Новый Ной. По всему свету. Зоопарк в моем багаже. Земля шорохов. Поместье-зверинец

-- Больше всего я занимаюсь изучением птиц,-- сказал он.-- Я знаю, что
по птицам Аргентины имеются справочники, но кто знает о них хоть что-нибудь?
Кто знает об их брачных играх, о строении их гнезд? Кто знает, сколько яиц
они кладут, сколько у них бывает выводков, мигрируют ли они? Ничего об этом
не известно, а это главная проблема. И в этой области я стараюсь помочь
науке, как только могу.
-- Это главная проблема во всем мире,-- сказал я,-- мы знаем, какие
существа есть на свете, вернее, большую часть их, но ничего не знаем об их
повседневной жизни.

У меня
было такое чувство, будто я слушал человека, к которому после многих лет
немоты вернулся дар речи. Он очень долго жил в собственном замкнутом мире,
потому что ни жена, ни дети, никто в грязной деревушке не мог понять его
интересов. Он не верил своим глазам -- вдруг откуда-то явился человек,
который может согласиться с ним, что какая-нибудь птица красива, а животное
интересно; человек, который, наконец, наяву может говорить с ним о его
сокровенном,-- ведь никто из окружающих не понимает этого языка. В течение
всего разговора он смотрел на меня растерянно, на его лице были и
благоговение и страх: благоговение оттого, что я сижу перед ним, страх
оттого, что я могу вдруг исчезнуть, как мираж.

Когда я впервые заметил Освальда (так мы окрестили его), он деловито
подкрадывался к длинной ленте блестящих морских водорослей, которую
выбросило на гальку. По-видимому, ему показалось, что это -- чудовищная
морская змея, угрожающая колонии. Он подковылял к ней и, тараща глазенки,
остановился примерно в ярде от нее, чтобы понюхать воздух. Ветерок шевельнул
концом водоросли. Перепуганный Освальд повернулся и, раскачиваясь, побежал
прочь с максимальной скоростью, на которую только были способны его ласты.
На безопасном расстоянии он остановился и оглянулся, но ветер уже стих, и
водоросль лежала неподвижно. Снова осторожно приблизившись к ней, он
остановился от нее футах в шести и принюхался. Трепеща и напрягшись всем
своим пухлым тельцем, он стоял, готовый бежать при малейшем движении
водоросли. Но водоросль неподвижно лежала на солнце, сверкая словно лента из
нефрита. Тогда он медленно и осторожно приблизятся к ней -- было такое
впечатление, будто он, затаив дыхание, идет на цыпочках своих больших
плоских ластов. Но водоросль по-прежнему была неподвижна. Ага, она трусит!
Освальд приободрился. Его долг -- спасти колонию от опасного врага, который
явно хочет захватить котиков врасплох. Он смешно заерзал, уперся задними
ластами в гальку и бросился на водоросль. Увлекшись, он явно перестарался и
пропахал носом гальку, но зато большой кусок морской водоросли был крепко
зажат в пасти. Он сел, не выпуская водоросли, которая, словно зеленые усы,
свисала по обеим сторонам пасти, и, видно, был чрезвычайно доволен тем, что
первым же укусом совершенно обезвредил врага. Он мотал головой из стороны в
сторону, хлопая водорослью, а потом встал на ласты и галопом помчался вдоль
берега, волоча ее за собой, время от времени ожесточенно тряся головой,
словно для того, чтобы окончательно убедиться, что противник мертв. Примерно
четверть часа он играл с водорослью, пока от нее остались лишь
разлохмаченные обрывки. Потом, совершенно выдохшийся, он бросился на гальку
и уснул глубоким сном с куском водоросли, который, как кушак, обмотался
вокруг его живота.

Когда привыкнешь к гигантским размерам морских слонов, начинаешь
обращать внимание и на другие особенности их анатомии. У котиков задние
конечности развиты так хорошо, что могут служить опорой при передвижении.
Котики могут вставать на все четыре ласта и ходить, как ходят собаки или
кошки. У морских слонов, самых настоящих тюленей, задние конечности
маленькие и на суше им не нужны, они оканчиваются нелепыми ластами, похожими
на пару пустых перчаток. Морские слоны передвигаются, волнообразно изгибая
массивную спину и помогая себе только передними ластами. И получается это у
них так медленно и неуклюже, что просто больно смотреть.

- Я надеялся, что мы найдем приличную колонию в окрестностях Десеадо.

• Есть такая, есть такая, - сказал капитан, тасуя карты, как фокусник. - Здесь вот, видите, в этом месте... Это примерно в четырех часах езды от Десеадо... все время вдоль берега залива.
• Это замечательно, - сказал я, воодушевляясь, - самое подходящее расстояние.
• Одно только меня беспокоит, - сказал капитан, обращая на меня озабоченный взор голубых глаз, - будет ли там достаточно птиц для того, что вы хотите... для фотографирования?
• Да, - произнес я с сомнением, - мне хотелось бы побольше. Сколько их там, в колонии?
• Думаю, примерно миллион, - сказал капитан Гири. - Достаточно этого?

Передо мной стоял гуанако, словно по волшебству возникший из небытия. Он стоял совсем тихо футах в двадцати от меня, удивленно и неприязненно всматриваясь в машину и прядая своими точеными ушами. Гуанако повернул голову и понюхал воздух, и я увидел его профиль на фоне неба. Как и у всех гуанако, выражение морды у него было аристократически надменное и даже чуточку насмешливое, как будто он знал, что последние три ночи я спал не раздеваясь. Он грациозно поднял переднюю ногу и посмотрел на меня в упор. Не знаю, быть может, в этот миг ветер донес до него мой запах, но он вдруг оцепенел и, секунду помедлив, рыгнул.

Нет, это не была случайная отрыжка, небольшое отступление от хороших манер, которое мы иногда нечаянно позволяем себе. Это было заранее обдуманное, громкое и продолжительное рыгание, в которое он вложил чисто восточный пыл. Показав мне, чего я стою, он замер на мгновение и впился в меня взглядом, словно хотел убедиться, что я осознал свое ничтожество. Потом гуанако повернулся и исчез так же внезапно, как и появился, и я услышал только, как шелестят кустики под его ногами. Я подождал немного, надеясь, что он вернется. Но гуанако, видно, отправился дальше, по своим делам.

Есть много разных способов снимать фильмы о животных. Вероятно, один из лучших – снарядить группу операторов, скажем года на два, в какую-нибудь тропическую область, чтобы они там снимали животных в их естественной среде. К сожалению, это дорогостоящий способ, и, если вы не располагаете временем и ресурсами Голливуда, он исключается.

Для таких людей, как я, связанных и временем и средствами, единственный доступный путь – снимать в искусственных условиях. Съемка животных в тропическом лесу влечет за собой трудности, которые могут обескуражить даже самого рьяного оператора. Ведь диких животных почти невозможно увидеть, а если вы их и увидите, то чаще всего мельком, когда они ныряют в заросли. Только чудом можно в нужную минуту оказаться в нужном месте – и камера готова к съемке, и выдержка рассчитана правильно, и фон подходящий, и животное перед вами занято чем-то интересным, что будет смотреться на экране. Чтобы не зависеть от чуда, лучше поймать нужное животное и приучить его к неволе. Когда у него поумерится страх перед человеком, можно начинать работу. В большом, огороженном сеткой павильоне вы создаете пейзаж, максимально приближенный к натуре, но вместе с тем подходящий для съемок. Другими словами, поменьше нор, куда мог бы спрятаться робкий зверек, не слишком густые заросли, чтобы тень не мешала, и так далее. После этого вы помещаете животное в павильон и даете ему привыкнуть. На это уходит от одного часа до двух-трех дней.

Разумеется, надо хорошо знать нрав животного, предвидеть, как оно поведет себя в тех или иных условиях. Скажем, если голодная мешетчатая крыса найдет на земле в павильоне вдоволь лесных плодов, она поспешит набить ими поместительные защечные мешки, и вид у нее будет такой, словно она поражена свинкой в тяжелой форме.

Если вы не хотите все свести к ряду скучных кадров, показывающих, как животное бесцельно бродит взад и вперед среди кустов, нужно создать такую обстановку, чтобы камера могла запечатлеть какую-нибудь интересную сценку или повадку. Но и когда обстановка будет создана, вам необходимы еще две вещи: терпение и удача. Зверь, даже ручной, – не актер, ему не втолкуешь, что надо делать. Бывает, животное неделями изо дня в день выполняет какое-то действие, а перед камерой вдруг теряется и отказывается играть.