Ваша оценкаВ том вошли автобиографические романы писателя-символиста Андрея Белого (1880-1934) - "Котик Летаев" (1915-1916), "Крещеный китаец" (1920-1921), "Записки чудака" (1918-1921), которые были написаны в годы его увлечения учением немецкого философа Р. Штейнера - антропософией. Биографическая основа романов, художественный анализ самосознания, духовной жизни героя, мира его переживаний, раздвоенности используются автором для поисков пути совершенствования человека и понимания его связи с Космосом.
...
Жанры
Рейтинг LiveLib
4,3
12 оценок
- 567%
- 417%
- 38%
- 20%
- 18%
Ваша оценкаПрочитали 13Хотят прочитать 32
Рецензии
Аноним25 октября 2020 г.Музыка Андрея Белого. Детский альбом. Allegro vivace
Читать далееИстерически.
Когда нету отцовского опыта (сам-то я рос без отца), очень сложно порой сопричастность почувствовать к опыту. Между тем, когда он (этот опыт) рисуется живо и ярко, и ярко и живо граненое слово гвоздем ударяет о мозг, можно самим прикоснуться к заветному опыту, хоть и чужой, и не свой, и какой-то вообще не такой, и как будто его-то и не было.
Пора заканчивать эти бессовестные попытки якобы стилизации - через чур скучно оно получается в своей очевидности приема; да и к чему они, эти все своей искусственностью опошляющие приемы, когда речь идет о житейской трагедии частной семейной жизни: семейный портрет в интерьере дома на Арбате, дома, в котором разлад и раздрай, и не потому, что кто-то хороший, а кто-то другой - нехороший. Просто вот так получилось: разлад, и раздрай, и как-то все не по-семейному.
Чудовищное несоответствие личностей, которые в жизни интимной совсем не должны быть идентичными, но все-таки должны хоть как-то соприкасаться. Опыта жизни под одной крышей и с отцом, и с матерью у меня нет (я - безотцовник), но есть опыт жизни, пусть и бездетный, но в браке. Если соприкосновения нет - брак превращается в брак, в что-то именно что бракованное. Этот ужас семейственной жизни, когда до последнего оттягиваешь момент возвращения домой, потому что там - она. Потому что там - снова скандалы (в библейском значении), снова разлады, раздраи, снова чего-то не то. И не потому, что я неплохой, а она - нехорошая; а просто вот так: и вины ни на ком не виднеется.
Детские воспоминания уже давно выросшего и сделавшего себе имя Бори Бугаева, соединившись с антропософическими его изысканиями, породили гремучую смесь: музыкальный, ритмичный и страшный роман, где рефренами: "гвоздь", "некоторые-которые", "татарские глазки", "времени-бремени", "скифы и персы", ect., ect., ect., ect...
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀- рисуется дикая, истинно скифская в своем исступлении картина семейного быта, где мама не может, а папа смирился; и маленький Боря Бугаев (который здесь - Котик Летаев), желает распяться, то ли став спасителем семьи, то ли в качестве мести: "Вот я умру, вы все плакать будете..."Распяться - не в смысле буквальном. Тем более, плачут и так: плачет мама, перетирающая один за другим разноцветные флакончики и плачущая, плакальщица, в сторону кабинетика - так, чтобы папа услышал, - плачет по Питеру, плачет по Котику; плачет и Котик, который все видит, не все понимая, но - воспринимая и видя, что папа и мама - несчастны; нянечка-немочка плачет. Папа не плачет, но он - удаляется. Удаляясь, чинит свой карандашик, считает-считает, как будто бы дела и нет. Но видно, что есть. И видно, что ранен он сильно, как Котик, как мама, как нянечка-немочка.
Если б не форма, которую многие воспринимать не хотят и не смогут, я бы давал эту книгу всем молодым семьям, как страшное напоминание: сам имел опыт внутрисемейного разобщения, слава Богу, что хоть без детей. Дети склонны вину принимать на себя, что ужасно. И в ветхо- и новозаветных страданиях Котика виден надрыв и истерика детского сердца, явно любимого, но не береженого.
И все равно выглядит как дилетантские упражнения в стилистике. Ну и пусть. Когда много боли, мы боль прикрываем стилистикой, отмахиваясь:
⠀⠀⠀⠀⠀- Вот, дескать, такие вот опусы, модернизм-с, господа, дело сложное-с, тут сразу и не разберешь...
Все тут разберешь. Детское сердце - больное, измученное.12561
Аноним19 ноября 2022 г.Океаны бредов и ощупи космосов: самый сложный русский роман
Читать далееПредставьте себе книгу, написанную таким языком: «Многообразие положений сознания относительно себя самого всё танцует, бывало, безОбразным, веющим смыслом: летает своим многокружием, как яснеющим диском, во мне; и – размыкается дугами; мысль течёт выстрелом странных ритмов; вздрагивает всё моё существо: безответно, мгновенно взрывается, не разрешается образом; и – улетает сквозь окна».
Итак, знакомьтесь: проза Андрея Белого. А именно – «поэма в стихах», или «симфоническая повесть» «Котик Летаев», первая часть задуманной, но полностью не реализованной эпопеи «Моя жизнь». Поскольку это первая часть, повествуется в ней о детстве героя, и уже здесь проявляется необычность, революционность замысла: детство начинается не с того времени, когда герой уже вполне осознаёт себя, и даже не с момента рождения. А откуда же? Из той точки, в которой ещё «не было разделения на «Я» и не – «Я», не было ни пространства, ни времени». Из точки шеллингианского тождества бытия и мышления, природы и духа, объекта и субъекта. Это Разум, Абсолют, может, Бог – не суть важно, как это назвать. Важно то, что подлинное начало индивидуального существования человека для Белого – это миг его отпадения от этой абсолютной первосубстанции. С этого момента и обязан начинать повествование подлинный биограф.
И Белый начинает. С высоты прожитых лет он вспоминает и, вероятно, реконструирует первые ощущения пребывания в теле, первые проблески пробуждающегося в толще материи «Я», мучительно вырывающего себя из исконной неизречённости. То, что станет воплощением высшего Разума, его земным отблеском, вынуждено плавать в океане «безОбразного бреда», «набухая в никуда и ничто», переживая «натяжение ощущений», пока не родится первое «подобие: переживающий себя шар; многоочитый и обращённый в себя, переживающий себя шар ощущал лишь – «внутри»; ощущалися неодолимые дали: с периферии и к... центру». И всё это начинается в лоне матери, в том первообразе природы, из которого и отделяет себя индивидуальная материя, чтобы создать материальные условия для отделения индивидуального духа.
Океан бредов кипит, «перекипает сознанием облитое тело», и образуются «накипи» – первые образы будущей жизни – предметы и мысли. По Белому, «мир и мысль – только накипи: грозных космических образов; их полётом пульсирует кровь; их огнями засвечены мысли; и эти образы – мифы». Так у человеческой жизни обретается ещё один план – исторический: человек в своём личностном становлении как бы проходит через те же стадии, что и всё человечество, и первая из сознательных стадий – мифологическая. «Мифы – древнее бытие: материками, морями вставали когда-то мифы; в них ребёнок бродил; в них и бредил, как все: все сперва в них бродили: и когда провалились они, то забредили ими... впервые, сначала – в них жили. Ныне древние мифы морями упали под ноги; и океанами бредов бушуют и лижут нам тверди: земель и сознаний; видимость возникала в них; возникало «Я» и «Не – Я»; возникали отдельности».
Однако эти «моря», наше «роковое наследие», никуда не исчезли, и до сих пор «изрывается сознание в мифах ужасной праматери». По сути, речь здесь в поэтической форме идёт о чём-то вроде бессознательного, причём скорее коллективного, чем индивидуального. Не случайно психоанализ в своих попытках дойти до самого глубокого лежащего под нашим «Я» слоя реальности всегда обращался к мифам, в которые бушующая стихия бессознательного так легко отливается, в образах которого живёт где-то рядом с нами, предлагая нам готовые формы и архетипы. Последующая история и человека, и человечества – это упорное строительство «мысли-ковчега», на котором можно плыть в рационализированный мир, не забывая, однако, о том, что «роковые потопы бушуют в нас (порог сознания – шаток): берегись, – они хлынут».
И герой, маленький мальчик Котик Летаев, плывёт в своём мысле-ковчеге, который с каждым годом всё дальше удаляется от «бредов» к «космосам» и всё крепче отливается в жёсткие формы сверхиндивидуальных понятий. Вместо первоначального шара, коим было переживающее себя неразумное тело, порождаются бесчисленные новые шары, в которые, расширяясь, превращаются «точки сознательных мигов», но затем, увы, постоянно разлетаются на осколки от регулярных вторжений неразумия в самых разных образах (один из самых ярких таких образов – старуха). Первые годы жизни человека – эпоха нетвёрдости, неустойчивости, отката назад и упрямого движения вперёд.
И ещё это эпоха феноменов, когда сознание уже способно воспринимать внешнюю картину происходящего, но пока не может зафиксировать его сущность, смысл. Книга Андрея Белого полна таких вот описаний феноменов, способных порадовать ищущего «протокольных», внесущностных предложений позитивиста или грезящего о полной феноменологической редукции гуссерлианца. Вот как, например, Белый описывает восприятие Котиком Летаевым игры на рояле: «тётя Дотя садится к огромному, чёрному ящику; открывает в нём крышку; и одним пальцем стучит мелодично по белому, звонкому ряду холодноватеньких палочек». Ещё нет рояля – есть только чёрный ящик, нет клавиш – есть белые палочки, нет игры – есть стук, нет музыки – есть «то-то что-то тё-ти-до-ти-но». Поэтому каждый человек есть первый человек, Адам, на которого возложена задача называния вещей мира, как только эти вещи обретут в сознании образ, форму, функцию и связи с уже познанным миром. Так твоим достоянием становится понятие – «смысл любого душевного взятия», то есть человеческое отвоевание у мира очередного его изначально безымянного элемента. И мир становится всё более знакомым, всё более твоим, всё более оформленным – отлившимся в символические формы и застывающим в них.
Постепенно, говорит Котик Летаев, «я стал жить в пребывании, в ставшем (как ранее я жил в восстановлении); в нём держу нить событий; не всё ещё стало мне; многое установится на мгновение; и потом – утечёт». Мир, словно для подкрепления первичных интуиций, предлагает Котику готовые философские концепции, и вот уже «с Анаксимандром мы ведаем беспредельности; Эмпедокл бросается в Этну; я – падаю в обморок». Гераклит, разумеется, успокаивает: «Всё – течёт». Но Котика мир так просто не поймает, это Котик протянет в космос свои ощупи, а не только космос – к нему: «В эту давнюю пору разыграна и разучена мною: вся история греческой философии до Сократа; и я её отвергаю. Перечитывая «Историю греческой философии»: – Нечего её изучать: надо вспомнить – в себе».
Какова же цель такого воспоминания? Разум должен вернуться к своему истоку, от которого однажды отпал в отдельность, и этим преодолеть свою ложную индивидуальность, ощутив метафизическое единство не только с людьми и материальным, зримым воплощением космоса, но и с Абсолютом.
5299
Аноним28 июля 2023 г.Читать далееЭтот роман автобиографичен, и он по своей форме тоже симфония, тоже со своим неярким местами ритмом, но я бы не советовал его читать, если вы не любите Белого в достаточной степени, и ещё для прочтения важна биография Белого, и легче будет осознаваться сюжет, если вы знаете его биографию, особенно детство и юность. Сам же роман описывает жизнь ребёнка его глазами с момента до рождения ещё и по пяти-шестилетний возраст. Описывает красиво и приятно детское мышление, но не какого-то n-ного ребёнка, а именно самого Белого.
3213
Цитаты
Аноним21 мая 2009 г.Читать далее-свои глазки закрою я; их потру кулачками; и возникнет в закрытых глазах моих центр - желто-лиловый, бьюшийся, и трепеты молний, из центра летящих спиралями и исходящих мне точками блесков, дробимых метаморфозами красноречивейших светочей.
Желто-лиловый центр - счастье; а светопись молний - мои дорогие надежды; образуют мне - светлую ризу под веками; я потру кулачками глаза; и светлая ризa колеблется; по ней катятся звездочки и развивают хвосты светлых блесков - вокруг лилового центра; и из светочей вылагаются:образы и подобия комнат; это- комнаты космоса; это - тайные комнаты; это - церковь, перенесенная мне под веки; папа там на мгновенье возникает;перебегает мне комнаты, кивает, как память о чем-то; и образует проход в иной мир: желто-лиловый центр мчится навстречу мне, раздвигается в синий глаз; синий глаз - добрый глаз:он моргает ресницами блесков;он -ширится; и громаднейшим синим кругом несется навстречу;мгновенье - я бросаюсь туда, в эти звенья летящих спиралей и в ритм пульса блесков (мой собственный), где я был до рождения!..
Мгновение - я забылся: и с открытыми глазками протянул свои ручки навстречу: из-под моргающих век улетел в космос света; и - васильковая комната передо мною: вся та же.
Блески - счастье: они - дорогие надежды; и синий глаз- добрый глаз! - небо;и небо люблю я; лучики; миллионами светлых пылинок клокочут они;я тянусь к ним; их взять моей ручкой; и - свободно проходит рука в ясном блеске пылинок; огоньки светочей..
"Котик Летаев"
3567- добрый глаз! - небо;и небо люблю я; лучики; миллионами светлых пылинок клокочут они;я тянусь к ним; их взять моей ручкой; и - свободно проходит рука в ясном блеске пылинок; огоньки светочей..
- Аноним18 ноября 2022 г.Читать далее
Самосознание, как младенец во мне, широко открыло глаза, и сломало все - до первой вспышки сознания; сломан лед: слов, понятий и смыслов, многообразие рассудочных истин проросло и охвачено ритмами; архитектоника ритмов осмыслила и отряхнула былые мне смыслы, как мертвые листья; смысл есть жизнь: моя жизнь; она - в ритме годин: в жестикуляции, в мимике мимо летящих событий; слово - мимика, танец, улыбка.
Понятия - водомётные капли: в непременном кипении, в преломлении смыслов они, поднимающем радугу из них встающего мира; объяснение - радуга; в танце смыслов - она: в танце слов; в смысле, в слове, как в капле, - нет радуги...
0166 
Аноним12 января 2021 г.Читать далее"И он мне грудь пронзил лучом
"И сердце трепетное вынул,
"И угль, пылающий огнем,
"Во грудь отверстую водвинул".
А то, раздвоись, закачается дугами крылий; и тихо распустится, точно
древо цветами, - своими лучами; и нет его: отдал себя он лучам; а лучи, -
-
фосфореют, мутнея во мраке, двумя лопастями, как... лилии; знаю я, отчего
ангел... с лилией.
Лилии возникали во мне; и лилии ли из меня вырастали, в меня ли
врастали - не знаю; казалося: я иногда в лепестках; лепестки ясно светятся,
облекают собой; я - в одежде из света.
Я духовную ризу носил: облекался в одежду из света; воображение
облекало в духовность меня; и был в блеске я; знаю я: -
- я - сгустился из
блеска; меня выстрелил ангел: я - луч, раздвоенный в излучину; ангел себя
отдал мне: он во мне; бесконечные годы излучина фосфорически омутневала во
мраке двумя полукружьями крылий; и медленно обрастали они костяными
наростами... черепа: -
- так два полукружия мозга, быть может, сгущенные
крылья; если бы развернулись они, - разорвался б мне мозг; он - духовная
пряжа; он - чехол; дух тянулся к нему; облекался в него; начинали
вздрагивать думы.0103
Подборки с этой книгой
Строки, от которых хочется умирать
- 4 книги
Андрей Белый. Собрание сочинений ("Дмитрий Сечин", "Республика", "Культурная Революция")
- 14 книг
СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕК
- 31 книга
