
Ваша оценкаРецензии
Anastasia24626 декабря 2022 г."- И зачем я сюда поехал? - спрашивал я себя..."
Читать далее"По доброй воле сюда не заедешь!"
"Душой овладевает чувство, какое, вероятно, испытывал Одиссей, когда плавал по незнакомому морю и смутно предчувствовал встречи с необыкновенными существами".При всём моем уважении к литературному мастерству русского классика и восхищении его произведениями, не могу всё же назвать Антона Павловича Чехова одним из своих любимых по жизни писателей. НЕ возникает у меня желания перечитывать его книги, уж не знаю почему...
Однако узнав несколько лет тому назад (причем узнав именно на Лайвлибе) об его нехудожественной книге - документальном исследовании, посвящённом путешествию на остров Сахалин в 1890 году, тут же загорелась желанием её прочесть. Мотивы были примерно такие: уж сколь точен в отображении суровой действительности в своих вымышленных произведениях автор, то насколько же правдива должна быть эта книга. Ожидания мои оправдались в полной мере: ироничный и зоркий взгляд классика действительно подмечает абсолютно каждую деталь, оставляя за читателем право на собственные выводы из увиденного (=прочитанного).
Непростое это было путешествие: очень уж специфичен конечный пункт его назначения, своеобразное место средоточия людских пороков и человеческих страданий. Счастливых здесь почти нет - да откуда им, в сущности, взяться в краю ссыльных и каторжных? Неслучайно моими основными ассоциациями при чтении чеховского исследования сахалинского жития были следующие книги: Николай Некрасов - Кому на Руси жить хорошо , Александр Радищев - Путешествие из Петербурга в Москву и, как ни странно, Дино Буццати - Татарская пустыня (просто Сахалин так просто тоже не отпускает свих обывателей...)
Чехов не из тех писателей, кто склонен приукрашивать неприглядную картинку во имя чего бы то ни было. Заваливая читателя все новыми и новыми ужасными, омерзительными подробностями быта, работы и жизни на острове, он не делает из этого ни тайны, ни трагедии, прекрасно понимая, что и в остальных местах дело обстоит не лучше...
Грязь, нищета, побои, пьянств, разврат - отнюдь не сахалинские изобретения. Есть свои особенности (преимущественно гражданские браки, малое число проживающих на острове юношей 12-18 лет при большом количестве детей младшего возраста...), но в основном все так же. как и везде. До самого низшего положения сведены здесь женщины, низкий уровень развития медицины. Между делом отмечает Чехов катастрофическую убыль коренного сахалинского населения - гиляков, когда-то проклявших русских (напомнило мне это Алексей Иванов - Сердце пармы ...) Все здесь из дерева, а не из камня. Разбросанные тут и там малочисленные селения практически неотличимы друг от друга (отличаются исключительно лишь своими названиями). Везде грубое начальство, глупые чиновники, хотя встречаются, конечно, среди них и интеллигентные люди. Чехову вообще везет на собеседников. Умеет он всё-таки разглядеть в каждом - будь то генерал или каторжный - что-то свое, самобытное, яркое, живое. Из каждой такой беседы не один роман можно было бы написать. Столько переломанных людских судеб довелось увидеть Чехову за одну лишь поездку на остров....
Из минусов отмечу лишь чересчур подробные порою исторические, географические. этнографические вставки. Ни капельки не сомневаюсь в таланте я Чехова-переписчика, но Чехов - исследователь человеческой души импонирует мне больше.
4/5, познавательное это было путешествие, но на любителя)
2272,2K
boservas20 апреля 2021 г.Белое пятно русской литературы
Читать далее"Остров Сахалин" был последним произведением Чехова, который оставался у меня "белым пятном". До 2011 года я читал Чехова по принципу "что под руку попадется". Мне казалось, что я хорошо знаю этого писателя, но вот, в 2011 году я решил прочитать всего классика не в разнобой, как получится, а строго по ПСС (Полному собранию сочинений). Я никуда не торопился, читая Чехова только для удовольствия, честно перечитывая те произведения, с которыми успел познакомиться ранее. Таким образом, на 15 томов ушло 10 лет, и единственное крупное публицистическое произведение классика стало последним аккордом прекрасной чеховской симфонии, теперь непрочитанными остались только письма, но и до них я тоже планирую добраться.
"Белым пятном" остров Сахалин был и для подданных Российской империи в конце XIX века, о нем было известно только то, что он на самом "краю света", и что это "каторжный край". Другими словами, в те времена Сахалин играл роль Колымы ХХ века.
Когда у Чехова появилась страсть к путешествиям, он сделал совершенно неожиданный выбор, он выбрал далекий и дикий, каторжный Сахалин. Известно, что Чехов объяснял свой выбор необходимостью сбора информации для научной медицинской работы, еще говорил, что собирается провести исследование размеров семейных групп.
Но в результате появилась книга, которая не была похожа ни на одну другую - это было основательнейшее исследование жизни отдельного замкнутого мира. Лаконичный Чехов умудрился на трех сотнях страниц рассказать практически о всех сторонах жизни на острове. Его труд иногда сравнивают с «Записками из Мёртвого дома» Ф. М. Достоевского и «Сибирью и каторгой» С. В. Максимова, но такое сравнение не совсем корректно, дело в том, что Чехов пишет о каторжном крае, но он пишет не только о каторжниках. Он освещает жизнь вольных поселенцев, купцов, офицеров, аборигенов - айнов и гиляков, последних сейчас принято называть нивхами.
Я уже помянул о лаконичном языке книги, Чехов и в своих художественных произведениях очень бережно относится к напрасному использованию слов, обходясь минимумом там, где другие писатели накатали бы не один десяток лишних страниц. "Остров Сахалин" в этом отношении еще более компактен, среди критических отзывов о книге чаще всего можно встретить упреки в сухости языка. Скажу честно, мне тоже показалось, что Антон Павлович местами "пересушил" свою книгу, это мое субъективное восприятие, которое я не хочу никому навязывать, но что есть, то есть.
Не очень удачным ходом показалось мне и слишком большое внимание, которое Чехов уделил статистике, так, о каждом населенном пункте присутствует подробнейшая справка: сколько человек живет всего, сколько мужчин, сколько женщин, количество хозяйств, домовладельцев, законных семей, гражданских браков. В целом, это, конечно же, ценнейшая информация, и то, что Чехов сохранил её для потомства, безусловно, огромная его заслуга, но я сейчас смотрю с точки зрения художественности, меня эти вставки немного раздражали. Если бы Чехов обозначил средние показатели по краю, а также самые высокие и низкие, думаю, этого было бы более, чем достаточно.
В то же время нельзя не отметить тот факт, что Антон Павлович для того, чтобы побывать по возможности везде и собрать максимум информации, затеял перепись. Таким образом у него на руках оказался уникальный материал, и он не смог пожертвовать им ради художественности текста, тем более, что в этой книге художественность он не ставил во главу угла.
"Остров Сахалин" стал своего рода литературной фотографией. в которой застыло конкретное место в конкретное время. Я думаю, если бы не было этой книги Чехова, то русская публицистика потеряла бы очень много, и не только публицистика, но и история страны. Я не спорю, что профессиональные историки смогли бы так или иначе восстановить большую часть реальных фактов, хотя не уверен, что в полной мере, но эти данные были бы разбросаны по сотням научных исследований, понятных и интересных только таким же профессионалам, а целостной картины не было бы. Так что за эту целостную картину мы должны Антона Павловича благодарить.
Пересказывать о чем он конкретно писал, я не буду - читайте сами, все же это, хоть и публицистика, но классика, а классику надо знать. О себе скажу, что мне больше всего запали в душу рассказ Егора, описание жизни аборигенов и глава о быте (питание, одежда, школа).
Скажу, что, на мой взгляд, поездка на Сахалин очень подействовала на мировоззрение и мироощущение писателя, в тех произведениях, что появляются сразу после путешествия ("Дуэль", "Палата №6", "Чёрный монах") и во всех последующих появляется не просто философская глубина, её и раньше в чеховских произведениях хватало, а некое понимание и принятие человека, каков бы он не был.
1552,4K
boservas8 апреля 2021 г.Цыганская болезнь Чехова
Читать далееБоюсь ошибиться, но мне кажется, что девять путевых очерков, объединенных под названием "Из Сибири" - это первые публицистические опыты Антона Павловича. До сих пор он выступал исключительно как автор художественных произведений - смешных и серьезных. Но, прожив на свете 30 лет, он все же решил обратиться к публицистике, тем более и повод представился вполне основательный - Чехов собрался на Сахалин.
Мы знаем, что целью писателя было привлечение внимания к быту и условиям содержания заключенных на самой крупной российской каторге. Менее известно, что первичным поводом было кое-что другое, а именно неистребимое желание писателя отправиться в большое и длительное путешествие. Были разные варианты - путешествие в Среднюю Азию или Персию, но, под влиянием общения с актрисой и подругой Каратыгиной, он принял решение ехать на Сахалин.
Так что сам Сахалин был только частью глобальной потребности, гнавшей автора в путь, основной целью была дорога. Чехов заболел кочевой болезнью, страстью к перемене мест, в его жизни наступила цыганская пора. И он, запасшись выдержкой и терпением, пустился во все тяжкие.
Это сегодня для того, чтобы побывать на Сахалине достаточно приехать в аэропорт, а дальше остается только лететь. Другое дело было 130 лет назад, да какие там 130, только 24 апреля 1961 года (через 12 дней после полета Гагарина) состоялся первый прямой авиарейс из Москвы в Хабаровск. Но что мы говорим про самолеты, в год, когда Чехов собрался на Сахалин, по Сибири нельзя было проехать на поезде, знаменитую Транссибирскую магистраль начнут строить только через год - в 1891 году, а первый прямой поезд до берегов Тихого океана пройдет через год после смерти Антона Павловича - в 1905-м.
Таким образом, у него оставался единственный вариант - через всю Сибирь на лошадках, что сродни самому настоящему подвигу. На сей подвиг у классика ушло 82 дня. Свои путевые очерки Чехов писал нерегулярно, начал их он уже за Тюменью, а закончил сразу за Енисеем, начальный этап путешествия и финальная часть от Байкала до Амура так и остались неосвещенными.
Публицистический опыт Чехова не отличается оптимизмом, хотя он и старается не опускаться до жалоб и нытья, все же чувствуется, что писатель крайне недоволен тем, что видит. Ему не нравится унылая природа Западной Сибири, дороги, находящиеся в ужасном состоянии, социальный уровень обширного края, где не хватает ни школ, ни больниц.
Не в восторге Чехов и от переселенческой политики государства, хотя тут же оговаривается, что без государственного участия будущего у обширного края нет. Вообще чувствуется, что Сибирь писатель воспринимает как нечто чужое, даже нерусское, о чем прямо и пишет. Такому восприятию способствует и тот факт, что в те времена понятия Россия и Сибирь разделялись, например, у него на очередной станции запросто могли спросить: "Давно ли вы из России?"
Уже в этих путевых очерках Чехов роняет несколько мыслей, которые будут им глубоко развиваться в "Острове Сахалине", это касается вопроса заключенных. Дело в том, что в Сибири постоянно ощущалось присутствие ссыльных и каторжников, это была их страна. Попадались и беглые, которых если и пытались ловить, то только в крупных населенных пунктах, а по тракту они попадались писателю частенько.
Автор рассуждает о природе преступности, об оправданности наказания, о том, что тюремное заключение или ссылка в Сибирь ничуть не лучше смертной казни. Тогда это была актуальная тема, в Европе поднималась дискуссия о возможном введении моратория на смертную казнь, до реализации таких планов было еще далеко, тогда идея только всходила.
Гнетущее впечатление на Чехова произвела сибирская интеллигенция, вынужденная существовать в условиях информационного дефицита, губящая свой потенциал и таланты чаще всего в беспробудном пьянстве. Тем же путем идет и большинство ссыльных, идеалистические воззрения которых оказываются поглощёнными суровой сибирской действительностью.
Однако, чувствуется вера писателя в великое будущее Сибири, в трудолюбие и талантливость сибирского народа, в востребованность природных богатств края:
«жизнь началась стоном, а кончится удалью… Так, по крайней мере, думал я, стоя на берегу широкого Енисея… я стоял и думал: какая полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега».Кстати, Чехов стал первым русским классиком, проехавшим по собственной воле всю Сибирь, до него писатели если и посещали Сибирь, то в качестве ссыльных, как, например, Радищев, Достоевский, Короленко, Чернышевский...
1531K
Sovushkina24 августа 2024 г.Читать далееОчень - очень долго висела эта книга в хотелках. Мне казалось, что написана она в стиле тревел - дневника, в котором Чехов описывает свое путешествие на Сахалин. А по факту это скорее статистический отчет. О количественном соотношении каторжан и свободных поселенцев, взрослых и детей, женщин и мужчин. О населенных пунктах с точным описанием количества жителей в каждом, бытовыми условиями проживания, делением поселенцев на категории. И лишь изредка мелькают какие - то личные истории этих самых поселенцев. Но зато в чудесном изложении языком автора.
А так хотелось увидеть суровый дальний край глазами писателя. Нет, он описывает и природу, и местные народы, но как - то очень сдержанно, суховато. И все же оценку снижать не стала, потому что это произведение - настоящий исследовательский труд, помогающий увидеть жизнь каторжников во всей "красе", всю гнетущую суть их жизни, с которой они даже не пытались бороться. Много ль ты изменишь на суровом острове, где и лета - то толком нет, даже если ты не каторжанин, а приехал туда добровольно, вслед за мужем или женой... Да и есть ли смысл усугублять и без того несладкую жизнь поркой или кандалами, которые непременно последуют в качестве наказания за неповиновение.
Голод, безделье, разврат. Тоска, серая тоска.
Небо по целым неделям бывает сплошь покрыто свинцовыми облаками, и безотрадная погода, которая тянется изо дня в день, кажется жителям бесконечною. Такая погода располагает к угнетающим мыслям и унылому пьянству. Быть может, под ее влиянием многие холодные люди стали жестокими и многие добряки и слабые духом, не видя по целым неделям и даже месяцам солнца, навсегда потеряли надежду на лучшую жизнь.Я южный человек, теплолюбивый, но хочу однажды побывать на Сахалине. И на Камчатке.
135649
Hermanarich26 октября 2025 г.Антон Павлович в ссылке
Читать далееДостаточно нежно люблю Антона Павловича Чехова, причем люблю его как личность намного сильнее, чем писателя — нет, писатель он гениальный, абсолютно прекрасный, очень глубокий, но в то же время тонкий, чего так недостает русской литературе — если глубина, то грубая, как у Толстого, если тонкость, то не глубокая, как у Тургенева. А тут, оказывается, у Антона Павловича все-таки нашелся роман — пусть и не совсем роман, а книга путевых очерков, созданных во время путешествия на Сахалин — в те времена такая же далекая глушь, находящаяся на периферии сознания, как и сейчас.
Пусть современники задавались вопросам, кой черт дернул Антон Павловича катить в такое странное, если не сказать «стремное» место — как по мне, причина достаточно очевидная — Антон Павлович (далее буду писать А.П.) искал материал и вдохновение для полноценного романа. И пусть он в письме Суворину ставит во главу угла скорее научно-гуманистический интерес, нас этим не обманешь — вижу здесь скорее творческий поиск. Вдохновение не нашлось (а может и не ушло, я уже писал о его творчестве здесь, что чем крупнее форма, тем слабее выглядят главные таланты Чехова), поэтому роман оказался так и не написан, а очерки остались не просто очерками, а перешли в полноценное психолого-статистико-экономико-культуролого-правовое исследование, демонстрирующее не сколько и не столько быт людей в тех далеких и глухих местах, а ту невероятную глубину и въедливость сознания А.П.
Предваряет «Сахалин» короткие зарисовки «Из Сибири», и честно, хочется, чтоб они прям не заканчивались. Настолько классно и интересно написано — куда там каким-нибудь дровням и лошадке. Грязь, глупость, Чехов чуть не погиб пока форсировал Амур в шторм — прекрасная история. Но волей судьбы Чехов все-таки доплыл до Сахалина, и впереди нас ждет скрупулезная, очень точная и подробная картина жизни в этом ссыльном краю. Нам предстоит увидеть примерно все:
— самоотверженность и подвиг человека, в сочетании с его личной подлостью и гадостью;
— действительное старание чиновников о своих подопечных, в сочетании с глупостью и наплевательством на них же;
— вершины духа, каждый день борющегося за выживание, в сочетание с низость, униженностью и злобностью этого самого духа.
В общем, диалектических качелей в этой панораме лагерного быта развешано более чем достаточно. Чехов признает и понимает всю ширину человека, даже каторжного или гиляка с айном, и не пытается его сужать. В этом смысле все раздолье русской души предстает таким же бескрайним, как вода вокруг Сахалина — долго плыть, а если выбрать неверное направление, то вечность.
Под чеховский объектив попадает вообще все — половой состав, возрастной состав, образование, правовые аспекты, их еда, быт, география (много географии), общение, бесконечные истории, как правило унылые, самих заключенных, набившая оскомину мысль, что заключенному в России лучше, чем свободному (заключенному полагалась пайка, а свободный иди, добывай еду сам, в результате вопрос, кому было сильно лучше, учитывая потенциал применимости свободы на Сахалине), размышления о морали, о будущем... лоскутное одеяло повествования предстает таким большим, разнородным, но в то же время сшитое из кусков материи одного неприглядного оттенка, что сам Сахалин мне начал представляться каким-то мрачным местом с непроходимыми буреломами, узкими улочками, поросшими неведомой растительностью, место от которого веет смертью и забвением — правда чуть дальше в книге нашлись фотографии, и я увидел классическую мрачную русскую хтонь средней полосы, от Воронежа и до Москвы. Не знаю, чего там так плакались люди, увидевшие Сахалин — как по мне, вполне себе обычное место. Непроходимого бурелома не увидел — наоборот, даже как-то пустовато. История про расчищение просеки — представлял себе прям величественный лес с дубами-колдунами, а увидел классическую лесополосу. Литературный талант Чехова нагнал на меня такой жути, что я чересчур демонизировал Сахалин — представляю, какая там была атмосферка, что такого мрачняка можно было напустить. Поражает диссонанс — нарочито сухой, деловой текст, создает впечатление настоящей, искренней боли — талант, что тут сказать.
Очень успешно пообщавшись с местным начальством (власть в России — единственный либерал), и получивший все административные благословения и помощь, Чехов буквально лично объехал все посёлочки, провел перепись, поговорил с жителями, записал их истории, посмотрел под каждый камешек и набрал такое количество материала, что просто плюнул, и зафиналил свое повестование. Читаешь, читаешь — опа, а продолжения нет, уж не знаю, обрыв это или остановка. Не могу знать, какие мысли были в голове у А.П. — осознал ли он, что путь в тысячу ли он не сможет преодолеть, или почувствовал, что сказал главное, а это то самое произведение, которое и не должно иметь конца в привычном литературном понимании. За достаточно короткий (приблизительно 3 месяца, само путешествие заняло полгода) промежуток нахождения на Сахалине, Чехов проявил себя просто как ударник труда — тот объем работы, что он сделан, причем даже в несвойственном для него жанре статистических сводок, просто поражает — а сколько еще осталось в черновиках, просто страшно подумать. Ну и да, за время своего нахождения на Сахалине (а может после — данные разнятся, но по крайней мере точно под впечатлением) Чехов написал всего три рассказа: Гусев, В ссылке и Убийство (по крайней мере так пишут составители книги) — все три мрачные, немного беспросветные, без особой иронии, а только с тягучим мрачным ощущением, явно не улучшившим шатающее здоровье А.П. Последующее творчество Чехова до конца своих дней будет носить на себе печать Сахалина — например, относительно поздняя Палата № 6, явно несет в себе смыслы, которые Чехов именно на Сахалине осознал особенно остро.
Отдельно следует выделить размышления Чехова, относительно всего — природы телесных наказаний, исправления, факторах, толкающих на преступление как таковое, общих принципах криминализации и много чего еще. В принципе, А.П. мог бы еще и стать неплохим криминологом — пусть и с гуманистическим уклоном, так сильно проявляющимся в творчестве отечественных писателей.
Итого: как памятник эпохи это чрезвычайно ценное и глубокое произведение. С художественной точки зрения здесь мало Чехова — никакой особости и выразительности языка я не вижу (что не отменяет всю силу воздействия). Казалось, Чехов будто боялся отклоняться от магистральной линии сбора материала, считая, что красоту можно навести чуть позже, но часть характера у произведения появляется имманентно, вне воли автора. Поэтому, если вы большой фанат именно художественного дарования Чехова, я вам не советую данное произведение — оно не про художественное. Оно про памятник эпохи и, отчасти, про памятник самому Чехову, который он поставил себе тихо, своим трехмесячным подвигом «сошествия во ад» и возвращения обратно.
95340
bumer238911 августа 2023 г.Здесь птицы не поют, деревья не растут...
Читать далее"Большая" проза Чехова - это был такой эксперимент. В авторе у меня сомнений нет - но отзывы внушали опасения...
Это не просто документальный роман - а такой скорее развернутый отчет о пребывании автора на острове Сахалин в качестве переписчика. Я поняла, что будет сложно - когда первая глава меня встретила подробной статьей - остров ли Сахалин вообще - ну и просто о его открытии... Такая скорее статья Большой Советской энциклопедии. Ну и - подобного будет порядочно, особенно - цифр, которые подсчитал автор. Так что - легкости, полета, юмора и фантазии от этой книги ждать не стоит.
Кажется мне, что Чехов пытался ответить (или его попросили) на вопрос: "Почему же на Сахалине не формируется колония и не налаживается быт?" Действительно - власти же согнали столько людей (каторжных, преступников), заставили их заниматься земледелием - что ж пшеницы не родится??? И Чехов отвечает - обстоятельно, развернуто, с цифрами и фактами. Я и не знала, что на Сахалине на севере вечная мерзлота и тундра, а на юге климат, сравнимый с французским. Поэтому очень тягостное впечатление осталось у автора от поездки на север - особенно в поселок Дуэ, и более оптимистичное- на юг.
Конечно, львиную долю текста занимают каторжные и их условия. Описания тюрем - просто заставляют шевелиться волосы. Ну и истории каторжных - от истории Егора, которой отведена целая глава, и который попал на каторгу - по оклеветанию. И до историй убийц и насильников. Часто автор пишет о них, как о "людях, нравственно сломленных". О тяжелой доле женщин - и преступниц, и тех, кто приехал за мужьями - не очень это приятная глава. И о детях, которых рождается так мало - но, как пишет автор, это тот бескорыстный свет и ласка, которые смогут согреть ссыльных.
Запомнилось мне описание некой народности острова - горяков. Не самые приятные люди, а уж отношение к женщинам у них... Ну и - автор отвечает на вопросы чиновников. Вы заставляете сеять пшеницу там - где самая высокая температура летом - +13, и с июля идут обильные дожди и даже ложится иней. Как неграмотно ловят рыбу - РЫБУ, которой местные воды просто кишат. Что у берегов Сахалина рыба часто помирает своей смертью - а ее вылавливают - и еще баланду варят... Что есть чиновники,которые приехали служить по долгу службы - но их крайне мало. Чехову приводили в пример самоотверженную фельдшерицу - но он ее не застал.И запомнилась мне цитата
Доглядывает за школами канцелярист, который, как король - царствует, но не управляетЭто - говорит о многом.
Оптимистичных моментов мало - но они есть. Самый яркий эпизод - когда автор переезжал на корабле в южную часть - и ему там встретилась молодая дама, которая обладала таким заразительным смехом, что
Только киты не выныривали и не смеялись вслед за неюПонравилась мне островная легенда о чиновнике Шихмачеве - который был на острове "до всего": люди верят, что, когда после извержения вулкана остров поднялся, на нем обнаружились два существа: сивуч и Шихмачев...
Автор все протоколирует - довольно хладнокровно, надеясь, что его отчеты в будущем послужат во благо. Не заламывает руки - но и не злорадствует. Пытается помочь там, где может: щупает пульс у обморочного, пытается вскрыть нарыв (а ему подают тупые инструменты). Из этого опыта - еще больше начинаешь понимать (и ценить) автора. Я так делю своих коллег: на кабинетных методистов со "сферическими детьми в вакууме" и тех, кто прошел не один класс с "40 чертенятами".
Познавательная книга - бесспорно. Но увлекательная ли?.. Даже не знаю, кому и посоветовать - не совсем тот автор, к которому мы привыкли. Хотя - думаю, такую книгу в читательском багаже тоже стоит иметь - для полноты картины мира.94689
Tin-tinka2 августа 2021 г.Кандалы и розги
Читать далееЧитая данную книгу, я не могла не восхищаться поступком Антона Павловича, ведь он совершил сложное, длительное путешествие, чтобы добраться на этот край света (более 80 дней пути), подробно описал быт заключенных, ссыльных поселенцев, начальства и местных аборигенов-гиляков и айно, а также провел подробную перепись населения. Для написания данного произведения Чехов изучил обширный объём материалов об острове, начиная от мемуаров первооткрывателей земли, описания климата и природных ресурсов, данные об урожайности, а также использовал метрические книги, исповедальные книги священников, записи о судебных делах, приказы и многое другое.
Здесь описывается география, история возникновения поселений, устройство городов и деревень, сравниваются условия труда и жизни в различной местности, особенности содержания заключенных и быта поселенцев, сельское хозяйство и работы в рудниках, применяемые наказания, медицина и болезни островитян, приводится описание стандартного ежедневного рациона, отношение к женщинам, как к свободным, так и к каторжанкам.
Для меня лично открытием был не столько быт заключенных, сколько описание службы солдат, условия жизни которых были не сильно лучше, чем у заключённых, а также отношение к женщинам, которые практически все были вовлечены в проституцию.
Начиная с пятидесятых годов, когда Сахалин был занят, и почти до восьмидесятых солдаты, кроме того, что лежало по уставу на их прямой обязанности, исполняли еще все те работы, которые несут теперь каторжные. Остров был пустыней; на нем не было ни жилищ, ни дорог, ни скота, и солдаты должны были строить казармы и дома, рубить просеки, таскать на себе грузы. Если приезжал на Сахалин командированный инженер или ученый, то в его распоряжение давалось несколько солдат, которые заменяли ему лошадей. «Мне, – пишет горный инженер Лопатин, – имевшему в виду ходить в глуби сахалинской тайги, нечего было и думать о езде верхом и перевозке тяжестей вьючными. Даже пешком я с трудом перелезал через крутые горы Сахалина, покрытые то густым валежным лесом, то местным бамбуком. Таким образом мне пришлось пройти более 1600 верст пешком».А за ним шли солдаты и тащили на себе его тяжелый грузСлужба была тяжкая. Люди, сменившиеся с караула, тотчас же шли в конвой, с конвоя опять в караул, или на сенокос, или на выгрузку казенных грузов; не было отдыха ни днем, ни ночью. Жили они в тесных, холодных и грязных помещениях, которые мало отличались от тюрем. В Корсаковском посту до 1875 года караул помещался в ссыльнокаторжной тюрьме; тут же была и военная гауптвахта в виде темных конур. «Может быть, — пишет врач Синцовский, — для ссыльнокаторжных такая стеснительная обстановка допускается как мера наказания, но караул солдат тут ни при чем, и за что он должен испытывать подобное наказание — неизвестно». Ели они так же скверно, как арестанты, одеты были в лохмотья, потому что при их работе не хватало никакой одёжи. Солдаты, гоняясь в тайге за беглыми, до такой степени истрепывали свою одежду и обувь, что однажды в Южном Сахалине сами были приняты за беглых, и по ним стреляли.
В настоящее время военная охрана острова состоит из четырех команд: александровской, дуйской, тымовской и корсаковской. К январю 1890 г. нижних чинов во всех командах было 1548. Солдаты по-прежнему несут тяжелый труд, несоразмерный с их силами, развитием и требованиями воинского устава. Правда, они уже не рубят просек и не строят казарм, но, как и в прежнее время, возвращающийся с караула или с ученья солдат не может рассчитывать на отдых: его сейчас же могут послать в конвой, или на сенокос, или в погоню за беглыми. Хозяйственные надобности отвлекают значительное число солдат, так что чувствуется постоянный недостаток в конвое, и караулы не могут быть рассчитаны на три очереди. В начале августа, когда я был в Дуэ, 60 человек дуйской команды косили сено, и из них половина отправилась для этого пешком за 109 верст.
Причем каторжанки в целом не имели выбора, их воспринимали как скот, выдавая наряду с коровами или лошадьми особо отличившимся поселенцам, или же они попадали в «гаремы» писарей и надзирателей.
Каторжных работ для женщин на острове нет. Правда, женщины иногда моют полы в канцеляриях, работают на огородах, шьют мешки, но постоянного и определенного, в смысле тяжких принудительных работ, ничего нет и, вероятно, никогда не будет. Каторжных женщин тюрьма совершенно уступила колонии. Когда их везут на остров, то думают не о наказании или исправлении, а только об их способности рожать детей и вести сельское хозяйство. Каторжных женщин раздают поселенцам под видом работниц, на основании ст. 345 «Устава о ссыльных», которая разрешает незамужним ссыльным женщинам «пропитываться услугою в ближайших селениях старожилов, пока не выйдут замуж». Но эта статья существует только как прикрышка от закона, запрещающего блуд и прелюбодеяние, так как каторжная или поселка, живущая у поселенца, не батрачка прежде всего, а сожительница его, незаконная жена с ведома и согласия администрации; в казенных ведомостях и приказах жизнь ее под одною крышей с поселенцем отмечается как «совместное устройство хозяйства» или «совместное домообзаводство», он и она вместе называются «свободною семьей».
В Корсаковском посту вновь прибывших женщин тоже помещают в особый барак. Начальник округа и смотритель поселений вместе решают, кто из поселенцев и крестьян достоин получить бабу. Преимущество дается уже устроившимся, домовитым и хорошего поведения.
Местная практика выработала особенный взгляд на каторжную женщину, существовавший, вероятно, во всех ссыльных колониях: не то она человек, хозяйка, не то существо, стоящее даже ниже домашнего животного. Поселенцы селения Сиска подали окружному начальнику такое прошение: «Просим покорнейше ваше высокоблагородие отпустить нам рогатого скота для млекопитания в вышеупомянутую местность и женского пола для устройства внутреннего хозяйства».
Отбывши срок, каторжная женщина перечисляется в поселенческое состояние и уже перестает получать кормовое и одежное довольствие; таким образом, на Сахалине перевод в поселки совсем не служит облегчением участи: каторжницам, получающим от казны пай, живется легче, чем поселкам, и чем дольше срок каторги, тем лучше для женщины, а если она бессрочная, то это значит, что она обеспечена куском хлеба бессрочно. Крестьянские права поселка получает обыкновенно на льготных основаниях, через шесть лет.
Если свободная женщина приехала без денег или привезла их так мало, что хватило только на покупку избы, и если ей и мужу ничего не присылают из дому, то скоро наступает голод. Заработков нет, милостыню просить негде, и ей с детьми приходится кормиться тою же арестантскою порцией, которую получает из тюрьмы ее муж-каторжник и которой едва хватает на одного взрослого.Изо дня в день мысль работает всё в одном направлении: чего бы поесть и чем бы покормить детей. От постоянной проголоди, от взаимных попреков куском хлеба и от уверенности, что лучше не будет, с течением времени душа черствеет, женщина решает, что на Сахалине деликатными чувствами сыт не будешь, и идет добывать пятаки и гривенники, как выразилась одна, «своим телом». Муж тоже очерствел, ему не до чистоты, и всё это кажется неважным. Едва дочерям минуло 14–15 лет, как и их тоже пускают в оборот; матери торгуют ими дома или же отдают их в сожительницы к богатым поселенцам и надзирателям.
Кроме нужды и праздности, у свободной женщины есть еще третий источник всяких бед – это муж. Он может пропить или проиграть в карты свой пай, женино и даже детское платье. Он может впасть в новое преступление или удариться в бега.Интересно было прочесть про местное начальство, про то, как эксплуатируют труд заключенных для личных целей, но, возможно, самим заключённым было намного выгоднее оказаться в услужении господ, чем на общих работах.
не сочтешь тех, которые находятся в услужении у гг. чиновников. Каждый чиновник, даже состоящий в чине канцелярского служителя, насколько я мог убедиться, может брать себе неограниченное количество прислуги. Доктор, у которого я квартировал, живший сам-друг с сыном, имел повара, дворника, кухарку и горничную. Для младшего тюремного врача это очень роскошно. У одного смотрителя тюрьмы было 8 человек штатной прислуги: швея, сапожник, горничная, лакей, он же рассыльный, нянька, прачка, повар, поломойка. Вопрос о прислуге на Сахалине – обидный и грустный вопрос, как, вероятно, везде на каторге, и не новый. В своем «Кратком очерке неустройств, существующих на каторге» Власов писал, что в 1871 г., когда он прибыл на остров, его «прежде всего поразило то обстоятельство, что каторжные с разрешения бывшего генерал-губернатора составляют прислугу начальника и офицеров». Женщины, по его словам, раздавались в услуги лицам управления, не исключая и холостых надзирателей. В 1872 г. генерал-губернатор Восточной Сибири Синельников запретил отдачу преступников в услужение. Но это запрещение, имеющее силу закона и до настоящего времени, обходится самым бесцеремонным образом. Коллежский регистратор записывает на себя полдюжины прислуги, и когда отправляется на пикник, то посылает вперед с провизией десяток каторжных. Начальники острова гг. Гинце и Кононович боролись с этим злом, но недостаточно энергично; по крайней мере я нашел только три приказа, относящихся к вопросу о прислуге, и таких, которые человек заинтересованный мог широко толковать в свою пользу.
Отдача каторжных в услужение частным лицам находится в полном противоречии со взглядом законодателя на наказание: это – не каторга, а крепостничество, так как каторжный служит не государству, а лицу, которому нет никакого дела до исправительных целей или до идеи равномерности наказания; он – не ссыльнокаторжный, а раб, зависящий от воли барина и его семьи, угождающий их прихотям, участвующий в кухонных дрязгах. Становясь поселенцем, он является в колонии повторением нашего дворового человека, умеющего чистить сапоги и жарить котлеты, но неспособного к земледельческому труду, а потому и голодного, брошенного на произвол судьбы. Отдача же в услужение каторжных женщин, кроме всего этого, имеет еще свои специальные неудобства. Не говоря уже о том, что в среде подневольных фавориты и содержанки вносят всегда струю чего-то подлого, в высшей степени унизительного для человеческого достоинства, они, в частности, совершенно коверкают дисциплину.Пишет Чехов о бесплодности ведения хозяйства на Сахалине, ведь только в некоторых районах удается земледелие, большинство же «тянет лямку» и надеется дожить до окончания срока, а потом уехать поскорее с острова.
Не обходит стороной автор и вопросы взяточничества, разворовывания средств начальством, о злоупотреблении властью. Интересно было прочесть описание совершенно разграбленного сахалинского лазарета и сравнение его бюджета с успешной земской больницей Серпухова.
При лазарете старший и младший врачи, два фельдшера, повивальная бабка (одна на два округа) и прислуги, страшно вымолвить, 68 душ: 48 мужчин и 20 женщин. В 1889 г. израсходовано было на эту больницу 27832 р. 96 к. Одежда и белье стоили 1795 руб. 26 коп., пищевое довольствие 12 832 p; 94 к., лекарства, хирургические инструменты и аппараты 2309 р. 60 к., расходы комиссариатские, канцелярские и проч. 2500 р. 16 к., медицинский персонал 8300 р. Ремонт зданий на средства тюрьмы, прислуга бесплатная. Теперь прошу сравнить. Земская больница в г. Серпухове, Москов. губ., поставленная роскошно и удовлетворяющая вполне современным требованиям науки, где среднее ежедневное число коечных больных в 1893 г. было 43 и амбулаторных 36,2 (13278 в год), где врач почти каждый день делает серьезные операции, наблюдает за эпидемиями, ведет сложную регистрацию и проч. – эта лучшая больница в уезде в 1893 г. стоила земству 12803 р. 17 к., считая тут страхования и ремонт зданий 1298 р. и жалованье прислуге 1260 р. (см. «Обзор Серпуховской земской санитарно-врачебной организации за 1892–1893 гг.»). Медицина на Сахалине обходится очень дорого, между тем лазарет дезинфицируется «через обкуривание хлором», вентиляций нет, и суп, который при мне в Александровске готовили для больных, был очень соленого вкуса, так как варили его из солонины. До последнего времени, якобы «за недоставлением комплекта посуды и неустройством кухни», продовольствие больных производилось из общего тюремного котлаУделяет внимание Антон Павлович и детям, их бедственному состоянию, а также малоэффективной помощи, которая часто не приносит никакого облегчения нуждающимся.
Сахалинские дети бледны, худы, вялы; они одеты в рубища и всегда хотят есть. Как увидит ниже читатель, умирают они почти исключительно от болезней пищеварительного канала. Жизнь впроголодь, питание иногда по целым месяцам одною только брюквой, а у достаточных – одною соленою рыбой, низкая температура и сырость убивают детский организм чаще всего медленно, изнуряющим образом, мало-помалу перерождая все его ткани; если бы не эмиграция, то через два-три поколения, вероятно, пришлось бы иметь дело в колонии со всеми видами болезней, зависящих от глубокого расстройства питания. В настоящее время дети беднейших поселенцев и каторжных получают от казны так называемые «кормовые»: детям от одного года до 15 лет выдается по 11/2, а круглым сиротам, калекам, уродам и близнецам по 3 рубля в месяц. Право ребенка на эту помощь определяется личным усмотрением чиновников, которые слово «беднейший» понимают каждый по-своемуВ общем, можно долго еще перечислять темы, на которых останавливался писатель, так что книга вышла очень познавательной.
Советую ее любителям документальной литературы, тут нет легкости и притягательности чеховских рассказов или пьес, но тем, кто интересуется нашей историей и бытом ссыльных, эта книга будет весьма полезна.
Значит, из 100 случаев в 94 администрация прибегает к розгам. На самом деле далеко не всё число наказанных телесно попадает в ведомость: в ведомости Тымовского округа показано за 1889 г. только 57 каторжных, наказанных розгами, а в Корсаковском только 3, между тем как в обоих округах секут каждый день по нескольку человек, а в Корсаковском иногда по десятку. Поводом к тому, чтобы дать человеку 30 или 100 розог, служит обыкновенно всякая провинность: неисполнение дневного урока (например, если сапожник не сшил положенных трех пар котов, то его секут), пьянство, грубость, непослушание… Если не исполнили урока 20–30 рабочих, то секут всех 20–30. Один чиновник говорил мне:
— Арестанты, особенно кандальные, любят подавать всякие вздорные прошения. Когда я был назначен сюда и в первый раз обходил тюрьму, то мне было подано до 50 прошений; я принял, но объявил просителям, что те из них, прошения которых окажутся не заслуживающими внимания, будут наказаны. Только два прошения оказались уважительными, остальные же – чепухой. Я велел высечь 48 человек. Затем в другой раз 25, потом всё меньше и меньше, и теперь уже просьб мне не подают. Я отучил их.
— Люблю смотреть, как их наказывают! – говорит радостно военный фельдшер, очень довольный, что насытился отвратительным зрелищем. – Люблю! Это такие негодяи, мерзавцы… вешать их!
От телесных наказаний грубеют и ожесточаются не одни только арестанты, но и те, которые наказывают и присутствуют при наказании. Исключения не составляют даже образованные люди. По крайней мере я не замечал, чтобы чиновники с университетским образованием относились к экзекуциям иначе, чем военные фельдшера или кончившие курс в юнкерских училищах и духовных семинариях. Иные до такой степени привыкают к плетям и розгам и так грубеют, что в конце концов даже начинают находить удовольствие в дранье.
Утром выхожу на крыльцо. Небо серое, унылое, идет дождь, грязно. От дверей к дверям торопливо ходит смотритель с ключами.
— Я тебе пропишу такую записку, что потом неделю чесаться будешь! – кричит он. – Я тебе покажу записку!
Эти слова относятся к толпе человек в двадцать каторжных, которые, как можно судить по немногим долетевшим до меня фразам, просятся в больницу. Они оборваны, вымокли на дожде, забрызганы грязью, дрожат; они хотят выразить мимикой, что им в самом деле больно, но на озябших, застывших лицах выходит что-то кривое, лживое, хотя, быть может, они вовсе не лгут. «Ах, боже мой, боже мой!» – вздыхает кто-то из них, и мне кажется, что мой ночной кошмар всё еще продолжается. Приходит на ум слово «парии», означающее в обиходе состояние человека, ниже которого уже нельзя упасть. За всё время, пока я был на Сахалине, только в поселенческом бараке около рудника да здесь, в Дербинском, в это дождливое, грязное утро, были моменты, когда мне казалось, что я вижу крайнюю, предельную степень унижения человека, дальше которой нельзя уже идти863,1K
Kseniya_Ustinova29 апреля 2019 г.Читать далееЯ немного не ожидала, что будет такое сухое повествование, избаловали меня современные путевые записки и книги путешествия. Впрочем, у Чехова была крайне серьезная миссия, с которой он справился замечательно. Очень яркие перед глазами вставали сцены, как диалогов, так и путешествий. Очень серьезный анализ ситуации был проведен автором, возмущает и обескураживает складывающаяся ситуация на Сахалине и неизменность русских нравов. Больше всего запомнились двойные стандарты, когда низы жалуются на несъедобную еду, а при проверках кормят чиновников совсем другим. В итоге вторые не понимают, на что жалуются первые. То же и с земледелием. Сами же врали, тащили самые огромные клубни и гигантские колосья чиновникам, потом помирали с голоду, потому что нет урожая там, и не может быть. Совершенная не способность устроится, учится чему-нибудь, все на отвали и тяп ляп, лишь бы было, лишь бы не трогали. Решения принимают люди, которые понятия не имеют, что вообще решают. С переписью населения Чехов очень хитро придумал, получил доступ в любой дом и к сотням человеческих историй. Очень важная книга, исторически важная. Но очень специфическая, и сложная для восприятия. Не все, как оказалось, я поняла на должном уровне, есть вещи, которые мне расшифровали на нашей встрече пермского книжного клуба.
861,6K
Tarakosha17 апреля 2022 г.Читать далееДанная книга известного классика по своей форме и содержанию является исследовательским трудом Сахалина, который с 1869 года согласно указу российского императора Александра II официально являлся местом ссылки и каторги.
Особая форма, предполагающая сухой канцелярский язык, при значительном количестве статистики, скорее являются минусом, чем наоборот. Каждая глава начинается с обилия цифр, за которыми стоят многочисленные чужие жизни.
Здесь имеется статистика по всем основным поселениям, их численному и половому составу, вероисповедания, грамотности, описание основных занятий и содержания жизненного уклада. Из-за превалирования цифр над текстом читать практически невозможно, как и получить более полную картину этого места, являющегося частью нашей большой страны.Некоторые незначительные вкрапления, посвящённые открытию и освоению этих земель, а также страницы, посвящённые коренному населению: гилякам и айно, прекрасно разбавляют обилие сухих статистических данных вкупе с мрачным писательским видением всего вокруг, даже природы и погоды, если априори принять, что каторга и ссылка не могут служить прекрасной прогулкой. Жизнь коренных народов, их обычаи и занятия, дополняют информацию, встречающуюся у того-же Н. Задорнова , чьи большие романы посвящены дальнему Востоку и его освоению.
В целом-же, к большому сожалению, чтение оказалось весьма скучным, тяжелым и малоинформативным для меня лично, отчего и нейтральная оценка.
85648
olgavit8 марта 2024 г.Каторжный остров
Читать далееСовсем недавно читала Владислав Бахревский - Бородинское поле , там мальчишки юнкера в начале ХIX века, на тайных сборищах мечтали о свержении монархии и создании свободной республики, которая должна была стать примером для всего мирового сообщества. Республика же та, по их предположению, должна была находиться на острове Сахалин, о котором тогда еще слишком мало было известно. Примерно в середине XIX века там и появилась "республика", только не свободная, а каторжная. Контингент здесь был особенный, встречались и случайные люди, но большей частью преступники, отличавшиеся особой жестокостью, либо "злостные бегуны". Инспектора, появлявшиеся на острове с проверкой, не вникали глубоко в условия содержания тюрем и в столицу полетели рапорты о благодатном крае и о том, что наконец-то каторжане в состоянии сами себя обеспечить продуктами питания.
В 1890 году Антон Павлович Чехов отправился в путешествие на Сахалин, цель- собрать, как можно больше материала о самом острове, его местных жителях и каторжанах. Писателя интересовал возрастной ценз ссыльных, условия быта, медицинского обслуживания, питания, род занятий, источники дохода. В течении нескольких месяцев, передвигаясь по острову с севера (Александровска) на юг (Корсаковский округ), он обходил тюрьмы и избы, где проживали поселенцы, анкетировал, беседовал с ними, с надзирателями и чиновниками. Первое, что замечает и отмечает автор, насколько жизнь островитян отлична от центральной России. И не только географическими и метеорологическими особенностями, люди, те, что из свободных, имеют совершенно иные привычки и обычаи. Главное, здесь сразу же чувствуется отсутствие свободы, песни веселые не звучат, хороводы никто не водит.
Начальные главы перегружены цифрами и очень похожи друг на друга. Путешествуя от поселения к поселению, писатель приводит доскональную информацию, сколько хозяйств в том или ином поселке находилось, число мужчин, женщин, детей, коров, лошадей, сколько законных браков и сколько свободных. Цифр очень много, их забываешь тут же, некоторые приходилось пропускать. Впрочем, здесь я рассуждаю, с точки зрения современного читателя, тогда вся эта статистика представляла ценную информацию. Ворчу еще и потому, что привыкла к совершенно иному Чехову, не чувствуется краткости-сестры таланта.
Подробно описан труд каторжан и их быт. Работы, в основном строительные, заключались в сооружении домов, дорог, мостов, труде в угольных шахтах, занимались и землепашеством, ловлей рыбы. Некоторые, чаще женщины, попадали в услужение к чиновникам. В совершенно антисанитарных условиях, в одной комнате-камере, проживало несколько семей. На одних нарах спали каторжные, их жены, приехавшие на край света, чтобы поддержать мужа или же, чтобы избежать позора, а рядом мог проживать надзиратель с семьей. Проституция процветала буйным цветом. Есть в книге отдельные главы, посвященные жизни женщин, как свободных, так и каторжанок. Одной из них была известная Сонька Золотая Ручка, попавшая на Сахалин за побег из сибирского острога. Но судеб своих героев писатель касается лишь вскользь, только одна из них, ссыльного Егора, будет рассказана подробно. Почему так, Чехов объяснит следующим
я нарочно привел выше рассказ Егора, чтобы читатель мог судить о бесцветности и бедности содержания сотни рассказов, автобиографии и анекдотов, какие мне приходилось слышать от арестантов и людей, близких к каторге.Жуть берет от подробностей условий, в которых жили люди, порядков, что существовали на острове, как узаконенных государством, так и самовольно установленных, наказаний, которым подвергались заключенные и тому, что вытворяли сами каторжные. Да, здесь почти все рассказанное, вызывает ужас с точки зрения нормального человека. Понимаешь, насколько бесценна была человеческая жизнь островитян, не в наилучшем, а в наихудшем значении этого слова.
848,5K