Избранные произведения в трёх томах. Том 1. Рассказы и повести 1880-1888

Чехов всегда докапывается до самых глубоких причин человеческих поступков, часто оголяя нервы и своих героев, и читателей. "Нахлебники" - страшный и жестокий рассказ, страшен и жесток он своей непоказушной, обыденной трагичностью, которая стороннему наблюдателю может и не видна вовсе, а, если и видна, то только поверхностно, а на самом деле творится неумолимый процесс распада человеческого существа: тела и души.

Мещанин Михаил Зотов, что называется, дожился. Семидесятилетний старик, одряхлевший, живущий одиноко, не просто сводит концы с концами, он откровенно христарадничает, просит на жизнь. Ну, это, казалось бы, вещь, хоть и тяжелая, но обычная, такое и сегодня встречается, а уж во времена Чехова - тем более. Но тут дело осложняется тем, что сам Зотов как-нибудь и перебился бы парочку оставшихся ему лет, но у него на иждивении два живых существа - одноглазая собака Лыска, такая же древняя и дряхлая, как хозяин, и не уступающая ей в немощности старая лошадь. Пользы ни от одной, ни от другой - никакой, а кушать-то они хотят.

И ругается на них Зотов, проклятия и смертушку на их головы призывает, а не может ни выгнать, ни бросить, дороги они ему. И с каким доверием они на него смотрят, всю жизнь он был для них высшее существо - хозяин, пестун и защитник. Как тут не вспомнить того самого Экзюпери с его сакраментальным: "Мы в ответе за тех, кого мы приручили".

Зотов таких громких слов не знает, и не потому, что на тот момент они еще не были написаны, а потому, что он человек простой и не шибко ученый. Однако он сердцем своим, нутром что-ли, чувствует нечто подобное, и это неправда, что от этих старых истощенных животин нет никакой пользы, великая польза от них Зотову, пока они есть - у него есть смысл жизни, хоть он сам и не понимает этого. Трудно ему, тяжело и муторно, а все ж, привык он так и все идет по своему чину, неумолимо приближаясь к естественному финалу.

Но, однако, мир не без добрых людей, вот и насоветовал Зотову лавочник Марк Иваныч отвести своих "нахлебников" на живодерню, а Зотов от отчаяния и невеликого ума - послушался. И когда с единственными спутниками его жизни и живыми существами, которым он был дорог, было покончено, старик подставил свой лоб под кувалду скотобойного станка. Он даже не понимал, что делает, но душа ему подсказала, что больше ему незачем жить и лучше так.

Зотов, если умом не понял, то сердцем почувствовал, что он совершил самый страшный поступок в своей жизни, он предал тех, кто ему доверял. Для такого нет достойного наказания - всё будет мало, и то, что его не убило, а только контузило, даже страшнее, после такого неизбежная деградация только ускорится и жалкое человеческое существо превратится в еще более жалкое и сойдет на нет в презрении к самому себе - ужасный жизненный финал.

Как-то хочется подсластить эту безрадостную картину. У поэта Михайловского - ровесника Льва Толстого - было стихотворение на ту же тему, но с другим эмоциональным окрасом:
Ночь. Мороз. Бушует вьюга,
Буря с крыш солому рвет...
На печи лежат два друга:
Старый дед и старый кот.

Оба дряхлы, еле дышат,
Еле ходят, чуть живут,
Плохо видят, плохо слышат,
Но один к другому льнут.

"Фокусник" Чехов писал брату Александру о «Счастье»: «В сущности белиберда. Нравится читателю в силу оптического обмана. Весь фокус в вставочных орнаментах вроде овец и в отделке отдельных строк. Можно писать о кофейной гуще и удивить читателя путём фокусов».

В рассказе явно прослеживаются две чёткие параллели: мысли (а также чувства) людей и овец. Всегда ли есть между ними разница? Наивные рассуждения и бессмысленные думы героев вполне соответствуют окружающему их фону – силуэтам не спавших овец, которые «стояли и, опустив головы, о чём-то думали. Их мысли, длительные, тягучие, вызываемые представлениями только о широкой степи и небе, о днях и ночах, вероятно, поражали и угнетали их самих до бесчувствия». А два пастуха (80-летний старик и молодой парень) с господским объездчиком размышляли в ночной степи о мифических кладах и счастье: «Есть счастье, а что с него толку, если оно в земле зарыто? Так и пропадает добро задаром, без всякой пользы, как полова или овечий помёт!». Старый пастух признался, что он сам раз десять напрасно искал счастья, причём якобы на настоящих местах искал, но попадал лишь на заговорённые клады. Более того, и отец его искал, и брат искал – «ни шута не находили, так и умерли без счастья»... Старик со своими "овечьими мыслями" о счастье в виде кладов, зарытых где-то в земле, не сумел ответить на вопрос молодого Саньки, что же он будет делать с кладом, если найдет его: «За всю жизнь этот вопрос представлялся ему в это утро, вероятно, впервые, а судя по выражению лица, легкомысленному и безразличному, не казался ему важным и достойным размышления».

Сопоставление людей и овец достигает своего пика в финале рассказа: «Старик и Санька разошлись и стали по краям отары. Оба стояли, как столбы, не шевелясь, глядя в землю и думая… Овцы тоже думали...».

Животная сторона двойственной человеческой натуры часто поражала Чехова. Но всё же он считал, что далеко не всегда жизнь людей является такой беспросветной, унылой и похожей на овечью. Ведь, как отмечает в рассказе автор, с определённой высоты становится «видно, что на этом свете, кроме молчаливой степи и вековых курганов, есть другая жизнь, которой нет дела до зарытого счастья и овечьих мыслей». И, наверное, пока существует эта «другая жизнь», в корне отличающаяся от жизни животного, у каждого человека сохраняется шанс познать её и отыскать источник счастья внутри себя (а не в земле!), разорвав заколдованный круг "овечьего" жизненного сценария.

Представление Чехова о счастье, на мой взгляд, близко к определению Эриха Фромма: «Счастье – не какой-то божий дар, а достижение, какого человек добивается своей внутренней плодотворностью». А духовная деятельность (как труд души), по мнению Антона Павловича, – это именно то, «что отличает человека от животного и составляет единственное, ради чего стоит жить».

Вполне возможно, что посвящение рассказа литератору Я.П.Полонскому было со стороны Чехова не только ответным жестом вежливости, но ещё и указанием на созданную в «Счастье» некую вариацию сюжета стихотворного очерка его старшего современника - «В степи», где ставился вопрос о возможности сближения взглядов на счастье поэта-интеллигента и крестьянина. В очерке Полонского образованный поэт на просьбу мужика помочь ему найти в степи клад ответил таким советом: «Клад у тебя под рукой, только засей свою пашню». Но крестьянин иносказания не понял…

Кроме того, Чехов позаимствовал у В.Г.Короленко (чей рассказ он назвал «хорошей музыкальной композицией») необычную манеру повествования – переплетение и взаимное отражение двух тем: жизни природы, очеловечиваемой за счёт умело подобранных олицетворений, и жизни человеческой души. Соединяясь вместе, упомянутые темы дают ощущение музыкального единства произведения. Чехов же по-своему воспользовался этим творческим открытием, написав собственные версии жанра «музыкального рассказа», – рассказ «Счастье» и повесть «Степь».

В те времена поиски новых возможностей более полного отражения жизни активизировали процессы взаимного обогащения разных видов искусств. Литература и живопись, оказывая влияние друг на друга, тяготели и к музыкальности. Чехов считал, что художественное описание «должно быть прежде всего картинно», но в то же время оно призвано «сообщить читателю то или другое настроение, как музыка в мелодекламации». Кстати, Левитан, прочитав «Счастье», был поражён Чеховым как художником-пейзажистом.

Будучи совершенно самостоятельным произведением, «Счастье» послужило своеобразной пробой пера для работы над повестью «Степь». Если «Степь» Чехов называл «степной энциклопедией», то «Счастье» - «степным субботником» и «quasi симфонией».