увидеть интересное нечто.
Все уверены ,что что-то случилось.
Уже собралась целая толпа и родилась идея угрозы пожара. И начинается давка и народ наступает друг другу на мозоли. Властям приходится разгонять зевак,а некоторых даже взять под арест.Но,вот из трактира послышалась веселая музыка. И люди потянулись к ней.
А вечером полицмейстер составляет доклад начальству ,в котором отводит себе значительную роль в подавлении бунта,с которым сумел справиться без кровопролития.
Общественное мнение зарождается из индивидуальных мнений.Которые могут быть ошибочными, ведь мы, чаще всего верим в то, что видим или слышим, не задумываясь об истинном положении вещей.

Герой рассказа, портной Меркулов, личность творческая, но сильно пьющая. Очень любит рассказывать о том, как шил «на барона Шпуцеля и на господ офицеров шил!» Но это было в Петербурге, а ныне в уездном городе шить не на кого, так как наполнен он «одними только купцами и мещанами». Так и заявляет – «Не желаю я на хамов шить!... И помру! Пущай лучше помру, чем зипуны шить!» По всему видно, что он птица высокого полёта.
Но судьба подбрасывает ему капитана Урчаева, заказавшего ему мундир. И вот ведь, как преображает человека любимое занятие – «Для портного наступила новая эра. Просыпаясь утром и обводя мутными глазами свой маленький мирок, он уже не плевал с остервенением... А что диковиннее всего, он перестал ходить в кабак и занялся работой. Тихо помолившись, он надевал большие стальные очки, хмурился и священнодейственно раскладывал на столе сукно». Сшил, вручил капитану, только денег тот никак не платит за работу и за сукно. Месяц ходил он к Урчаеву. Удивляет, что ему даже нравилось ожидание, "гони в шею" звучало в его ушах сладкой мелодией». Прямо рабская покорность, наверное, доставшаяся с генами от крепостного права.
«- Сейчас узнаешь благородного! - восторгался он всякий раз, возвращаясь от капитана домой. - У нас в Питере все такие были...» А, однажды встретив капитана на улице, попытался попросить денег, так как жена его сильно недовольна была, но Урчаев «размахнулся и - трах!» Потрясающий мазохизм и рабская покорность Меркулова - «Сейчас видать настоящих господ! - бормотал он. - Люди деликатные, образованные... Точь-в-точь, бывало... по самому этому месту, когда носил шубу к барону Шпуцелю, Эдуарду Карлычу... Размахнулись и - трах! И господин подпоручик Зембулатов тоже... Пришел к ним, а они вскочили и изо всей мочи...»
Вот так били его господа, продолжают бить, а он сносит это – «на лице Меркулова плавала блаженная улыбка, на смеющихся глазах блестели слезы...»
Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 213