Лев Толстой. Собрание сочинений в четырнадцати томах. Том 12. Повести и рассказы (1889-1904)

Еще одна малышка в котомку моего сентября. На этот раз Лев наш Николаевич Толстой. И снова я мимо глубокого посыла, который вкладывал автор. Точнее, посыл мне как раз максимально понятен, а вот эмоции от поступка героя у меня свои собственные.

Сколько уж наши классики писали (чуть не сказала, и будут писать) о дьявольских происках во всем, что касается страсти или, если хотите, похоти. От того, на сколько эта тема избита в литературе, становится несколько скучно сразу, как этот мотив начинает слышаться со страниц произведения. Это не стало исключением.

Лев Николаевич, конечно, тоже знатно пострадал в рамках этой небольшой повести. Особенно, если знать, что а) история местами автобиографична; б) в том числе имеет в своей основе вполне реальный случай (уже не связанный с Толстым). Что лишний раз доказывает, что все эти ***дастрадания были, есть и будут. И никогда не закончатся. Можно обличать это до хрипоты, до седых… волос, грозить гиеной огненной и карой небесной, но если кровь отливает от головы в другие места, мало кто в состоянии взять себя в руки (во всех смыслах этого слова) и противиться страсти. Впрочем, поехать кукушкой на фоне мук совести тоже дано не каждому. 

В общем, с одной стороны, да, классика есть классика, с другой, - положа руку на сердце, я не увидела ничего нового для себя. Но проблема не в Льве Николаевиче, как мы понимаем, а в том, что он не стал для меня первым… в теме обличения человеческих пороков. Ну и в моем личном отношении к этой теме. Согласитесь, странно было бы, если бы я смотрела на историю в книге с чужой колокольни, а не с собственной.

"Отец Сергий", "Крейцерова соната", "Анна Каренина".

"Детство", "Отрочество", "Юность".

Целая жизнь между двумя трилогиями. Целая жизнь.
Теперь-то понимаешь, что 28 лет - возраст осмысления детства, отрочества и юности, - Господи, что это? Ничто. А здесь целая жизнь прошла.

Какая разница как звали главного героя? Стива Касацкий, Николай Иртеньев, - никакой разницы в псевдонимах главного героя. Пусть их, псевдонимов, будет миллион, или даже два. Миллиард не выразит количество сущностей, заключенных в глыбе, имя которой - "Лев Толстой".

Бескомпромиссность Касацкого-Толстого уже на первых страницах: быть с женщиной, уже бывшей "под кем-то". Именно так - "под кем-то". Но ведь "кто-то" - сам Государь. Было ли понятно уже "из этой истории", что о.Сергий не убежит от судьбы в постели с купеческой дочкой? Да ничего не было очевидным. Никакой истории невозможно вывести из одной точки на плоскости.

А что, отрубленный палец - индульгенция=гарантия от бездны падения на всю оставшуюся? Как оказалось нет, вовсе нет, совершенно нет, абсолютно нет. А сколько соблазнов было вывести из кульминации, казалось бы, неравной борьбы с искушением и тогдашней победы над ним,искушением, сколько соблазнов: ну уж сейчас точно нет. Никаких искушений! Ничего темного, цепляющегося грязью дорожной, кандалами каторжными, ничего теперь не удержит Стиву=о. Сергий от прямой дороги на небеса. Ничто не в силах -ни человеческих, ни в небесных. Оказалось: уход-побег из рая -ещё впереди.

Чаша оказалась уж больно глубокой. Толпы,ожидающие твоего благословения и простой помощи, - это ли не повод сказать: Господи, спасибо! Жизнь - удалась! Но оказалось: за поворотом - новый поворот. И никто не знает будет ли последний? И если будет - где он, этот поворот?

Нет ответа. И у Толстого его не было. А потому и трагедия: каких только вопросов он не задавал себе - где ответы? А поскольку странник-то - ещё тот, тот, кто пойдет до самого конца,то не будет ему успокоения. Потому что нет его, успокоения на бесконечном пути вопросов, практически безответных, практически риторических. Например: если ли предел искушениям? Искушениям плоти в особенности?. Хватит ли сил преодолеть?Пусть не все, но много, очень много. Чего внутри каждого - святого и грешника - чего больше? Добродетели? Греха и соблазнов? И самое ужасающее: сколь долго ты бы не шел по предназначенной тебе дороге, пусть не становится короче и, тем более - проще. Ни опыт, ни знание не говорит тебе: прекратится ли когда-нибудь эти искушения? Хоть когда-нибудь прекратится?

Трагедия: искренность веры, стремления познания и себя, и веры, и себя в вере, - всё абсолютно искренне. От сердца. Накал переживаний зашкаливает. Как и количество нюансов при описании мгновения почти вселенской славы, сделанных автором. Который сам прошел этот искушающий значимостью своей персоны путь. Но искренность - условие необходимое, но недостаточное для ответов на конечные, проклятые вопросы. И вообще ориентиры скрываются, исчезают. "Не видно ни зги". Куда идти? - вопрос, оказавшийся неподъёмным даже для титана.

Даже в конце, в самом-самом конце жизни, Толстой увидел, нет, снова обратился к войне-мировской идее опрощения и возвращения к "людям божиим". Без Платона Каратаева, но с Пашенькой, давнишней своей знакомой. Которая, по представлениям автора, и жила самой что ни на есть "божией жизнью". Простой, а потому истинной жизнью божьего человека. Во что с трудом верится. Потому что простота, как и искренность, - это вовсе не гарантия чего-либо. Не пропуск это, но скорее карман, в котором пропуск этот должен был бы находиться.

Но в чём же смысл той жизни, которая прошла перед читателем? Родион Раскольников на каторге и Стива Касацкий, оправленный за бродяжничество по сути туда же, - не единственный ли художественный вариант, подсмотренный у Достоевского, вариант уставшего от жизни, себя и раздумий яснополянского гения?

Во-первых и во всех остальных это просто очень плохо написано с технической стороны. И настолько небрежно и коряво с точки зрения языка, что некоторые куски просто физически больно читать. Всякие "но её не было, и в шалаше ничего не было, что бы доказывало, что она была" или там "рисовало ему её его воображение".
Очень не люблю подобные наброски, выдаваемые за законеченные произведения.
Не вдавался в историю написания этой повести, но редактура здесь, похоже, не ночевала. Да и судя по двум концовкам это действительно просто опубликованный черновик. Ставить что-то выше двойки не вижу смысла и, подозреваю, сам автор никогда это из своего стола не доставал, чтобы кому-то показывать.

Повесть, написанная в виде рассказа попутчика в поезде, некоего Позднышева, который описывает свои взгляды на брак и любовь (и не только), а также рассказывает, как из ревности убил свою жену. Соответственно этому и произведение распадается на две части: "теоретическую", в которой излагаются взгляды самого Толстого, проповедующего идеалы воздержания, и "рассказ о жизни", где описываются мучения Позднышева в несчастливом браке, а также испепеляющая его ревность, в итоге приведшая к убийству жены.
Взгляды Толстого, изложенные в этой книжке, категорически не близки мне, они не логичны, не научны, попросту неверны. Из частной истории несчастливого брака не могут быть выводимы с необходимостью настолько общие выводы о необходимости безбрачия, воздержания и т.п.
Но все эти рассуждения из "теоретической" части хороши уже тем, что заставляют задуматься и искать контраргументы.
Что же касается второй части - рассказа о ревности - то тут писательское мастерство налицо; внутренняя психология ревнивца показана до физиологичности правдоподобно (хотя и не могу судить об этом со знанием дела), есть что-то даже от Достоевского: такое же погружение в тёмные глубины человеческой натуры.
В общем, вещь очень спорная и противоречивая, но в то же время сильная.

Толстой - точно мой автор. Даже такое неоднозначное произведение как "Крейцерова соната" мне очень нравится. Давайте по пунктам разбираться, что в ней хорошо, на что можно закрыть глаза, а на что нельзя.

Я не согласна с тем, что Толстой унижает женщин. Толстой говорит о том, что женщины пользуются своей внешностью и мужской чувственностью, выставляя напоказ своё тело, чтобы заполучить мужа. Разве не прав?

Далее он утверждает (через Позднышева, но нет никаких сомнений, что именно так и думал сам Лев Николаевич), что чтобы быть действительно равной в правах женщине нужно перестать заниматься украшательством своей внешности, прикрыть наготу и развиваться духовно - лишь тогда она сможет обрести себя как личность. Не об этом ли твердят феминистки?

Уже в послесловии (которое к слову я боялась читать, но в итоге оно лишь добавило очков основной повести) Толстой говорит об отсутствии плотской любви как о недостижимом идеале жизни на земле. И тут надо вспомнить, что Толстому было за 60, когда он писал это. Вероятно, если бы у него тридцатилетнего была возможность прочитать это произведение, он бы согласился, посмеялся и поехал к проституткам.

О том, что при снижении либидо жизнь начинает играть другими красками и люди начинают задумываться о том, на что раньше у них нехватало времени - я слышала не раз. Так что тем, кто считает это убеждение Толстого сумасшествием, могу посоветовать перечитать это произведение после 70.

Но всё же есть кое-что, что оставило неприятное ощущение после прочтения: ощущение, что во время чтения ты находился в голове у помешанного. Эта болезненная ревность и подозрительность давила и коробила.

В остальном же - как всегда гениально.

"Проснуться от жизни". Мысль жаркого Востока, мысль буддистская - перенесенная на заснеженную русскую землю, становится особо экзотической. Эта повесть Толстого переполнена метафорами и колдовством, нарисована "белым по белому" - дерзость, достойная Казимира.

Два центральных образа: грузный, увешанный обязательствами и алчными думами, словно цепями кандальника, купец Василий (даже две его шубы - признак богатства - мешают ему двигаться и в снежной пустыне лишь давят, а не греют); и бесконечно уставший, простодушный, чистый и щедрый сердечным теплом Никита; нет ему различия, кого жалеть и увещевать: лошадь ли, хозяина, сына или дворняжку. Все живое ему понятно и близко, заботу свою он недорого ценит, богатство души его не иссякнет.

Кружит, метёт метелица; ворожит лютая госпожа Зима. Под волчий вой и ветряные стоны заносит вешки высокими сугробами. Заводит неосторожного путника то в овраг, то в поле. Смертельный холод и торжество стихии - лучший холст для красок борьбы, озарения, пробуждения.

В снежной круговерти все равны и всё - не то, чем кажется. Недаром принимает Василий Андреич куст чернобыльника (библейский символ, конечно же) за вожделенную рощу. И вселяет ужас в него эта свирепо бьющаяся звезда полынь, и сброшенный лошадью, остаётся он наедине со своими страхами и тщетными думами. Это - переломный момент.

Нельзя сказать, что Василий Андреич совершает какой-то особый акт самопожертвования - кажется, согревая Никиту, он и не думал, что сам при этом может умереть. Но то, что побуждаемый сентиментальным порывом (даже слезы умиления выступили на глазах, каково!) и увлеченный захватившей его идеей - он все же наощупь, в темноте своих заблуждений, ступает на путь истинный - это восхитительная толстовская ирония. Жертва жизнью - величайший подвиг, на который он не способен, но которую совершает невзначай.

Отдельно хочу упомянуть чудесный образ лошади, которая даже в слепящей тьме знает верную дорогу; которая умеет шутить и понимать движения души - это мощный образ жизненной силы, незатейливой и невопрошающей, любопытной и настойчивой, но к которой все относятся снисходительно и в своей гордыне и вечной рефлексии не замечают ее сверхъестественной проницательности. Дважды возвращала она ездоков в деревню, к теплу и свету. Фонарь провожающих задуло ветром - дурной знак - и раздраженное провидение махнуло рукой на настырных подопечных.

Никита неграмотен и груб, но вера его сильна и искренна ("Батюшка, Отец небесный!" - проговорил он, и сознание того, что он не один, а кто-то слышит его и не оставит, успокоило его). Эта сыновняя любовь - его свет и тепло в темной ночи и в лютую стужу.

А окружённый людьми, дворовыми, подельниками, родственниками купец Василий - оказывается совершенно один, стоит им исчезнуть из поля зрения. И лики на иконах для него лишь малевания; а свечи во славу святым - лишь источник прибыли. Никита нужен ему, как воздух в этом свистящем одиночестве, а он Никите совсем ни к чему.

А в конце лишь равнодушный белый снег укроет тихим одеялом живых и мертвых. И в этом белом безмолвии можно услышать что-то важное. Если умеешь слушать.

Мне становится грустно и жалко, когда по «Отцу Сергию» люди начинают судить о вере в Бога, христианстве, смирении и тд и тп. Потому что о подлинной вере, о смирении и о смысле жизни в книге очень мало. Не с моими скудными способностями рассуждать на эту великую тему, но высказаться хочется.

На самом деле Сергей Касатский - как, впрочем, и сам Толстой - искал не самого Бога, а совершенства, которое сам себе нарисовал. Вместо того, чтобы позволить Богу наполнить душу миром и любовью, он сам из неё постоянно искореняет - вернее, пытается искоренить - пороки. Он без конца вырывает из клумбы сорняки, вместо того, чтобы посадить там цветы и оставить всех и себя в покое. Он не видит мир, жизнь, людей такими, как их сделал Бог. У него своя линейка, и в этом, на мой взгляд, вся его трагедия.

Сергий знает, что гордость и похоть - плохо. Вот он и полет, и полет, и полет свою клумбу. А сорняки там всё растут и растут. Потому что, чтобы не росли сорняки, надо засадить всё цветами так, чтобы сорнякам не было места.

Эта странная помолвка на девушке, которую он не любит, не знает, не понимает. Как он к ней несправедлив, как эгоистичен! Это бегство в монастырь не ради Бога, а от отчаяния и обиды. Эти бесконечные терзания и метания, и собственное кропотливое «улучшение», которое при таких гигантстих затратах энергии - так ни к чему и не приводит...

В Библии есть очень точное выражение, характеризующее такое поведение: «самовольное смиренномудрие». К сожалению, даже и в конце повести, Сергий так и не пришёл к истинному Богу. Снова у него вместо искренней, живой, полной любви и радости жизни в мире, который создал Бог, с людьми, которых создал Бог, с Самим Богом - только поиски и опять новый рисунок того, как «должно быть».

И в этом весь поздний Толстой. Искания, отчаяния, попытки - и одно сплошное несчастье. Однако, повесть искренна, и в этом её главная ценность.

Однажды мне посчастливилось поговорить с католической монашкой. Она была уже совсем старенькая, сухонькая такая, но светилась любовью как начищенная монетка. Мне с ней было оооооочень классно поболтать. Как будто возле тёплого солнышка сидишь, такие люди вправду редкость. Напоследок она меня благословила, и вообще воспоминания о ней у меня самые светлые. Я кинулась к ней с расспросами.

• А почему вы монашкой стали? Почему замуж не пошли?
• Ты знаешь, я с детства знала, что пойду в монастырь. С самого начала знала, что буду Богу так служить.
• Ну неужели вы ни в кого не влюблялись?
• Ни разу. И замуж мне никогда не хотелось.
• Да как так? Вот прям ни разу?
• Нет.
• И ни разу не захотелось в мир?
• Нет. Я же с детства в монастыре. Это моё.
• А что вы там делаете? Всё время молитесь и поёте?
• Ну почему! Мы и шьём, и убираемся, и овощи выращиваем, много чего.
• Я одно время тоже думала в монастырь, но недолго; замуж вышла. И мне очень хорошо.
• Значит, это то, что тебе Бог определил. Каждому своё.

  Я когда сравнила этот разговор с этими всеми... потугами отца Сергия... В-общем, жалко мне и его, и Толстого, и все эти титанические надрывы, когда на самом деле всё просто и ясно. Мне кажется, если бы читатели видели в повести именно эту бесплодность человеческих усилий, а не дорогу к Богу, было бы правильнее и лучше. А истинная дорога к Богу - покаяние... Всё в Библии.

«Все одно и то же, и все гадкое: красные, глянцевитые лица с запахом вина и табаку, те же речи, те же мысли, и все вертится около самой гадости. И все они довольны и уверены, что так надо, и могут так продолжать жить до смерти.»

Малая проза Толстого, так и плещет смыслом и содержательностью. Прочтение одного даже тридцатистраничного рассказа является актом духовного обогащения, личностного роста, познания себя и узнавания прошлого. Думается, даже если б я читала его четверостишия, мне было бы что о них сказать.

Как сознательный читатель, формирующий предпочтения и осознающий ценность чтения, я длительное время не могла прийти к Л.Н., хотя понимала, что надо, и не раз укоряла себя за откладывание чтения. Но сейчас я испытываю растекающееся по всем клеткам тела удовлетворение потому, что время чтения его произведений выпало именно на настоящий период.

В этой повести главным действующим лицом является Степан Касатский, довольно тщеславный человек, сызмальства обожающий царя и желающий быть «звездой» высшего света, но из-за разочарования отрёкшийся от придворной жизни и ставший монахом. Но аскетичный образ жизни, беспрестанные молитвы и самоотречение не избавляют от главного соблазна. Внутренняя борьба постоянно преследует героя. Насколько трудно отринуть всё мирское? Что продолжает тянуть в мир?

Повесть читается на одном дыхании. Всё происходящее - внутреннее и внешнее - представлено так красочно, что после её закрытия ощущение «послевкусия» не уступает тому, которое испытываешь после закрытия романа.

Эту повесть читала в сборнике "Семейное счастье". И, конечно, название всей книги выглядит как насмешка. Стоило бы назвать "Семейное несчастье". Это я не брюзжу и не изображаю из себя капитана Очевидность. Просто ожидание с реальностью не совпадает.

К тому же на третьем произведении гений Толстого начинает терять свое сияние, потому что финал видится ожидаемым.
И тут Лев Николаевич делает ход конем: а вот вам 2 варианта концовки! Выбирайте тот, который больше по вкусу. Вот только вкуса уже никакого не чувствуешь.
***
Повесть о метаниях и сопротивлении похоти. Но лучше, чем в "Крейцеровой сонате", уже сказать нельзя. Невыгодное расположение произведений в сборнике.